Оксана Галькевич: Ну а мы переходим к обсуждению нашей следующей темы. История Екатерины Конновой – одинокой мамы, которая воспитывает неизлечимо больного ребенка-инвалида, – о чем этот случай говорит? Вот о чем мы хотим сейчас поговорить в ближайшие полчаса. Сразу представим нашего гостя. В студии программы "Отражение" сегодня – Анжела Кожокару, кандидат медицинских наук, врач-невролог, врач функциональной диагностики, врач высшей категории. Анжела Борисовна, здравствуйте. Виталий Млечин: Здравствуйте, Анжела Борисовна. Анжела Кожокару: Здравствуйте. Виталий Млечин: На этот момент, что касается истории Екатерины Конновой, известно, что МВД отменило постановление о возбуждении уголовного дела. Тем не менее давайте сначала напомним нашим зрителям детали этого случая, как развивались события. Прямо сейчас посмотрим сюжет нашего корреспондента Максима Волкова. СЮЖЕТ Оксана Галькевич: Вот история во всех подробностях. Уважаемые друзья (это я к телезрителям сейчас обращаюсь), подключайтесь к обсуждению этой беседы, звоните, пишите нам на SMS-портал, делитесь своими мнениями. Анжела Борисовна, скажите, а в чем вообще сложность? Почему нужно приобрести именно этот заграничный препарат? Почему он там, за границей, разрешен, а у нас запрещен, не одобрен? Анжела Кожокару: На самом деле ситуация в том, что данный препарат "Диазепам", данная форма в виде ректальных туб. Данный препарат желательно чтобы находился у всех пациентов, которые страдают эпилепсией и страдают длительными и затяжными приступами, поскольку жизнеугрожающим состоянием является длительный приступ, вплоть до развития эпилептического статуса. Данная форма не предусматривает стерильности, и это не инъекционная форма, которую можно вводить в виде свечей. У нас данная форма не зарегистрирована на территории Российской Федерации. И, к сожалению, наши пациенты вынуждены покупать в Европе либо за границей. Эти случаи есть. Эти случаи, я думаю, еще будут. И, скорее всего, это кроется в законодательной базе. В связи с этой ситуацией я посмотрела ряд наших законов. 532-й закон, который был принят в 2014 году, "О применении препаратов, не зарегистрированных на территории Российской Федерации", и 238-й закон, что касается уголовной ответственности, тоже касаемой препаратов, которые не зарегистрированы на территории Российской Федерации. Что говорится в 238-м законе? То, что если пациент принимает препарат, необходим по жизненным показаниям, препарат, который не зарегистрирован на территории Российской Федерации, и у пациента, у физического или юридического лица, нет цели сбыта препарата, то данное лицо к уголовной ответственности не приводится. Виталий Млечин: Да, понятно. Наказывают за то, что ты пытаешься продать именно. Анжела Кожокару: Просто так сложилось… Оксана Галькевич: А покупать можно? Анжела Кожокару: Покупать можно. Просто мама, я так полагаю, от незнания каких-то вещей… Плюс это надо знать и надо помнить, что "Диазепам" с августа 2013 года зачислен в группу психотропных препаратов, и оборот этих препаратов на территории Российской Федерации ограничен, и проводится специальный надзор за этой группой препаратов. Оксана Галькевич: Анжела Борисовна, это мы понимаем. Мы, в общем, собственно, и не агитируем за послабление режима оборота наркотических и психотропных веществ. Виталий Млечин: И за нарушение закона тем более мы не агитируем. Оксана Галькевич: Вопрос в том, почему форма препарата, который необходим, как вы сказали, многим людям в жизнеугрожающих ситуациях, доступна только в европейской упаковке, в американской упаковке, в какой угодно, а у нас в нашей стране ее в нормальном доступе, в законном доступе нет вот именно для этой категории людей? Ну, вы понимаете, если есть такой больной, то это же с какими сложностями связано приобретение, ввоз из-за границы, постоянно об этом думать, каких денег это стоит, в конце концов. Анжела Кожокару: На самом деле препарат не такой дорогой, но данный вопрос к фармкомпаниям. Оксана Галькевич: Не к государству, а именно к фармкомпаниям? Почему? Анжела Кожокару: Скорее всего, тут и то, и другое – и к государству, и к фармкомпаниям. Почему не зарегистрирован? Может, компаниям невыгодно. Может быть… Тут много есть нюансов, на которые я вам, к сожалению, не смогу ответить. Здесь надо специалиста более другого уровня, наверное. Виталий Млечин: Ну а процедура регистрации сложная? Если какая-то компания захочет этот препарат привезти, здесь зарегистрировать и легально продавать, насколько это сложно будет сделать? Анжела Кожокару: Я не работаю в фармбизнесе, поэтому, к сожалению, на эти вопросы, что касаются регистрации препаратов, я вам не смогу ответить. Далеко не идем, пример. Есть такой препарат "Этосуксимид" ("Суксилеп"), замечательный препарат, но у него очень узкий диапазон работы, у этого препарата. И его сняли с производства у нас в России, поскольку производство его затрагивает больше материальных средств, чем его продажи. Понимаете? Поэтому здесь, к сожалению, в данной истории… И это не один у нас препарат противоэпилептический, который не зарегистрирован. У нас, я думаю, есть еще ряд других препаратов и онкологических, и других, которые пациенты вынуждены покупать. В данном случае наша законодательная база с фармкомпаниями… Я так полагаю, что вопросы больше кроются здесь. Это не к нам, практикующим врачам, скорее всего, вопросы. Оксана Галькевич: Анжела Борисовна, понятно, что ситуация с Екатериной Конновой… Вот вы сказали, что, наверное, по незнанию. Мы слышали все такую фразу, что незнание не освобождает от наказания, от исполнения закона. Мы все это слышали. Но мы также слышали о том, что закон ведь обязывает и государство соблюдать собственные законы – ну, например, обеспечение жизненно важными препаратами для всех нуждающихся. У нас есть информация такая, статистика, давайте ее покажем. Вот что делать, когда государство само не выполняет свои собственные законы? Например, данные Центра паллиативной помощи под руководством Нюты Федермессер за 2016 год, вот смотрите, в Москве, а это богатейший город нашей страны. Из всех нуждающихся в обезболивании помощь получили только 68%. А в Петербурге – тоже, в общем-то, не самый бедный город, но там совершенно грандиозный отрыв – только 22%. 100% нуждаются, и только 22% в Петербурге получают. Вот как же так? Вот здесь-то государство все-таки должно обеспечивать. Мы сейчас не говорим о фармкомпаниях, а вот конкретно о тех лекарствах и препаратах, которые одобрены, разрешены и должны быть выданы людям. Анжела Кожокару: На самом деле, чтобы пациенты получили тот или иной препарат, который жизненно необходим по медицинским показаниям, есть определенный механизм хождений, который пациенты должны соблюсти. То есть это определенная форма, определенное заключение консилиума врачей федерального учреждения, которое должно быть подписано главным врачом или директором. И в итоге пациенты получают эти препараты. Может быть, не все. Да, процент, как показывает статистика, он не такой высокий. Но во всяком случае… Почему так? Ну, мне сложно ответить на этот вопрос, почему так. Виталий Млечин: Что касается тех лекарств, которые можно купить все-таки в нашей стране. Как мы слышали, лекарство от эпилепсии в шприцах, то есть его надо колоть. А как вообще это можно сделать, если ребенок в припадке бьется? Кто видел эпилептика, тот понимает, насколько это сложно. Как вообще можно сделать укол человеку, у которого припадок? Анжела Кожокару: Внутримышечно можно сделать. Внутривенно – сложнее, да. Виталий Млечин: То есть это как-то так, просто куда попадет? Анжела Кожокару: Ну, это в мышцу. Внутримышечно можно сделать, это не вопрос. Потому что приступы бывают разные. Приступы необязательно тонические, с тонкоклонической фазой. Приступы бывают очень разные. Но просто-напросто в тоническом приступе, конечно, внутривенно укол очень сложно сделать. Плюс введение "Диазепама" внутривенно на догоспитальном этапе тоже чревато своими особенностями, поскольку может быть остановка дыхания. Это тоже жизнеугрожающее состояние. Поэтому что касается введения "Диазепама" внутримышечно – тут тоже есть вопросы. Поэтому, конечно, в связи с этой нашумевшей историей было бы неплохо обратиться к фармкомпаниям, к нашему государству, чтобы все-таки эту форму "Диазепама" как-то зарегистрировать, поскольку пациентам было бы гораздо проще и спокойнее, поскольку препарат всегда при пациентах, и возникший приступ всегда можно купировать. Оксана Галькевич: Давайте послушаем нашего телезрителя – Ирина из Тюменской области. Ирина, здравствуйте. Вы в прямом эфире, слушаем вас. Виталий Млечин: Здравствуйте, Ирина. Зритель: В 2016 году, 3 сентября, с моей мамой произошел инсульт, хотя за три дня до инсульта мы вызывали врача, потому что за несколько дней вызывали "скорую", у мамы было давление за 170. Они говорят: "Вызывайте врача, пусть врач назначает лечение". Три дня прошло, врач назначил другое лечение, но, к сожалению, произошел инсульт. Целый год мы потом добивались, чтобы маму положили в клинику и оказали паллиативную помощь. Хотя даже в амбулаторной карте написано: "Паллиативная помощь оказана". Я говорю: "Как же вы ее оказали?" – "Ну, вы вас консультировали". Никто нас практически не консультировал, мы консультировались в Интернете. Спасибо Всемирной паутине. В результате я обратилась к руководству своей организации, они вошли в мое положение, и рядом… Мы в Нижневартовске, в Тюмени нас положили и целый месяц над мамой "колдовали" врачи. К сожалению, конечно, там получить очень хорошее и качественное лечение она уже не может, потому что 80 лет, и, так скажем, есть ограничения. Но тем не менее и психологически поддержали, и за нее 100 тысяч отдали, и я за себя 50 тысяч, потому что рядом с ней находилась. Уже второй год, нам до сих пор никто не предлагает и класть нас никуда не хотят. Объясняют, что койко-мест нет. Только тогда, когда кто-то умрет, тогда нас могут положить и оказать нам паллиативную помощь. Оксана Галькевич: Ирина, еще такой момент, просто навскидку. Не все представляют Нижневартовск, вы сказали, и Тюмень. Насколько это далеко находится, эти два населенных пункта? Зритель: Это тысяча километров. Оксана Галькевич: Вы не смогли получить на месте – и вам пришлось ехать за тысячу километров? Зритель: Да. Оксана Галькевич: Вот так, чтобы все понимали. Спасибо. Виталий Млечин: Спасибо. Анжела Кожокару: А вопрос в чем? Оксана Галькевич: Да-да? Анжела Кожокару: Вопрос в чем? Оксана Галькевич: Это было мнение нашего телезрителя, такая жизненная ситуация. Виталий Млечин: Я думаю, что вопрос в том, почему как-то попроще нельзя. Оксана Галькевич: Почему так? Виталий Млечин: Почему, если государство гарантирует, то почему такие сложности и за такие, в общем, большие деньги? 100 тысяч, 50 тысяч – это не у каждого найдется, вообще-то. Анжела Кожокару: Я немножко не поняла по поводу того, что сказала телезрительница. По поводу сроков госпитализации – через месяц или через год? Поскольку инсульт, если это свежий инсульт, то это прямая госпитализация в отделение реанимации, понимаете, вне зависимости от размеров инсульта, вне зависимости. Поэтому я думаю, что мы всей истории на самом деле не знаем. И, на мой взгляд, сложно оценивать вот так вот, не видя документов, эти историю, на мой взгляд. Оксана Галькевич: Ну, давайте пообщаемся с еще одним телезрителем, на этот раз из Крыма. Если, Анжела Борисовна, у вас есть какие-то наводящие вопросы и уточнения вы хотите получить, вы можете телезрителя спрашивать об этом. Здравствуйте, Александр. Зритель: Здравствуйте. Виталий Млечин: Говорите, пожалуйста, мы вас слушаем. Зритель: Я в прямом эфире, да? Оксана Галькевич: Да-да, говорите. Виталий Млечин: Именно так. Зритель: Вот у меня такое предложение, я хочу озвучить. Не могло бы государство взять на себя как-то ответственность? У людей остаются остатки после онкологических больных, которые умирают, ну, которым оказывается паллиативная помощь. И что люди делают с этими остатками, трудно представить. Кто-то пытается как-то… Не могло бы государство принимать эти остатки, допустим, за деньги, перерабатывать и дальше реализовывать уже официально людям и так далее? Вот мое такое предложение. Оксана Галькевич: Понятно. Давайте выслушаем мнение нашего эксперта. Анжела Борисовна, как вам такая идея телезрителя? Анжела Кожокару: Идея очень своеобразная. Не знаю, кто на это согласится. Ну, если это какие-то большие остатки, то, наверное, можно и рассмотреть. А если это вскрытая упаковка, там два флакона или две конволютки осталось – ну, очень большой вопрос. Оксана Галькевич: Анжела Борисовна, вот этот случай Екатерины Конновой, ну, единичный, да? Анжела Кожокару: Извините. Я думаю, что это только первая ласточка. Оксана Галькевич: Первая ласточка? Но дело в том, что если бы в общем и целом этой проблемы не существовало, то мы бы, наверное, вот так это сейчас здесь не обсуждали. А мы ведь знаем и о том, что люди, простите, счеты сводят с жизнью, потому что они не получают в нормальном виде, в нормальном объеме обезболивающие. Кстати говоря, я сейчас попрошу показать еще одну графику наших режиссеров. Международный опыт показывает о том, что 80% тех людей, которые умирают от рака, нуждаются в обезболивании; 50% тех, кто уходит из жизни от СПИДа; 34% – от Альцгеймера; и 37% – от паркинсонизма. И они все нуждаются в обязательном обезболивании. В чем, собственно говоря, системная сложность в нашей стране вот эти 37%, 34%, 80% – в зависимости от сложности и типа заболевания – обеспечить всех необходимым, даже взяв под собственный контроль, если это связано с оборотом таких сложных и опасных веществ, психотропных и наркотических? Анжела Кожокару: На мой взгляд, это все такие… Оксана Галькевич: Статью в бюджете прописать. Анжела Кожокару: Это наши бюрократические такие моменты, которые очень сложно, на мой взгляд, по каким-то ситуациям пройти, поскольку те ситуации, которые возникаю, с недостатком препаратов и обезболивания… Вот вы сказали проценты по статистике. На самом деле мы, практикующие врачи, мы же тоже такие люди, как и все. Мы сегодня врачи, а завтра мы можем тоже, не дай бог, заболеть. Но на самом деле, на мой взгляд, некие ситуации в нашей государственной системе надо немножко видоизменить. Ясно, что не я этим занимаюсь, а это на более высоком государственном уровне, на мой взгляд, должно решаться. И доступность все-таки должна быть более широкая. Оксана Галькевич: Но вы человек внутри этой системы, мы ведь видите, с каким трудом этот маховик вращается. Анжела Кожокару: Да, это очень большой труд. Оксана Галькевич: Вы же видите, какие усилия этим мамочкам, этим людям больным приходится прикладывать, чтобы запустить эту машину. Анжела Кожокару: Вы не представляете, какой это большой труд. У меня просто есть опыт внедрения новых противоэпилептических препаратов в инъекционных формах в государственные учреждения. Главное – донести до руководства, что это нужно и летальность гораздо ниже. Понимаете? Поэтому если люди слышат и понимают, то это хорошо. Ситуации бывают разные. В городе на самом деле ситуация реально очень сложная, поэтому… Оксана Галькевич: Вы имеете в виду – в Москве? В каком городе? Анжела Кожокару: В Москве, да, в Москве. Оксана Галькевич: А какой еще аргумент, простите? Вот вы говорите, что если люди понимают, то это хорошо. А какой аргумент может еще подействовать на людей, если вы говорите, что летальность гораздо ниже? Анжела Кожокару: Препараты дорогие. Оксана Галькевич: А, дорогие? Анжела Кожокару: Препараты дорогие на самом деле. Оксана Галькевич: Жизнь дешевле получается. Я прошу прощения. Анжела Кожокару: Те препараты, формы препаратов, которые показаны для эпилептического статуса, которые появились у нас, они реально дорогие. И, к сожалению, не все больницы могут их закупить, если мы говорим об эпилепсии, об оригинальных препаратах. Оксана Галькевич: Хорошо. Если мы перешли уже, знаете, на язык денег, но таких людей ведь немного, это ведь не массовые заболевания, правда? Вот если статистически… Анжела Кожокару: На самом деле процент очень высокий. Есть два больших пика эпилепсии – это детский возраст и это пожилой возраст. В детском возрасте очень много аномалий развития коры головного мозга, а у пожилых людей инсульты и также нарушения и изменения коры головного мозга. На самом деле процент… Вот я сейчас не скажу статистику в плане заболеваемости и распространенности, но на самом деле процент немаленький – где-то порядка до 10 человек на 1 000. Могу ошибиться, не буду говорить в плане статистики. На самом деле процент высокий. И это реально серьезная ситуация в отношении противоэпилептических препаратов, и не только во всей России, но и в Москве. Что касается маленьких детей, то есть ряд препаратов тоже очень эффективных, которые тоже не зарегистрированы. Мы сейчас говорим о "Диазепаме", потому что "Диазепам" еще и наркотик. Вот в чем вся сложность. А есть еще ряд препаратов, которые также не зарегистрированы, но очень высокоэффективные. Поэтому здесь вопрос, на мой взгляд, и к фармкомпаниям, и к законодательной нашей базе, к Минздраву. Оксана Галькевич: Простите, я хочу дожать, добить эту тему. Почему фармкомпании на это не идут? Они ведь, простите, деньги на этом зарабатывают, они продают потом это лекарство здесь. Анжела Кожокару: А может, невыгодно. А может, препарат дешевый. Мы же не знаем всех нюансов. Может, им невыгодно продавать его. Понимаете? Оксана Галькевич: То есть для них это дешевый препарат, а для нас он дорогой препарат, вы только что сказали. Анжела Кожокару: Может быть и так. Оксана Галькевич: Хорошо. Давайте послушаем как раз звонок из Москвы – Людмила, наша телезрительница. Людмила, здравствуйте. Виталий Млечин: Здравствуйте, Людмила, вы в эфире. Зритель: Здравствуйте. Я являюсь матерью ребенка-инвалида, у меня девочка, три с половиной года. И у нас ДЦП с эпилепсией, такое у нас заболевание. И проблема в том, что не то что лекарства проблематично приобрести, а проблематично вообще понять, какое оно нужно, потому что очень мало эпилептологов, которые могут хорошо и правильно поставить диагноз. Конкретно у меня мы лежали в отделении в Москве, в Солнцево находится больница. Нам испробовали три препарата в течение месяца – ни один препарат не помог. И я хочу сказать, что ходим к частным платным эпилептологам, и никто не может сказать, какой препарат подойдет. Выписывают, и мы идем через три круга ада, чтобы получить этот бесплатный препарат, а получается, что он не помогает. Вот скажите, как в этой ситуации быть? Нас никуда не берут с лечением по ДЦП, потому что некупированная эпилепсия. И получается, что ребенку будут до скольких-то лет пытаться купировать. У нас полностью ребенок лежит, он ничего не будет делать. Понимаете? Никуда нас не берут реабилитировать. Вот как быть в этой ситуации? Оксана Галькевич: Да, Людмила, спасибо. Виталий Млечин: Спасибо за звонок. Оксана Галькевич: Анжела Борисовна, как быть в данной ситуации? Анжела Кожокару: Значит, на самом деле проблема эпилепсии при ДЦП – это сложная история, поскольку реабилитация при ДЦП затруднена, поскольку ни один уважающий себя центр при наличии приступов не берет таких пациентов. Это на самом деле так. И подобрать порой противоэпилептический препарат в определенных ситуациях для определенных пациентов очень сложно. К сожалению, у нас нет ни одного такого идентификатора или маркера, знаете, такой волшебной палочки, чтобы мы сказали: "Да, этот препарат будет работать". Метаболизм у всех пациентов очень разный, очень индивидуальный. Одному пациенту достаточно высокой дозы препаратов, чтобы он среагировал со всеми побочными эффектами, а другому пациенту маленькая дозировка – и у него тоже все побочные эффекты появятся. Вот этот баланс очень сложно соблюсти. И на самом деле подбор у части пациентов очень сложный, очень сложный. Это надо проводить под контролем исследования, чтобы добиться медикаментозной адекватной ремиссии, чтобы можно было этих пациентов потом стимулировать и реабилитировать. Оксана Галькевич: Спасибо, Анжела Борисовна, за ваши комментарии. У многих наших телезрителей такое ощущение, что нам приходится очень часто в трудных жизненных ситуациях просто самостоятельно сражаться за свою жизнь, за жизнь своих близких. Анжела Кожокару: К сожалению, да. Оксана Галькевич: Спасибо. В студии программы "Отражение" была Анжела Борисовна Кожокару, кандидат медицинских наук, врач-невролог, врач функциональной диагностики и врач высшей категории. Спасибо большое. Анжела Кожокару: Спасибо. Виталий Млечин: Мы вернемся через пару минут.