Леонид Млечин: Нарком по иностранным делам Советской России Георгий Васильевич Чичерин однажды дал генеральному секретарю ЦК партии большевиков дельный совет: «Как хорошо было бы, если бы Вы, Сталин, изменив наружность, поехали на некоторое время за границу с переводчиком настоящим, не тенденциозным. Вы бы увидели действительность. Вы бы узнали цену выкриков о наступлении последней схватки. Возмутительнейшая ерунда «Правды» предстала бы перед Вами в своей наготе…». Но Сталин так и не побывал за границей, если не считать коротких поездок в Тегеран в 1943-м и в поверженный Берлин в 1945-м. Стремительно меняющегося мира Сталин не видел и не знал, опираться на донесения разведчиков, послов и на собственные представления. НАРКОМ ЧИЧЕРИН. ВЫСТРЕЛ В ПОСЛА. ДИПЛОМАТИЯ ДВАДЦАТЫХ Леонид Млечин: Дипломатическая служба в ту пору была опасной. 10 мая 1923 года советский полпред в Италии Вацлав Воровский приехал в Лозанну для участия в международной конференции. Он должен был подписать конвенцию о режиме судоходства в черноморских проливах. Он ужинал в ресторане, когда Морис Конради выстрелил ему в затылок. Убийца всадил ещё две пули в сидевшего рядом корреспондента Российского информационного агентства Ивана Аренса и пулю в помощника полпреда Максима Дивилковского. Аренс и Дивилковский выжили. Ивана Аренса в 38-м году расстреляют как «немецко-польского шпиона». Мориц Конради, швейцарский гражданин, родился в России, где его семья владела шоколадной фабрикой. В полиции Конради рассказал, что его дядя, тетя и старший брат были расстреляны ВЧК, что отец умер в тюремной больнице. Он мечтал отомстить большевикам и решил убить Воровского «как очень даровитого человека, который смог бы наилучшим для Советов образом отстоять их интересы на конференции». Вацлав Боровский не служил в ЧК и не имел отношения к красному террору. Но адвокаты убийцы построили защиту на рассказах о преступлениях большевистского режима. На суде Конради уверенно говорил: «Я верю, что с уничтожением каждого большевика человечество идёт вперёд по пути прогресса. Надеюсь, что моему примеру последуют другие смельчаки, проявив тем самым величие своих чувств!». Тактика защиты оказалась верной, процесс над убийцей Воровского превратился в процесс над Советской Россией. В ноябре присяжные вынесли вердикт: убийца Мориц Конради «действовал под влиянием обстоятельств, порождённых его прошлым. И убийца вышел на свободу. Советское правительство разорвало отношения с Женевой, объявило бойкот Швейцарии и запретило «въезд в СССР всем швейцарским гражданам, не принадлежащим к рабочему классу». А через 4 года, 10 мая 1927 года, на Варшавском вокзале был убит советский полпред в Польше Пётр Лазаревич Войков. Это тоже была месть – за участие полпреда в расстреле царской семьи. ПОЗИЦИЯ НАРКОМА КРАСИНА Леонид Млечин: Европа требовала от России признать долги, сделанные и царским правительством, и Временным, и вернуть иностранным владельцам национализированную собственность. Это были условия возобновления торгово-экономических отношений и предоставления новых кредитов. Европа не требовала сразу вернуть все долги, но она говорила: «Признавайте хотя бы, что вы всё-таки взяли у нас деньги». Понятно и требование компенсации тем иностранцам, которых лишили собственности в России. Считать хотя бы часть требований справедливыми и признать долги царской России предложил Леонид Борисович Красин, остроумный и талантливый человек. Он пользовался немалым уважением в Москве, потому что в дореволюционные годы сыграл важнейшую роль в финансировании партии большевиков. Это он, в частности, убедил миллионера Савву Морозова и мебельного фабриканта Николая Шмита передать большевикам огромные по тем временам средства. Борьба за эти деньги оказалась долгой и аморальной, с использованием фиктивных браков, но увенчалась успехом. Красин же занимался и нелегальной закупкой оружия для большевистских боевых отрядов. Царская полиция его поймала. Он сидел в Таганской тюрьме, где выучил немецкий язык и прочитал всего Шиллера и Гёте на языке оригинала. После ссылки от отошёл от революционных дел, учился в Харьковском технологическом институте, 4 года строил в Баку электростанции, а потом и вовсе уехал в Германию, где успешно работал по инженерной части в фирме Сименса и Шуккерта в Берлине. Немцы его высоко ценили. Красин был одним из немногих большевиков, которые понимали, что такое современная экономика и торговля. Красин, зная настроения западных держав, предложил Ленину признать долги царского правительства, причём об их возвращении пока что не было и речи. «В ответ, – убеждал Красин своих товарищей, – европейские державы, во-первых, признают Советскую Россию и, во-вторых, дадут столь необходимые ей кредиты. Сделка очевидно выгодна России». Ленин категорически не соглашался с такой позицией: «Общая мысль у меня: они разваливаются, мы крепнем. Если удастся, надо постараться дать шиши». Улучшить отношения в внешним мирам и получить кредиты на восстановление экономики не удалось. Советская печать с гневом сообщала, что империалисты выставили большевикам заведомо неприемлемые условия, потребовали отказаться от всех завоеваний социализма, поскольку задались целью удушить государство рабочих и крестьян. УЧИСЬ У НЕМЦЕВ! Леонид Млечин: Чичерин был идеальной фигурой для участия в дипломатии высокого уровня. Он ничем не уступал своим западным коллегам. Советский нарком изумил всех той легкостью, с которой он разговаривал на разных языках, и готовностью запросто беседовать с журналистами. Это было золотое время советской дипломатии, когда она жаждала гласности, а не боялась её. С санкции Ленина в небольшом городке Рапалло Георгий Васильевич в апреле 1922 года подписал сенсационный договор с Германией о взаимном признании и восстановлении дипломатических отношений. Обе страны согласились строить отношения как бы с чистого листа и решили все спорные вопросы самым радикальным образом: они просто отказались от взаимных претензий. Потерпевшая поражение в Первой мировой войне Германия стала единственной страной, которая захотела сотрудничать с Советской Россией. Если бы в Гражданской войне победили белые, Россия заняла бы место держав-победительниц, а Советская Россия не предъявила Германии никаких требований и не участвовала во взимании огромной контрибуции, и это сблизило две крупнейшие континентальные державы. Чичерин руководствовался старым принципом поддержания баланса сил, старясь не допустить чьего-то усиления. Чичерин выразился так: «Поддержать слабейшего». Отсюда особые отношения с Германией. Сближение Москвы и Берлина меняло политическую карту Старого Света. Соглашение в Рапалло очень помогло Германии: у западных держав сдали нервы. Ещё недавно настроенные очень жёстко в отношении проигравшей войну Германии, они вынуждены были менять свою политику и идти навстречу требованиям немцев. Любопытно, что Москва продолжала помогать немецким коммунистам, всё ещё рассчитывая, что мировая революция продолжится в Германии, и одновременно тесно сотрудничала с правительством Германии и с рейхсвером, который сокрушал коммунистов. Советско-германские отношения тогда развивались по восходящей. 24 апреля 1926 года в Берлине советский посол Николай Николаевич Крестинский и немецкий министр иностранных дел Густав Штреземан подписали договор о ненападении и нейтралитете. Обе стороны согласились оставаться нейтральными, если на другую нападут, и договорились не участвовать в союзах, направленных против другой страны. Таким образом, Германия и Россия отказывались от участия в системах коллективной безопасности. У самого Ленина тоже имелись прогерманские настроения, но, скорее, неполитического, свойства. 20 февраля 1922 года он писал своему заместителю в правительстве Льву Борисовичу Каменеву: «По-моему, надо не только проповедовать: “Учись у немцев, паршивая российская коммунистическая обломовщина!”, но и брать в учителя немцев. Иначе – одни слова». Чичерин сам занимался отношениями с Германией, считая эту страну не только ближайшим партнером России, но и важнейшим государством Европы. Он часто ездил в Берлин и страдал, когда партийные вожди и другие ведомства вмешивались в международные дела, подрывая его усилия. В 1927 году Чичерин писал из Германии Сталину как секретарю ЦК и Алексею Ивановичу Рыкову как главе правительства: «В ущерб отношениям с Германией был допущен ряд нелепых инцидентов, срывающих эти отношения. Теперь, когда ради существования СССР надо укреплять положение прежде всего в Берлине, некоторые товарищи ничего лучшего не придумали, как срывать всю нашу работу выпадами против Германии, порочащими её окончательно. Я еду в Москву, чтобы просить об освобождении меня от должности наркоминдела». В Берлине вели себя крайне осторожно. Заместитель Чичерина Максим Максимович Литвинов ехидно писал: «Германия старается изобразить из себя изнасилованную деву и намерена, по-видимому, шантажировать нас: ограблена-де, из родительского дома изгнали; приличные люди отворачиваются». Тем не менее взаимный интерес существовал. Рапалло открыл и возможность тайного военного сотрудничества с Германией Занимался этим Красин, полагая, что ограничения Версальского мира заставят немецкую армию искать обходных путей для развития военной техники, и они будут платить России, если она поможет рейхсверу и позволит создавать новые образцы боевой техники на своей территории. Леонид Красин был полпредом в Англии, затем во Франции и опять в Англии уже до самой смерти от рака крови. Ровесник Ленина, он пережил его всего на 2 года. Чтобы сделать Красину приятное, за ним сохраняли должность наркома внешней торговли. Хотя непонятно, как можно руководить целой отраслью из Парижа или Лондона. Впрочем, среди большевиков в торговых делах он понимал лучше всех. Инициатором военного сотрудничества с германской стороны стал главнокомандующий рейхсвером генерал Ханс фон Сект. В 1921 году в военном министерстве Германии была создана специальная группа, которая занималась Россией. Её представителей включили в штат немецкого посольства в Москве. НИ ДЕКОЛЬТЕ, НИ УКРАШЕНИЙ! Леонид Млечин: Опыта не хватало, и советская дипломатия иногда попадала в трудное положение. В 1924 году советский полпред в Риме Константин Константинович Юренёв пригласил тогдашнего главу итальянского правительства Бенито Муссолини на ноябрьский приём. Иначе говоря, главаря итальянских фашистов пригласили совместно отметить годовщину Октябрьской революции. Поскольку полпред действовал без санкций Москвы, его отозвали. Приняли специальное постановление политбюро: «1) Отменить назначенный полпредством в Риме приём в день 7 ноября (годовщина Октябрьской революции). 2) Признать недопустимым приглашение Муссолини нашим полпредством на приёмы, обеды и тому подобное в течение ближайших месяцев. – Но особо отметили, – Принять меры к тому, чтобы отмена приёмов не толковалась как перемена политики по отношению к Италии». Разрывать отношения никто не собирался. На XVII съезде партии в январе 1934 года, уже после прихода Гитлера к власти, Сталин говорил: «Конечно, мы далеки от того, чтобы восторгаться фашистским режимом в Германии. Но дело здесь не в фашизме, хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной. Если интересы СССР требуют сближения с теми или иными странами, не заинтригованными в нарушении мира, мы идём на это дело без колебаний». При Чичерине появилось Положение о дипломатической службе и Положение о дипломатических рангах. Чичерин разослал всем загранпредставительствам инструкцию, как одеваться жёнам полпредов: рекомендовались скромные черные платья с длинными рукавами и без декольте. И никаких украшений! В ту пору полпреды часто были недовольны наркоматом и жаловались, кто кому мог. Александр Антонович Трояновский 3 ноября 1927 год был назначен полпредом в Японию. Из Токио он писал Николаю Ивановичу Бухарину, с которым был хорошо знаком. Полпред жаловался на обилие приёмов и пустых встреч с чиновниками: «Я вспоминаю слова Ленина, сказанные им по поводу Брестского мира, что, если нужно будет для революции, мы пойдём в хлев. Здесь, правда, приходится ходить во дворцы, но с непривычки это тоже достаточно тяжело. Я прихожу в полное отчаяние по поводу отсутствия какой бы то ни было информации из наркомата иностранных дел относительно текущей нашей политики в отношении Японии. Мы решительно ничего не знаем, хотя должны делать вид, что что-то знаем, и отделываться общими фразами». ЗАТВОРНИК И АСКЕТ Леонид Млечин: Неутомимый и добросовестный труженик, идеалист, преданный делу Георгий Васильевич Чичерин, казался товарищам странным человеком. Его аскетизм отпугивал. Убеждённый холостяк, затворник, он превратил кабинет в келью и перебивался чуть ли не с хлеба на воду. Нарком ненавидел карьеризм и мещанство. Впрочем, в последние годы он стал гурманом и пристрастился к хорошему спиртному – коньяку и винам, которые ему присылали с Кавказа. Он жил рядом с кабинетом и считал, что он находится на боевом посту 24 часа в сутки, и требовал, чтобы его ночью будили, если поступала срочная телеграмма от какого-то полпреда или нужно было полпреду отправить шифровку. Дежурные секретари и шифровальная часть наркомата работали круглосуточно. Поздно ночью он диктовал записки в ЦК и Совнарком, указания членам коллегии наркомата и полпредам, писал проекты дипломатических нот и статьи. К утру все это перепечатывалось и раскладывалось на столе наркома, чтобы он мог подписать и отправить. Он мало спал, ложился под утро. Иностранных послов мог пригласить к себе поздно ночью. Немецкий посол граф Брокдорф-Ранцау, бывший министр иностранных дел, вручил верительные грамоты в Москве ещё 6 ноября 1922 года. Он был сторонником тесного сотрудничества России и Германии, которые должны были вместе противостоять победителям в Первой мировой. Немецкий посол, как и Чичерин, был холостяком, женщинами не интересовался, работал по ночам. Чичерин принимал его за полночь, и они на французском языке долго говорили о литературе и философии. Чичерин никому не доверял, он читал в гранках все газетные статьи о международных делах и сам правил их. Он исправлял даже сообщения ТАСС, который находился в здании Наркомата иностранных дел. Он боялся, что журналисты своими ошибками могут поссорить Россию со всем миром. Он писал: «Один из важнейших вопросов – контроль наркомата иностранных дел над прессой. Никакая внешняя политика не может вестись, когда газеты предаются всяким безобразиям. До 1928 года всё, что в "Известиях" и "Правде" имело какое-либо отношение к внешней политике, присылалось мне в гранках или читалось мне по телефону, я выбрасывал или изменял. Теперь связь с прессой совсем развинтилась. Нельзя вести политику при нынешних безобразиях прессы». Чичерин с ранних лет участвовал в социал-демократическом движении, но членство в партии большевиков ему оформили только с 1918 года, когда он вернулся в Москву. Это определяло его положение внутри партийной элиты, гордившейся большим дореволюционным стажем подпольной партийной работы. Год вступления в партию был куда важней стажа, образования и профессиональной пригодности. Только в 1925 году Чичерина избрали членом ЦК партии. «Сам я был политически настолько бессилен, – писал Чичерин, – что моё выступление в политбюро в пользу какого-нибудь мнения бывало, скорее, основанием для обратного решения (“нереволюционно”). Не понимаю: если мне не доверяли, почему не хотели меня использовать на другой работе? Теперь уже поздно, я точно игрушка, сломанная неосторожным ребёнком». Чичерин стал часто болеть, лечиться ездил за границу. В ноябре 1926 года он уехал из России и вернулся в конце июня следующего года. Обязанности наркома исполнял его заместитель Максим Литвинов. ВАС ПЛОХО ИНФОРМИРУЮТ Леонид Млечин: Но в политбюро не спели отпускать Чичерина. В августе 1928 года ему предоставили трёхмесячный отпуск для лечения за границей и по требованиям врачей запретили заниматься делами. Перед отъездом Чичерин написал обиженное письмо Молотову и другим членам политбюро, вспоминая о том, как часто его критиковали за то, что он недостаточно рьяно защищал интересы государства, и за то, что проявлял слабину. Сталин доказывал Георгию Васильевичу, что «он должен остаться наркомом, если только будет работать даже два часа». Чичерину приятно было читать эти строчки, но он чувствовал себя очень плохо и понимал, что к работе не вернется. Но ещё продолжал давать московским товарищам советы. 1 марта 1929 года Чичерин отправил Сталину большое послание о ситуации в Соединенных Штатах, где приступил к исполнению обязанностей новый президент Герберт Гувер. Тот самый, который в феврале 1919 года создал Американскую администрацию помощи, которая заботилась о пострадавших в Первую мировую войну, а после Гражданской войны спасала от голода и российских граждан. Чичерин писал Сталину: «Уважаемый товарищ! Гувер садится на президентское кресло. Он окружил себя нулями, он будет всё. Напоминаю, что он чрезвычайно чувствителен в отношении Американской администрации помощи. Это было его детище. Когда у нас её мало хвалили, он уже обижался. По-моему, необходимо в связи с его вступлением во власть пролить немножко тёплых фраз по поводу его детища. Ведь Американская администрация помощи действительно много сделала». Сталин ответил Чичерину: «Дорогой товарищ Чичерин! Ваши соображения насчёт Гувера совершенно правильны. Когда думаете вернуться? Нельзя ли ускорить Ваше возвращение, конечно, без особого ущерба для здоровья? Горячий привет!». Сталин регулярно писал Чичерину, спрашивал его мнение по международным вопросам Георгий Васильевич писал в ответ длинные письма. Из санатория «Грюневальд» он отправил большое письмо Сталину, где критически оценивал некоторые внешнеполитические акции СССР. Интересен его взгляд на мир: «В наших московских выступлениях говорится, что обострилась опасность войны между капиталистическими государствами, а следовательно, и нападения на нас. Что за вздор, как можно говорить такие вещи! Благодаря войне между капиталистическими государствами мы захватили власть и укрепились, и всякое обострение антагонизмов Германия - Антанта, Франция - Италия, Италия - Югославия, Англия - Америка означает упрочение нашего положения, уменьшение всякой опасности для нас». Чичерин писал генсеку о ситуации в Германии: «К сожалению, Вас плохо информируют. Вы просто не знаете, как слабо то революционное движение, о котором у нас по неведению говорят». ЖЕРТВА СОКРАЩЕНИЙ И ЧИСТОК Леонид Млечин: Чичерин тяжело переживал кампании, которые периодически проводились партийным аппаратом: сокращения и чистки, которые лишали дипломатическое ведомство ценных работников: «Я писал тов. Сталину, что прошу на моей могиле написать: «Здесь лежит Чичерин, жертва сокращений и чисток». Чистка означает удаление хороших работников и замену их никуда не годными». Он возмущался и мобилизацией опытных работников для отправки в деревню и, напротив, набором в наркомат партийно-комсомольской молодежи. «Открыты шлюзы для всякой демагогии и всякого хулиганства, – Чичерин не стеснялся в выражениях. – Теперь работать не нужно, нужно «бороться на практике против правого уклона», то есть море склоки, подсиживаний, доносов. Это ужасное ухудшение госаппарата особенно чувствительно у нас, где дела не ждут». Георгий Васильевич был человеком не от мира сего, поэтому обращался напрямую к Сталину, искренне думая, что сумеет ему что-то объяснить и исправить дело. Личные переживания Чичерина мало интересовали генерального секретаря но переписку он продолжал, не теряя надежды вернуть к работе нужного специалиста. 20 июня 1929 года Чичерин писал Сталину: «Я фактически сдал физически в 1927 году. Галлюцинации, тяжелое нервное состояние с полным отсутствием аппетита терзали меня с лета 1927 года. А тут прибавилась перенагрузка вследствие сокращений, о которых не могу вспоминать без трепета, страхи перед новыми разрушениями аппарата, вообще вечные волнения и ожидания неприятностей». В январе 1930 года Георгий Васильевич вернулся в Москву. 21 июля ЦИК официально освободил его от обязанностей наркома. Он превратился в персонального пенсионера союзного значения. Он прожил ещё 6 лет, ничем не напоминая о себе, и никто о нём не вспоминал. Болезнь лишила его полноценной жизни, он не поддерживал отношений даже с родственниками. Чичерин ушёл из жизни 7 июля 1936 года, всеми забытый, в квартире, где был только рояль и множество книг. Газеты поместили его портрет, некролог и медицинское заключение. В советские времена, конечно же, Чичерина не вычёркивали из истории, как поступили в первым наркомом по иностранным делам Троцким, но вспоминали его нечасто. Многолетний министр иностранных дел СССР Андрей Андреевич Громыко, ревниво относившийся к чужим успехам на дипломатическом поприще, не любил Георгия Васильевича, а труды по истории дипломатии не выходили без санкции министра. Уже при Горбачёве, когда зашла речь о том, отметить 70-летие советской дипломатической службы, Громыко ворчливо заметил: «Чичерин? А что он такое особенное сделал? Ну с Лениным работал. Ну так, Ленин всё и делал».