Великая русская революция. Фильм 7-й. Генеральский путч

Леонид Млечин: Первая мировая война затянулась, но император Николай II нисколько не сомневался в скорой победе России и ее союзников по Антанте над державами Четверного союза: Германии, Австро-Венгрии, Османской империи и Болгарии. Император уверенно говорил в январе 1917-го: "В военном отношении технически мы сильнее, чем когда-либо. Скоро, весною, будет новое наступление. И я верю, что Бог даст нам победу. И тогда изменится и настроение в стране". Его генералы тоже понимали, что Первая мировая будет выиграна. Но пришли к выводу, что без императора они еще быстрее разгромят немцев и австрияков.

Сергей Мироненко: Одна из трагических ошибок Николая для него и для дореволюционной России было принять верховное командование армией. Ведь это же абсолютно элементарная вещь. Хотя сделал он это из самых патриотических побуждений. Александра Федоровна его на это подталкивала. Но ей важно было Николашу, Великого князя Николая Николаевича убрать, потому что она видела, что зреет недовольство Николаем, уже в семье был разлад. Они в конце концов остались вдвоем, Николай и Александра. И вся бывшая дружная семья Романовых. И уже поговаривали о том, что династия сильна, в чем были ошибки, но "трон под Ники шатается". Это из письма одного из великих князей. Это не где-то там. Но как можно было? Даже если ты боялась, что Николай Николаевич, популярный в войсках, будет претендовать на что-то. Николай Николаевич не претендовал.

Л.М.: Неудачи 1915 года заставили императора сместить с поста главнокомандующего своего дядю – великого князя Николая Николаевича. Императрица в своем кругу объясняла, почему с ним расстались: "Дальше терпеть было невозможно. Ники, - то есть Николай II, - ничего не знал, что делается на войне. Великий князь ему ничего не писал, не говорил. Со всех сторон рвали у Ники власть". Император принял на себя обязанности главнокомандующего, хотя многие министры считали это опасным шагом. Николай II переехал в Могилев, где с начала августа 1915 года расположилась ставка. И словно отсоединился не только от интриг и сплетен двора, но и от реальных проблем государства.

Сергей Мироненко: Вот он уезжает из Петрограда. Это в жутко централизованной стране. В результате, когда случились волнения в Петрограде, очень хочется сказать: "А вот будь он в Петрограде…". Я не могу, но жутко хочется. Но он оказался в Могилеве. Как только он стал во главе армии, все удачи, но и все неудачи связывались непосредственно с его именем. Не было человека, которого можно было подставить. Это азы такой политической жизни. И это все зрело.

Л.М.: Когда Николай принял на себя обязанности главковерха, член Государственного совета и министр земледелия Александр Кривошеин скептически заметил: "Народ еще со времен Ходынки и японской кампании считает его царем несчастливым и незадачливым". На самом деле, полагают историки, причина недовольства была иной: политический истеблишмент боялся укрепления власти императора.

Нина Рогалина: А что такое самодержавие? Это не тот деспотизм, который при Иване Грозном. А для Николая II это было единение с народом. Посмотрите, на втором году неудачной войны он берет руководство. Почему? Кто бы это взял из наших хитрых политиков? Наоборот, отстранился бы. А он взял на себя все это. Конечно, тут еще момент везения. Не стало умных политических людей. Когда был Витте, а потом Столыпин... Столыпин не допустил бы вхождения в войну. Ни за что бы. Самое главное: давайте 20 лет – и вы не узнаете Россию. Это только начало долгой черновой работы. А кто у нас любит долгую черновую работу? Вот это наш характер. Дмитрий Лихачев писал, у него блестящая была в 1994 году в "Новом мире" статья "Нам не уйти от самих себя", где он говорил об особенностях русского характера, который совершенно в огромном регистре. "Мы и скопидомы, мы рвем на себе рубашку. Мы и слабые, и трусливые. Мы беззаветно храбрые". И так далее, и так далее – во всем. То есть вот эти крайности.

Л.М.: Уинстон Черчилль писал после Первой мировой: "Царский строй принято считать прогнившей, ни на что не годной тиранией. Но анализ войны с Германией и Австрией опровергает эти легковесные представления. Силу Российской империи мы можем измерить по тем ударам, под которыми она устояла, по бедствиям, которые она вынесла, по неисчерпаемой мощи, которую она развила, и по способности восстанавливать силы, которые она проявила". Бремя решений лежало на Николае II. Брусиловские победы, вступление российской армии в кампанию 1917 года непобедимой и более сильной, чем когда-либо – разве во всем этом не было его заслуги? Несмотря на ошибки, большие и страшные, он решил войну в пользу России.

Юрий Пивоваров: Мне трудно понять людей в 1915 году, которые говорили о революции. Война велась неплохо. Мы не проиграли Первую мировую войну. Это сказка, это вранье. Мы вышли из нее. И вышли из нее, если угодно, позорно. Но, тем не менее, это так. Война была выиграна. Если бы не февраль, я думаю, очень многие люди об этом будут писать и говорить, и говорили, и писали, она могла бы закончиться уже к осени 1917 года, а не 1918-го 1 апреля. Соединенные Штаты вступили в войну. Россия закончила свое перевооружение, была абсолютно готова. Но вот развалился фронт. Безответственность этих людей.

Л.М.: Первая мировая прервала нормальное течение жизни. Так или иначе страдали все – от высших классов до низших. Неудачи на фронте в тылу воспринимались болезненнее, чем в войсках. Начался поиск виновных. Кто-то должен был ответить за всеобщее неудобство, за плохие новости, поступающие каждый день. Политический истеблишмент считал, что ему недостает власти: император мешает. И вину за все неудачи на фронтах и в тылу, в том числе собственные, рожденные нераспорядительностью и неумелостью, переваливали на Николая и Александра. Эти настроения охватили генералитет, считавшейся опорой монархии.

Владимир Лавров: Революция не происходит, когда совсем плохо. Революция происходит в каком-то промежуточном состоянии, когда стало хуже, чем было. Но ведь в каждую крупную войну хуже, чем было. От этого никуда не деться. Причем, если бы наши рабочие, солдаты и крестьяне видели бы, что творится там в Германии, Франции, там были карточки во всех этих странах. В Германии паек был равен тюремному. Вот было состояние. То есть если бы свозить на экскурсию наших революционеров, которые вышли на улицы Петрограда, в Берлин, то они бы стали монархистами после такого.

Л.М.: В царском правительстве не было ни министерства информации, ни пропаганды. Историки отмечают: власть не умела ни обрадовать население победами, ни растолковать причины неуспехов.

Ирина Глебова: Война поначалу русским обществом воспринималась как какая-то ноющая болячка, как препятствие для нормальной жизни. А всем хотелось жить. Причем, все хотели жить так, чтобы войны не было, не замечая ее, и в то же время хотели жить с войны, то есть используя войну. Сразу появилась масса людей, которых называли спекулянтами, мародерами. Причем, это было такое повальное явление. Известно, что крестьяне спекулировали постоянно и вызывали раздражение у всех слоев общества. И все друг на друга оказывались раздражены. Вот убрать это. А накануне революции, зимой 1916-1917 года, это превратилось уже во что-то невыносимое.

Юрий Пивоваров: Недаром эта война не стала отечественной. Хотя поначалу она получила титул отечественной. И к 1917 году очень многим было понятно: "А зачем? А зачем все это вести?". И люди уставали. Люди устали от этой жизни. Ведь в том числе военная интеллигенция уютно и удобно жила перед революцией.

Ирина Глебова: И вот эта избалованная во многих отношениях культурная Россия. И этот офицерский слой был оскорблен тем, как ведется война. Они же кровь проливали, они видели, что не дают им проявить. Там снаряды не подвезли, здесь вот эти отступления, здесь совершенно неадекватные действия. И здесь тоже единственной инстанцией разгрузки всего общества оставалась вот эта верховная власть. Здесь все хорошее адресуется ей, но и под все плохое она попадает.

Л.М.: Можно ли говорить о заговоре с целью свержения императора? Заговора, затеянного не революционерами и не агентами кайзера Вильгельма, а генералами русской армии?

Николай Усков: Поразительная для меня вещь. Я тоже не понимаю, как это произошло. По-видимому, все они его не очень любили. У нас рассуждают о том, что белые хотели предложить замену. Почему они проиграли красным? Ведь среди белых не было единства. Они далеко не все поддерживали царя. Даже большинство из них вообще его не поддерживало. И никто не хотел возвращения монархии, кроме совсем каких-то отпетых сумасшедших. А в целом даже белая гвардия в основном была не за монархию, ну, или, может быть, за конституционную монархию. Но это в основном люди, которые отстаивали скорее традиционный уклад российской жизни, а не политический строй.

Александр Асташов: У них был чужой штаб. А что творилось в этом штабе, я не думаю, что он просто понимал это. Что ему говорили, конечно, все было… Может быть, и в этом смысл, когда говорят о заговоре. Я не думаю. Заговор был потому, что люди, понимающие, чем они занимаются. И вдруг приходит к ним некий человек со стороны. Я думаю, они его таковым и считали. Где-то даже загораживающим, повторяю, группировку, которая им мешает вести войну эффективно.

Александр Закатов: Мы видим последовательность шагов. Император, верховный главнокомандующий, выезжает в ставку. Он не сидит где-то в бункере, он не прячется. Он постоянно хочет быть со своими войсками. Он выезжает, 23 февраля покидает столицу. И тут же начинаются в столице беспорядки. Беспорядки спровоцированы тем, что не завезли хлеб. Но кто знает жаргон петроградский, хлеб – это черный хлеб, то, что в Москве и во многих других регионах называют "черный хлеб". А белый хлеб – это булка. Так вот, булка в принципе была, но она была дороже, и люди стали беспокоиться, что основной продукт питания, хлеб, он исчез. Сначала начались просто какие-то волнения, выстроились очереди, люди стали говорить друг другу. Но мы видим, что это как-то спровоцировано. Потому что эшелоны стояли. Снабжение Петрограда было налажено. Враг был далеко. Линия фронта проходила очень далеко и от Петрограда, и от Москвы, и даже от Киева. Так что больших экономических проблем в тылу не было.

Александр Асташов: Я думаю, что государь не владел в значительной степени информацией. Я даже думаю, что за ним лично мало кто стоял. Это вопрос к нему лично. Конечно, это был не вождь.

Л.М.: И происходит невероятное. Командование армии, генералитет восстали против собственного главнокомандующего.

Сергей Мироненко: Они же видели, что Николай не способен быть верховным главнокомандующим. Ну что говорить! Почитайте воспоминания, когда "может, он и хорошо делал, что не вмешивался, что он сидел на заседаниях ставки и молчал". Но это же не верховный главнокомандующий.

Александр Закатов: До сих пор ведется спор о том, имел ли место заговор, то есть готовилось ли это на протяжении некоторого времени – отречение государя, создание таких условий, когда он будет вынужден отказаться от верховной власти. Лично я все-таки склоняюсь к убеждению, что такой заговор имел место, что это было не спонтанное решение. Не то, что вдруг начались беспорядки в Петрограде. Об этом стало известно на фронте. И тогда военачальники, быстро списавшись друг с другом, решили: "А давайте мы попросим, чтобы он сейчас отрекся, будет молодой император Алексей Николаевич при регентстве Михаила Александровича. И мы тут дальше развернемся. А вот непопулярный государь должен уйти". Все-таки это готовилось.

Л.М.: Император отправил в Петроград генерала Иванова, недавнего командующего Юго-западным фронтом. Приказал навести порядок, дал в помощь Георгиевский батальон. Но Иванов не добрался до столицы. Эпизод вошел в историю. Восставшие железнодорожники не пропустили генерала. Но странно: у генерала под командованием войска. Что мешало проложить себе путь в столицу и исполнить приказ главковерха? Теперь мы знаем ответ: начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Алексеев советовал генералу Иванову договариваться, а не подавлять. "Зачем стрелять, если власть в столице берут думцы? Общество успокоится, жизнь наладится, и можно будет довоевать. Надо только пожертвовать Николаем". Вот поэтому мятеж не стали подавлять.

Александр Закатов: Конечно, да, были какие-то ограничения, да, были карточки, да, что-то подорожало. Но по сравнению с другими войнами и со многими другими странами, которые тогда принимали участие в Первой мировой войне, Российская империя не переживала какой-то невыносимый страшный кризис. Так что тут мы видим некую спланированность действий. Что-то такое там готовилось. Почему-то эти беспорядки возникли без реальной глубокой причины. И постепенно они разгораются, и никто ничего не делает. Мы видим абсолютное бездействие военного министра, генерала Беляева. Градоначальник Балк тоже пассивно себя ведет. И командующий петроградским военным округом генерал Хабалов. Они принимают какие-то абсурдные решения, они гоняют войска туда-сюда. О чем это говорит? Были ли они участниками этого заговора? Может быть, нет. Но тут проявилась какая-то деморализация.

Л.М.: Когда в столице начались волнения, император решил вернуться в Петроград. Но восставшие железнодорожники в ночь на 1 марта остановили его поезд в Малой Вишере. Поезд повернул на Псков. Там находился штаб Северного фронта. Николай II искал защиты у армии. Но командующий фронтом генерал Николай Рузский ворчал: "Время безнадежно упущено, и уступками дело не спасешь. Теперь уже трудно что-либо сделать. Давно настаивали на реформах, которые вся страна требовала. Не слушались. Теперь придется, быть может, сдаваться на милость победителей". До разговора с генералом Рузским Николай II колебался между желанием усмирить восставших и пониманием, что в чем-то придется уступить. Приехав в Псков, он осознал, что революция побеждает.

Журналисты спрашивали потом командующего Северным фронтом генерала Рузского: "Свободная Россия вам обязана предотвращением ужасного кровопролития, которое готовил царь. Говорят, он убеждал вас отправить на Петроград несколько корпусов, чтобы подавить революцию".

"Если уж говорить об услуге, оказанной мною революции, - горделиво ответил генерал, - то она дальше больше той: я убедил его отречься от престола".

В 1918 году, не оценив его заслуг, бывшего генерала убьют революционные солдаты.

Владимир Булдаков: Работа ставки застопорилась. Худо-бедно при Николае Николаевиче… И, кстати, штаб там был намного меньше, и все было скромнее. Все-таки, несмотря на все недостатки управления, все-таки более эффективно ставка работала, как ни странно. А что касается 1915 года, когда Николай II решил, тут уже началось нечто совсем другое. То есть не справлялась ставка с задачами. И именно поэтому, на мой взгляд, все командующие фронтами единогласно практически выступили.

Николай Усков: Я думаю, что, конечно, высший генералитет это тоже хорошо чувствовал. Это же люди образованные, это люди, которые его лично знали, и знали, как он нерешителен, как он непредсказуем иногда. Очень многие современники, которые с ним работали, отмечают, что с ним очень трудно было работать, потому что не понимаешь, как он принимает решения и в какой момент. А все потому, что он боялся обидеть, боялся проявить себя. Он не мог хлопнуть кулаком по столу и сказать "я так решил". Он говорил "да, да, да, да" и делал по-своему. И я думаю, что это, конечно, всех напрягало.

Л.М.: Императора потряс начальник штаба верховного главнокомандующего генерал Михаил Алексеев. Он призвал Николая к отречению. А Николай им так восторгался. "Я не могу вам сказать, как я доволен Алексеевым! Какой он сознательный, умный и скромный человек, и какой он работник!". Алексеев был талантливым офицером, но не скромным. Ему не нравилось, что его полномочия ограничены. На каждый шаг нужно испрашивать у императора дозволения.

Юрий Пивоваров: Для меня гораздо загадочнее, почему, например, командующие фронтами сдали своего главнокомандующего. Они его не любили? Хорошо. Они считали, что нужен другой? Хорошо. Подождем, сейчас войну выиграем, а там посмотрим, что будет. Не исключено, что он отречется сам, подрастет, если будет жив, царевич. В 16 лет он мог уже занять престол по российским законам. Не знаю, как это было возможно вот так действовать. Вы знаете, есть безответственные вещи.

Л.М.: Это же что-то невероятное. Генералы отстраняют своего верховного главнокомандующего. Как это вообще такое могло быть? Генерал Алексеев, такой штабист-служака. Так они, оказывается, еще и вели какие-то переговоры с великим князем Николаем Николаевичем, и тот уже готов был подвинуть своего племянника с должности главковерха. Что все это означает?

Александр Закатов: А в то же время политики, которые находились, представители думской оппозиции – они были в сношениях с генералом Алексеевым, который находился в ставке. Он несомненно участвовал в этой подготовке. Генерал Рузский на Северо-Западном фронте тоже был осведомлен об этом и тоже сочувствовал таким замыслам. Так что тут мы наблюдаем, наверное, что какая-то часть была сознательно действующей и стремилась к тому, чтобы загнать императора в мышеловку, как написала ему императрица. А другие люди проявили действительно слабоволие, проявили какое-то глубинное непонимание того, что они вообще делают. В условиях внешней войны командующие фронтами требуют от верховного главнокомандующего отказаться от власти.

Юрий Пивоваров: Между прочим, и Наполеон очень ревниво к своим маршалам относился. Не только маршалам. Понимая, что чем успешнее, тем опаснее. Это и сыграло свою роль, то, что они очень высоко о себе думали. Я думаю, что очень скоро все все поняли.

Л.М.: В Германии в Первую мировую кайзер Вильгельм II утратил власть над страной. Все решало военное командование. Начальник генерального штаба генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург и первый генерал-квартирмейстер, то есть начальник оперативного управления, генерал Эрих фон Людендорф стали влиятельнее кайзера. Гинденбург и Людендорф, которые вдвоем руководили боевыми действиями, фактически установили военную диктатуру. Власть кайзера была символической. Он находился в ставке верховного главнокомандования, но в управление войсками не вмешивался. А российские генералы принуждены были подчиняться Николаю. Они решили избавиться от императора и сказали ему "уходи".

Ни генералы, ни депутаты Думы не желали позволить императору победоносно закончить войну. Победителями должны были стать они сами и по праву управлять послевоенной Россией.

Владимир Булдаков: У нас же как? Рыба гниет с головы. Если наверху что-то нехорошо, не нравится, то надо менять – и все будет хорошо вроде бы. Логика примерно такая. Это политическая культура такая. Такая ментальность. Никуда не денешься. И, в общем-то, конечно, никакими заговорщиками генералы не были. И Рузский кулаком не стучал на Николая II, "подписывай и пошел вон", и прочее, и прочее. Ничего этого, конечно, не было. Вели себя, как подобает, как положено по этикету. Но, тем не менее, так мягко сказали, что пора уходить. Они рассчитывали на лучшее.

Л.М.: Позиция военных ошеломила Николая. Внезапно он осознал свое полное одиночество. Решительно все жаждали его ухода. Фактически его изолировали. Армия вышла из повиновения.

Николай Усков: И рядом не оказалось человека, который смог бы его поддержать. То есть он чувствовал полную изоляцию. И вот как он выходит на платформу, и его никто не встречает. Это хорошо известно же. Последние часы Российской империи. И я думаю, что это состояние ухудшалось. Если бы в этот момент он где-то бы набрался силы и воли, может быть, был бы жив друг Распутин, может быть, это было бы для него спасением, конечно. Так что эти правые заговорщики, невероятным образом, я думаю, убившие Распутина, они в конечном итоге ослабили империю, а не усилили, как они полагали. Потому что фактически это была единственная опора Николая.

Л.М.: После отречения императору позволят вернуться в ставку – попрощаться с армией. Знали, что он сдержит свое слово и не поднимет войска, чтобы подавить мятеж.