Леонид Млечин: Хорошо помню, как наступили перестроечные времена, и в редакцию, где я тогда работал, пришёл новый главный: высокий, неприступный, в модном кожаном пальто. Прежний главный редактор, когда звонил аппарат правительственной связи ("Вертушка"), хватал трубку дрожащей рукой, а правой уже держал ручку, чтобы записать указания сверху. Новый главный подцепил трубку телефона небрежно и снисходительно. Мембрана у АТС-1 и АТС-2 мощная, был слышен голос, кто-то пытался распекать главного редактора. Главный осёк его, прекратил разговор и бросил трубку. И мы переглянулись: наступали новые времена. У этого нового главного была такая характерная черта: за плохой материал накажу сам, другим не позволю. Помню, за одну статью, которая очень разгневала высокое начальство, его вызвали на Старую площадь, где сидел ЦК КПСС, и влиятельнейший в ту пору человек, второй человек в партии топал на него ногами и грозил всякими неприятностями. В таких случаях главные редакторы, вернувшись назад к себе, начинают наказывать подчинённых. Наш главный редактор неприятностями не делился ни с кем. Он делился приятностями. Я работал со многими главными редакторами и всегда пытался понять, что ими движет. Я думаю, в первую очередь – честолюбие: желание сделать лучшую газету, лучший журнал, лучшую телекомпанию или лучшую радиостанцию. Во-вторых, желание быть видной фигурой в политической и общественной жизни. Но, скорее, для того, чтобы использовать эти возможности и двинуть страну вперёд. Я помню, разговаривал с одним главным редактором, который блистал в советские времена. Я его спросил: "Зачем нужны были все эти неприятности, на такой должности можно было просто наслаждаться жизнью?" А он мне ответил: "Знаешь, мы же видели, что вся структура жизни гнила, её надо исправлять. Кроме того, знаешь, мне было важно не подкачать в глазах своего коллектива. И это было со мной всегда. Я должен был прыгнуть с парашюта, для этого выйти на крыло. Страшно. Но ещё страшнее было бы оказаться трусом. И я никак не мог струсить в глазах собственного коллектива". В советские времена чиновники с удивлением наблюдали за такими главными редакторами, которые себе что-то позволяли. Думали: за ним кто-то стоит, поэтому он это может делать. А главный редактор, подписывая в номер рискованную статью, всякий раз ставил на кон всю свою профессиональную жизнь. И до поры до времени всё сходило с рук, потому что даже самые высокие начальники в конце концов хотели прочитать что-то интересное в газетах, которыми они руководили. Но рано или поздно это стремление двинуть страну вперёд и помочь ей заканчивалось для такого главного редактора бедой. Я пришёл в газету "Известия" через 30 лет после того, как там работал лучший редактор в её истории Алексей Иванович Аджубей. Я курировал международный раздел, за столом редколлегии сидел рядом с первым замом Анатолием Ивановичем Друзенко, который работал в "Известиях" с самого начала. И он мне всегда с горечью повторял: "Такого редактора, как Аджубей, уже никогда не будет". Алексей Иванович Аджубей, придя в "Известия", начал с того, что отправил в разбор весь номер. То есть он отказался печатать очередной номер, сказал журналистам: "Встретимся через час. Принесите лучшее, что у вас есть". И все полезли в письменные столы, стали шарить по ящикам. И принесли то, что до него никто не рискнул напечатать. И он напечатал. Он выпустил яркий номер. И он всё время хотел делать такие номера, о которых говорила бы вся страна. Иногда жаловался на летучке: "Да что мы вчера сделали за газету? Мне же в обществе стыдно показаться". Он обладал редким даром вдохновлять своих сотрудников: им стало интересно работать, им хотелось работать, им хотелось сделать что-то и полезное для страны, и то, что заинтересовало бы и взволновало читателей. Он добился невероятного успеха: тираж газеты – 8 млн экземпляров, что-то невиданное, по нашим временам – тем более! Аджубей говорил: "Что можно сделать, чтобы выделить нашу газету? Посмотрите, какая вокруг журналистика. Она не соответствует жизни. Жизнь сложнее. Значит, мы должны делать такую газету, которая соответствовала бы реальной жизни. И вообще, газета должна не только освещать политику, но и сама делать политику". А я напомню, это советские времена, цензура, партийное руководство. Ну и что, что Аджубей – зять Хрущёва? Цензура для всех одна и та же. Один из опытных сотрудников "Известий" ему сказал: "Это ещё надо заслужить право делать политику". Аджубей ему сказал: "Нужно выступить один раз, другой раз – вот и заслужишь это право". Хороший главный редактор – это маньяк, это человек, который с утра до вечера только и думает, что о собственной газете, телекомпании или радиостанции. Ничто иное в его жизни не существует. И это же, конечно, честолюбец, он хочет, чтобы его газета была лучше, чтобы его телекомпания была лучше, чтобы его радиостанция была лучше. Этот человек очень уверенный в себе, может быть, даже самоуверенный. Но это избавляет его от ревности. Он не боится нанимать в компанию умелых и талантливых людей. А другие главные редакторы побаиваются, не хотят плохо выглядеть на этом фоне. И есть ещё одно важное качество, которое отличает хорошего главного редактора и вообще хорошего журналиста: он понимает, что журналистика – это своего рода миссия. Не в том смысле, что мы какие-то особенные, нам что-то поручено, а в том смысле, что мы -  иногда последняя инстанция и последняя надежда для тех, кто оказался в безнадёжной ситуации и не к кому больше обратиться. Как журналист в третьем поколении, я могу это подтвердить. Но мы ещё поговорим на эту тему.