Леонид Млечин: История эта стародавняя, но запомнилась, и вы поймете, почему. Вызвали меня в Белый дом срочно. Причину не объяснили. Я приехал туда легкомысленно одетым. Но мой пестренький галстук никого в резиденции Совета министров Российской Федерации не удивил. Потому что Белый дом кипел: шло формирование нового состава правительства России. Руководитель аппарата, человек не очень симпатичный, сидел в кресле в рубашке с закатанными рукавами. Он понимал, что в его руках судьба страны, был деловит и сразу перешел к делу: "Нам нужен новый министр печати. Готов занять эту должность?". Вот уж этого разговора я точно не ожидал и, выигрывая время, уточнил: "А прежний-то министр вас чем не устраивает?". – Нам нужен человек, способный играть в команде и сплотить вокруг нас руководителей средств массовой информации. Ну что? Я министр? Да я ни дня не был на государственной службе. Я вообще не понимаю, что такое чиновничья жизнь. А, с другой стороны, почему бы и нет? Мой дедушка в 1920-е годы работал в партийном аппарате, потом руководил театрально-зрелищной цензурой. Мой отец начинал в партийном аппарате в 1960-е годы, потом уж стал редактором газеты. Почему бы и мне не пойти по административной стезе, если уж я во всем взялся повторять семейные традиции. Если человеку свойственно ощутить когда-то минуты полного счастья, то это было в моей жизни. Жарким июльским днем я стоял у газетного ларька и с волнением наблюдал за тем, как быстро подвигалась очередь за свежим номером популярной тогда "Вечерней Москвы". Горожане на ходу раскрывали газетный лист, и я думал: прочитают ли они эту заметочку под названием "Помогает 05"? Ведь под ней стояла подпись "Л. Млечин". Я учился тогда в школе. И это была моя первая заметка, опубликованная в серьезной газете. Я хотел быть журналистом. Когда мне сказали, что за заметку полагается еще и гонорар, я был поражен: какие деньги, когда это такое счастья – напечататься в газете? Я же газетчик в третьем поколении. Ну, какие радости могут быть у журналиста? – объяснил мне редактор "Московского комсомольца", когда я пришел на практику, - писать и печататься. Я писал каждый день и пытался каждый день печататься. Первый профессиональный урок получил, когда уже стал работать в редакции политического еженедельника. Племянница знаменитого академика Тарле, которая выросла в Австралии, остановила меня в коридоре после того, как я написал заметку о том, как тяжко приходится австралийским трудящимся из-за постоянного повышения цен на мясо. Она посмотрела на меня и сказала: молодой человек, в Австралии вовсе не так плохо живется, как вам кажется. И я этот урок хорошо понял. Я вырос в окружении людей, которые в советское время воспринимали журналистику как миссию, как возможность помогать людям, попавшим в беду, и двигать общество вперед. Это никогда не было простым и легким. Я хорошо помню, как мой отец, который работал в "Литературной газете" (мне кажется, лучшей газете того времени) приходил домой в предынфарктном состоянии после обещания вызвать его на секретариат ЦК за очередную яркую и сильную статью. Ни один чиновник не хочет, чтоб о его ошибках, неумении, непрофессионализме узнало общество. И если чиновнику это удается, он берет прессу под контроль, и тогда никто ничего не узнает. Самое поразительное состоит в том, что многим журналистам тоже нравится работать под контролем, потому что это открывает дорогу для серых и посредственных. Они в этой ситуации как бы уравниваются с яркими и талантливыми, чьи таланты в этой ситуации не очень и нужны. Передовые коллеги когда-то попрекали меня: ты что, не настоящий демократ? Почему ты не с нами на баррикадах? Потом абсолютно те же самые люди вопрошали меня: ты что, либерал, что ли? Чуткие к переменам политической погоды коллеги, как стадо бизонов, поднимая облака пыли, сначала проскакали мимо меня на один фланг, а потом столь же организованно – на другой. А я где был, там и остался. Я очень уважаю людей в форме. В юности хотел быть офицером. Но если уж не повезло и остался штатским, то незачем ходить строем и петь хором. В журналистике, как и в науке, ценится не повторение уже известного, а новое, оригинальное, интересное, нужное и важное для читателя, слушателя и зрителя. Что касается той истории с приглашением в Белый дом и предложением стать министром, то я сердечно поблагодарил и отказался. Сожалела об этом, кажется, только моя мама, которая сказала: "Какую бы книгу ты потом написал!". Со мной на факультете журналистики на одном курсе училось 240 человек. Половина сразу не захотела быть журналистами. И многие другие с годами находили себе работу получше, похлебнее и покомфортнее. Журналистика – тяжкое дело. И с годами легче не становится.