Разговор о принципах журналистики и о взаимоотношениях с властью, о том, как добиваться успеха и уметь дружить с Виталием Игнатенко, который в разные годы был генеральным директором ТАСС, заместителем председателя Совета Министров России, помощником президента страны...  Леонид Млечин: Игнатенко стал генеральным директором ТАСС в переломный 1991 год. Должность и казенная недвижимость конвертировались в большие деньги. Перед начальниками открывались невиданные прежде возможности – стать богатыми и очень богатыми людьми. "На меня шла атака за атакой, – вспоминает Игнатенко. – Появился первый зам. Он на новое здание ТАСС глаз положил. Я сказал, что "Только через мой труп". Потом выяснилось, что это для нового назначенца не проблема. Приходили ребята со спортивно-зэковской выправкой, говорили: "Ну, подумайте о своем здоровье. Бывает, идет человек, а его трубой по голове". И ударяли, и убивали. Могло что-то случиться и со мной. Впрочем, я не очень-то съедобный. Вырос в портовом городе, могу за себя постоять".Теми, кто достиг высоких постов, руководят обычные человеческие чувства: зависть, корысть, властолюбие, но не всеми. "Журналист, – пишет Виталий Игнатенко в своей мемуарной книге "Со мной и без меня", – продается только один раз". Начальниками не рождаются. А что же будущему генеральному виделось в сладких юношеских мечтах? Виталий Игнатенко: Однажды в Сочинской школе это спросили, и полкласса сказали, что они хотят быть курортниками, потому что город такой был, дети-то не понимали этого. Они видели, что это что-то веселое, такое мажорное, в пижамах, красивые женщины в шляпах, какие-то мужчины такие, папиросы, это флот. Это все было серьезно. И они понимали, что это и есть жизнь, это состоявшееся. Леонид Млечин: Он сделал блистательную карьеру. Помощник президента страны, заместитель председателя Совета министров, глава крупнейшего информационного агентства, сенатор. Самая высокая должность не меняла характера и взгляда на жизнь. И обаяние, под него подпадали и высшие руководители страны. Виталий Игнатенко: Очень многое зависит от собеседника. Замечательный собеседник, на мой взгляд, и замечательный вообще товарищ – это был Брежнев. Лучше не либо – это Михаил Сергеевич, который мог все это выслушать, понять, с тобой поговорить, по-человечески даже спросить: "Ты успел сегодня что-то перекусить?". Это тоже как-то влияло, когда сутками сидишь, работаешь, и вдруг тебе такой в лоб задают вопрос: "Давай разойдемся, немножко по бутерброду, а потом опять придем". Была у меня замечательная встреча с Владимиром Владимировичем Путиным, прекрасная. Мне нравятся, что люди, которых я перечислил, они сами создавали эту обстановку, чтобы тебе было с ними спокойно. И они понимали, что именно в такой обстановке можно большего достичь, и понять друг друга, если была такая цель – понять. Моя последняя встреча с Владимиром Владимировичем была именно такая. Он сделал он простой жест. Он взял свою руку и положил на мою. Вот так как-то по-товарищески: "Чем могу вам помочь?". Все. Я, конечно, не побежал со списком: "Надо это, это, это". Слава богу, научен. Леонид Млечин: Отец Виталия Игнатенко – военный. В Великую Отечественную защищал горные перевалы, которые вели к Сочи. Орденоносец. Мать – директор школы. Виталий Никитич вырос в Сочи, и на всю жизнь сохранил любовь к родному городу. Не жалко было из такого чудесного города уезжать? Виталий Игнатенко: Леонид Михайлович, не рви душу. До сих пор все, что со мной случается южнее Тулы, заканчивается в Сочи. Куда бы я ни ехал, если это южнее Тулы, я обязательно заезжаю в Сочи. Это там у меня осталось. Я там просто как-то, вы знаете, возрождаюсь. Я там много хожу, много встречаюсь. Леонид Млечин: После факультета журналистики пришел в "Комсомольскую правду", кузницу кадров того времени, где вырос до первого заместителя главного редактора. Виталий Игнатенко: Считаю, что мне в "Комсомольской правде" очень много дали те люди, которые пришли в газету. Они пришли с фронтов, с каких-то партизанских отрядов. В общем, увидев в самые юные годы кровь, потерю близких и так далее, у них другая честь была, другая линия в журналистике. Они не понимали, как можно вообще прийти, и газета не могла кого-то защитить. Они все время продолжали воевать. Уже война кончилась, а они в газете продолжали воевать, но за что-то другое, за справедливость. Леонид Млечин: Игнатенко очень молодым оказался на высокой должности в ЦК партии. Для профессионального журналиста аппаратная работа – экзотика, но он нашел себя в системе власти. Виталий Игнатенко: Не ломать себя, не встраиваться в систему именно так, а что-то свое оставлять. Кстати, ты будешь и для этой организации ценным работником. Леонид Млечин: Он стал соавтором посвященного Брежневу документального фильма "Повесть о коммунисте", получил Ленинскую премию, деньги перевел в детский фонд. А вот горбачёвская эпоха началась для него неудачно. Главный партийный кадровик Егор Лигачев убирал из ЦК тех, кто не прошел по всем номенклатурным ступенькам, не начинал в Райкоме партии. Виталий Игнатенко: Когда сам вызвался на этот серьезный разговор, я пришел просто к Зимянину Михаилу Васильевичу, сказал: "Михаил Васильевич, что-то говорят, говорят, что у меня нет опыта партийной работы, что как, мол, в ЦК партии люди работают без районного, так сказать, без Райкома партии, без Горкома? Сразу, раз, и в ЦК. Наверное, правильно. Только, ради бога, никуда я…" – "А вот тебя хотят в МИД послом куда-то". Я говорю: "Только не надо, ни послом, ни в МИД. Вот в журналистику мы верните, ради бога". Он говорит: "Есть профсоюзный журнал "Новое время". Я говорю: "Почту за честь". Леонид Млечин: Когда он ушел из аппарата ЦК, соколами взмыли прежние подчиненные, ощутив свою власть над недавним начальником. Виталий Игнатенко: Это отдельная песня. Эта песня, наверное, со времен князя Владимира, вот так. Это все то, что Симонов когда-то написал: "Ты начальник – я дурак. Я начальник – ты дурак". Это сразу все мои подчиненные как-то, насупив брови, начали делать замечания по работе журнала, вызывать на ковер, прорабатывать. Когда я входил в кабинет, где сидел какой-то, назовем Вася. Я говорю: "Вася, привет", заходил. Он мне говорил: "Садитесь", и так показывал, что очень серьезный разговор будет, очень серьезный. И, надувая щеки, мне там что-то буробили, говорили, что я вне партии себя ставлю за какие-то публикации. Леонид Млечин: А летом 1990-го его неожиданно вызвали к президенту страны. Горбачев сказал: "Я предлагаю тебе стать моим помощником, возглавить пресс-службу. Ты мне нужен, Виталий. Без свободной и независимой прессы не может страна нормально существовать. Надо, чтобы кто-то объяснял власти эти прописные истины". Горбачев – отец гласности, но тоже возмущался, когда писали и говорили то, что ему совсем не нравилось. Но рядом был человек, который неустанно повторял, что свобода печати для государства важнее личных обид. Таким человеком был пресс-секретарь Горбачева Виталий Игнатенко. Он изменил сам стиль пресс-конференции первого человека в стране. Никому из корреспондентов не раздавали листочки с заранее согласованными вопросами. Журналисты тянули руки, и Игнатенко давал возможность задать вопрос. Когда он работал в Кремле, чиновники, которые только что учили его журналистике, опять стали перед ним шапку ломать. Игнатенко не злопамятный, зла не держит, дурное не вспоминает. Много чести. Виталий Игнатенко: Нет, ну, зачем? Во-первых, мне претит это качество в человеке, эта злопамятность. Потому что я их всех вижу. Их по лицу можно назвать. Это такие хорькообразные какие-то лица, вечно впечатление, что у них что-то все время с прямой кишкой, что-то не в порядке. Это все видно на лице. Этот характер просто печать ставит. И взгляд совершенно другой. Леонид Млечин: Пресс-секретарь главы государства говорит от его имени, но невозможно заранее обо всем спросить у президента. А где рамки самостоятельности? Виталий Игнатенко: К счастью или к сожалению, правил нет. Все зависит от президента и от человека, которому ты служишь, кому ты присягнул. Как я понимаю и так наблюдаю, совершенно одинаковых формул поведения не существует. При Михаиле Сергеевиче Горбачеве было очень просто, потому что мы были одной группы крови, мы одинаково понимали, мы часами проводили за рабочими столами, обменивались теми или иными идеями, и понимали друг друга, поэтому здесь большой люфт был для твоей самостоятельной работы, самостоятельных оценок, суждений. Леонид Млечин: В мае 1995 ночью в резиденции Бочаров Ручей Виктор Черномырдин уговорил его принять пост заместителя главы Правительства по делам СМИ, культуры, религии. На правительственный кабинет он не польстился, сидел в здании ТАСС, отказался от зарплаты вице-премьера и от охраны. Игнатенко спасал региональную журналистику от безденежья и самодурства местных начальников, играл важную роль в посредничестве между властью и СМИ, и томился на совещаниях. Виталий Игнатенко: А вы думаете, сейчас я совещаниях выступают только Сократы? Нет, вы заблуждаетесь. Сейчас тоже говорят такое, что только под общим наркозом можно все это выслушать. Это форма такая. Форма совещаний по-советски почему-то сохраняется, и масса неподготовленных людей до сих пор выступают, и морочим друг другу головы. Конечно, от этого бы тоже отбиться. Это все такая страшная старомодщина. Поэтому люди сидят и рисуют. У нас много родилось прекрасных художников. Константин Львович Эрнст однажды у меня на совещании написал потрясающий портрет. Я с ним по жизни иду, как-нибудь вам покажу. А не было бы совещания, я бы остался без портрета. Леонид Млечин: Генеральным директором ТАСС Игнатенко проработал 22 года. "О том, что мне готовят замену, я узнал случайно, – говорит он. – Я был готов. Никаких проблем". В сложной ситуации большинство людей испытывают стресс и не в состоянии принять правильное решение. Игнатенко неизменно сохраняет хладнокровие. Может быть, потому что каждый день играет в теннис? Виталий Игнатенко: Это вы очень правильно заметили. Для себя-то это давно я узнал. Понимаете, приходишь ты в 7 часов утра. Ты уже выиграл – эмоция, ты уже проиграл – это двойная эмоция, ты там захимичил пару мячей, так сказать, у тебя пару мячей, ты пошел, наорал, что отсудили у тебя, и так далее. То есть эту эмоциональную прививку ты уже с утра себе сделал. Леонид Млечин: Моду на теннис ввел Борис Ельцин. Подражая президенту, чиновники взялись за ракетки. Но если говорить о большой политике, то Игнатенко начал играть задолго до Ельцина, еще при Сталине. А уже в Москве стал каждое утро начинать с тенниса. Виталий Игнатенко: Пришел в "Комсомольскую правду", начинали мы, как вы помните, Леонид Михайлович, работать поздно, потому что газета выходила под утро. А я жаворонок, встаю очень рано, и у меня это время как-то было не задействовано ничем. А жил я около метро Динамо тогда, и всегда ходил на работу пешком мимо динамовских кортов. И вдруг меня встретил замечательный тренер Лепешин, который когда-то меня видел, как я там что-то делаю около стеночки. Говорит: "Приходите, вот корты, с 7-8 утра они всегда свободны". И я начал каждый божий день ходить, ракетку под это. И так, проходя мимо кортов, появлялся на улице Правды, дом 24 в "Комсомольской правде", каждый божий день. Леонид Млечин: И, кажется, будто ему все дается играючи. Каждое утро корт, благодаря чему так завидно выглядит, и, по-моему, каждый вечер спектакль, концерт, выставка, на худой конец прием. Виталий Игнатенко: Была такая предзимняя пора. Я уже работал в ЦК. Надо было там, конечно, рано бывать, к 9 часам. Поэтому уже в 7 надо быть на корте. Поэтому я уже дома был в такой спортивной одежде – шортики, маечка, – а все остальное на вешалке. Я выбегал, и машина довольно далеко стояла в Арбатском переулочке. Быстро загружался, ехал, и уже готовый выходил на корт. И однажды я все это погрузил в машину, багажник хлопнул, и машина поехала. И я остался посреди Арбата, поземка, я стою в белых шортах, здесь что-то написано. И я понимаю, что никто меня сейчас за нормального человека не посчитает. И мне пришлось бежать и возвращаться домой, потому что водитель, каким-то образом он почувствовал: "Раз хлопнула дверь, значит, пассажир на месте". А я только-только успел положить ему костюм. И я возвращаюсь к себе в подъезд, там сидела женщина, консьержка, и я ей сказал: "Разрешите, я от вас позвоню водителю". У водителя был в машине телефон. Вернулся, забрал меня, весь день был испорчен. Но каким-то понимающим пронзительным взором на меня смотрела эта женщина, такая интеллигентная, бывшая учительница: "Я все понимаю, конечно". И когда потом жена спускалась, она говорит: "Светлана Алексеевна не хотела говорить, но сегодня ваш муж утром здесь в трусах ходил". Леонид Млечин: "Во всех бедах России винили прессу, – вспоминает Игнатенко. – Ельцин не давал ее в обиду. Пресса не всегда отвечала ему взаимностью, но Ельцин терпел". Игнатенко запомнил, как отмечалось 75-летие Ельцина в Георгиевском зале Кремля. Первый президент России очень тепло говорил о своем соратнике Черномырдине, называл его другом, исключительно порядочным человеком. И вдруг, сделав паузу, произнес: "А я его сдал". Воцарилась тишина. Борис Николаевич прилюдно покаялся в том своем давнем решении. "Политика убивает дружбу, – отмечает Игнатенко. – Большая политика убивает большую дружбу". Став помощником Горбачева, он разошелся с недавними коллегами по ЦК. Виталий Игнатенко: Все было понятно, что ты выбрал уже эту позицию, уже обратной дороги у тебя нет. Некоторые говорили: "Смотри, старик, это все быстро кончится". Надо было и себя не утерять, и дело защитить, и Михаила Сергеевича не дать, так сказать, в обиду и на растерзание. Открытой вражды я не чувствовал. Но еще хуже, когда эти люди тебя считают предателем, например. Это еще хуже. Лучше бы он со мной в драку полез, и мы бы выяснили, кто из нас прав. А когда он тебя искренне считает предателем, что ты предал дело и так далее – это тяжело. Леонид Млечин: Он сохранил верность друзьям, даже если большая политика их развела. А в августе 1991 недавние коллеги оказались по разные стороны баррикад. Виталий Игнатенко: Уже штурмовали подъезд ЦК партии, а один мой товарищ до сих пор сидел там в кабинете. Люди до последней секунды верили, что они боги, что ничего не произойдет, что, как он сидел в этом кабинете: "Да кто может вообще на это дело покуситься? Да вы что, смеетесь, что ли?". И когда из автомата звонил, я говорю: "Немедленно уходи, потому что там же не будут разбираться, кто ты, что ты". Такая толпа была довольно воинственная, штурмовала это здание. И он спасся, так меня до сих пор благодарит. Леонид Млечин: "Жизнь человека – рискованное мероприятие. – Замечает Игнатенко. – В ней важно не быть одиноким". Виталий Никитич отмечается умением помогать. Виталий Игнатенко: Да, иногда просто, бывает, я это называю "пояс дружбы". Иногда потому что не один человек, а прибегает их человек 18. И как-то это все надо развести, поучаствовать. Кто-то в больницу, у кого-то с ребенком где-то в институте беда, у кого-то… Сейчас, наверное, они приходят ко мне, когда уже некуда идти. Леонид Млечин: Но поддержание дружеских отношений – это хлопотно, жена-то это замечает. Виталий Игнатенко: Иногда она говорит, что "У тебя дом на втором месте. На первом месте у тебя друзья". Но я эту критику, хотя и делаю вид, что я исправлюсь, – это вам так на ушко скажу, – я не собираюсь исправляться. Да, у меня, наверное, какая-то по-человечески приязнь к моим товарищам, к моим друзьям, к моим соратникам. И, может быть, действительно, я виноват, дом у меня иногда остается на втором месте. Но не жена. Дом. Леонид Млечин: Возможно, одна из основ его успеха – растянувшаяся на всю жизнь любовь к жене. Виталий Игнатенко: Мы познакомились в общественном транспорте. Я вхожу в трамвай, вижу прекрасную девушку, влюбляюсь в нее прямо через окно, а потом она встречается через несколько дней. И все, и через две недели мы уже сделали друг другу предложение. Вот и все. Леонид Млечин: Когда Игнатенко утверждали в ЦК комсомола заместителем главного редактора "Комсомольской правды", секретарь ЦК поинтересовался: "Где работает жена?" – "В Общесоюзном доме моделей", – ответил Игнатенко. – "Кем?" – "Манекенщицей. Показывает модели одежды". Виталий Игнатенко: Помню, сказал, что "Да? И ни комсомолка?". Я говорю: "Нет". Я говорю: "Но у нее там пишется "рабочий 6-го разряда" в анкетах". Он говорит: "Да? Вы так и пишите". Поэтому у меня жена – рабочий 6-го разряда, хотя она инженер-строитель, и очень много чего знает, и по строительству, наверное, не хуже этого секретаря ЦК могла бы там. Леонид Млечин: Игнатенко – человек твердых убеждений. "Особенно меня угнетало, – пишет он, – что мои коллеги, в биографии которых Горбачев занимал не последнее место, высокомерно судили об этом великом человеке. А ведь он так много сделал для их профессионального роста и успеха. Горбачев навсегда войдет в историю тем, что, первое – он ввел в стране демократию, и второе – он от нее не отказался". Виталий Игнатенко: Покаяния не хватило. Оно не должно было быть, что рвать рубашку на себе, но идейно и философски оно должно было быть как-то сформулировано, от чего-то мы должны были сразу отказаться, что "Это не наше, вот это не наше", и не тащить за собой этот исторический хлам. Он еще долго будет за нами. И столько сил тратится, чтобы его тащить за собой. Правда, время лечит, время будет все время отсекать. Этот путь тоже правильный. Страна наша большая. В России надо жить долго. В Германии надо было сразу покаяться, и другого выхода не было просто никак. Мы можем себе позволить растянуть это на столетия. Мы и Китай – две страны, которые могут растянуть. Но, повторяю, не помешало бы нам какой-то маленькой нотки покаяния. Леонид Млечин: Игнатенко не меняет свои взгляды даже под дулами автоматов. В октябре 1993 посланцы Руцкого и Хасбулатова ворвались в здание ТАСС с оружием в руках, потребовали передать на весь мир одну фразу: "Режим Ельцина низложен". "Я им сказал, что не буду сотрудничать", – вспоминал Игнатенко, – и они не смогли отправить это сообщение". Так кому, когда и за сколько продается хороший журналист? Хороший журналист, – говорит Виталий Никитич Игнатенко – продается один раз – своей идее, идее, которую он вынашивает всю свою жизнь".