Александр Денисов: Неформальный саммит лидеров стран СНГ был посвящен сегодня созданию единого санитарного щита на пространстве Содружества. От чего он должен прикрыть – без утайки рассказала в докладе глава Роспотребнадзора Анна Попова. От убегающих из зарубежных лабораторий вирусов и бактерий. Мало нам существующих – ковида, так там принялись воссоздавать уже исчезнувшие и плодить новые, которым сам черт не страшен. Анна Попова, руководитель Роспотребнадзора: Бесконтрольное применение биотехнологий может обернуться непредсказуемыми результатами. Буквально два примера. В 2016 году из купленных через Интернет компонентов и с использованием имеющегося оборудования канадский ученый Эванс воссоздал и оживил вирус оспы лошадей – просто это стал живой вирус, – таким образом, показав, что так же можно обойтись и с вирусом оспы человека, который человечество полностью искоренило в 1980 году. Ну, это самый смертоносный патоген. А в нынешнем году учеными Великобритании создана бактерия – это уже бактерия, не вирус, это уже больший биологический объект – Syn61. Это штамм кишечной палочки, которая стала устойчивой к бактериофагам – специальным вирусам, которые раньше ее поражали и которыми можно было лечить такие заболевания. Ксения Сакурова: Анна Попова призвала выстроить в СНГ единую систему противостояния против биологических угроз, а также пояснила, с какой целью восстанавливаются прежние вирусы, а также создаются новые бактерии. Анна Попова: На глобальном уровне на фоне пандемии деструктивными силами предпринимаются попытки коренной реформы международной архитектуры здравоохранения. Цель – создать инструменты влияния на политику в области биологической безопасности. Александр Денисов: О последствиях такого рода экспериментов мы поговорим с Павлом Юрьевичем Волчковым, руководителем Лаборатории геномной инженерии МФТИ. Павел Юрьевич, добрый вечер. Павел Волчков: Добрый вечер. Ксения Сакурова: Добрый вечер. Александр Денисов: Можем ли провести такую параллель, Павел Юрьевич? Вот есть ООН, но нет международной безопасности, нет стабильности. Есть МАГАТЭ, организация международная, но нет уверенности, что ядерное оружие не попало в чьи-то ненадежные руки. Есть ОЗХО, но опять же нет уверенности, что химоружие, биологическое оружие опять же… как применяется, где готовится и в каких количествах. Вот эта утрата контроля, в том числе и над лабораториями (а мы не знаем, что там творится, и не обмениваемся информацией), – это случайно или намеренно? Выстраивается цепочка (я вам привел пример): ООН, ОЗХО, МАГАТЭ. И еще вот эта проблема. То есть это целенаправленно мир встал на порог… перешел, переступил за порог безопасности окончательно? Павел Волчков: Ну, вы знаете, все-таки внутри стран достаточно… стран, которые действительно обладают данными технологиями, обычно ведется достаточно строгий контроль. Действительно, стоит отметить, что контроль международный, в общем-то, как отсутствовал, так и отсутствует. И, видимо, будет отсутствовать, несмотря на наличие различных органов, которые должны были бы это контролировать. Может быть, у кого-то лучше получалось, у кого-то – хуже, но тем не менее понятно, что международных организаций, действительно эффективных, действенных, ну не существует. Они, может быть, и есть, но они не выполняют свои обязанности. И поэтому эта сфера скорее такая гиперполи… Извините. Александр Денисов: …политизирована? Павел Волчков: …политизирована, да. То есть фактически… Ну, все мы были свидетелями различных спекулятивных заявлений и в ООН, в Совбезе, и так далее, и иногда, в общем-то, совершенно беспочвенных. Поэтому я думаю, что здесь все-таки нужно очень четко отделять реальные факты, в общем-то, политику и спекуляции. Александр Денисов: Павел, а вот чтобы представлять четко (вот это хорошее слово), четко представлять… Это стихийно так получилось, случайно? Или неслучайно и какая-то цель отказа от контроля за происходящим? Павел Волчков: Я не думаю, что отдельные страны, в которых, в общем-то… ну, допустим, Соединенные Штаты, Канада, страны Европейского Союза, Россия или Китай не контролируют происходящее. Другое дело, что есть внутренний национальный контроль. И я думаю, что в этих странах он достаточно жесткий. Но именно контроль между странами, действительно, практически отсутствует. Безусловно, одна страна, скорее всего, не будет пускать другую страну в качестве какой-то экспертирующей группы, инспектирующей группы на свою территорию. Действительно, можно об этом договариваться. Я не знаю, насколько это будет опять же действенным и насколько это будет не профанацией. Ну, я думаю, что все-таки здесь ответственность за события на территории отдельной страны все-таки должна нести конкретная страна. Допустим, если это произошло на территории страны Х, то все-таки страна Х должна, скажем так, нести ответственность. Александр Денисов: Вот Канада несет ответственность за Эванса, который лошадиную оспу?.. Во-первых, вопрос: зачем? Что, она ему давала добро? «Парень, вот мы хотим восстановить этот вирус, что-то давно его не было». Вот как это происходит, раз вы говорите, что контроль есть? Павел Волчков: Я думаю, что в случае Эванса, действительно, это должна понести, собственно говоря, вину Канада. Ну, все-таки не Канада, а Канада, в общем-то, должна, собственно говоря, инициировать определенный ряд действий по отношению к Эвансу, если его действия были по законам данной страны нелегитимные. И я думаю, что, в общем-то, работа с особо патогенными вирусами все-таки во всех развитых странах крайне регламентирована. В общем-то, есть соответствующий ряд законов. Я просто не знаю относительно Эванса в Канаде, какие действия были, собственно говоря, произведены. Может быть, ему действительно после этого инкриминировали… Ну, тут нужно понимать, что есть как бы право, есть контроль, но нет опять же… Все-таки в большинстве стран есть презумпция невиновности, то есть во многих странах, скажем так. И до тех пор пока человек, скажем так, не совершил преступление, к нему, действительно, в целом ряде стран, ну таких как Канада, например, в общем-то, и не могут придраться. Хотя я знаю, что большинство таких компаний, которые занимаются, например, синтезом генетических последовательностей, особенно протяженных (а в случае Эванса было невозможно обойтись, собственно говоря, без синтеза этих последовательностей), они, в общем-то, имеют внутренний чек на то, чтобы не синтезировать какие-то особо патогенные, особо опасные последовательности. В то же время мы знаем, что сейчас появляются технологии, которые фактически позволяют, действительно, в скором будущем, пока еще нет, но в скором будущем синтезировать протяженные последовательности, уже буквально купив определенную установку. И это теоретически будет возможно. Поэтому вот тут нужно какой-то здоровый компромисс, конечно, найти между тем, чтобы не остановить в принципе технологический прогресс в области генетических технологий, а с другой стороны, чтобы все-таки оружие массового поражения – биологическое оружие – в общем-то, не стало буквально каждому более или менее грамотному биологу. Ксения Сакурова: Павел Юрьевич, речь шла о создании некоего санитарного щита. А каким он может быть вообще? Что мы в принципе можем сделать? Как мы можем себя защитить, кроме такого, знаете, банального «закрыть границы»? Есть ли какие-то сейчас уже работающие технологии, которые могут быть использованы? Павел Волчков: Вы знаете, на самом деле то, что происходило и продолжает происходить во время пандемии во всем мире… Фактически мы видим, как разные модели поведения, разные стратегии реализовывались в разных странах. И, хотя бы изучив по факту, как цыплят по осени, какая страна к какому, извините, балансу пришла, особенно в рамках своих бюджетов, экономических потерь, потерь в области здравоохранения (банально – какая была летальность), и, собственно говоря, оценив эти стратегии, я думаю, что мы действительно можем учесть все ошибки – не только Российская Федерация, но и все остальные страны. Может быть, все-таки сформировать как внутренние стратегии, и я надеюсь, что будут все-таки сформированы какие-то стратегии совместного поведения, ну, глобальные. Все-таки нам сейчас в борьбе с пандемией крайне не хватает согласованных действий именно на уровне мира, потому что пандемия – это все-таки мировая проблема. А у нас настолько разрозненные действия! В общем-то, я даже не говорю про то, что происходит между странами – там вообще отсутствует какое бы то ни было согласование действий. Но даже внутри отдельных регионов иногда в разных странах наблюдается полная несогласованность действий. И это, конечно, печально. Ксения Сакурова: Павел Юрьевич, но все эти действия, которые мы наблюдали за последние два года, они так или иначе связаны с ограничением потоков, с полным закрытием границ, с проверкой лиц, въезжающих, контролем температуры и так далее, и так далее, и так далее. Ну, все это можно назвать ограничением потоков. При этом тот контроль, который есть, он идет только по линии одного единственного вируса, причем сейчас, на данный момент, кое-как изученного. Мы хотя бы знаем, как его найти, как его выявлять, по крайней мере. А если речь идет о какой-то неизвестной биологической угрозе, о каком-то новом вирусе, который где-то создан, о какой-то бактерии, возможно ли вот так в принципе быть защищенным, то есть иметь некий такой щит защитный, который позволит нам не пустить неизвестную угрозу, который правда нас защитит от того, чего мы даже не знаем? Павел Волчков: Ну, безусловно, возможно на самом деле. Хоть многие и говорят, что невозможно подготовиться к тому, чего ты не знаешь, но на самом деле мы сейчас знаем уже очень много. И мы все больше и больше узнаем о различных микроорганизмах и о вирусах. Собственно говоря, основные потенциальные патогены, группы патогенов мы знаем. И мы примерно понимаем, откуда ждать, в общем-то, опасность. И быть готовым… То есть, скажем так, это система быстрого реагирования. Ну, скажем так… Я понимаю, что ретроспективно можно легко себе соломку подстилать, но вот то, что произошло в Ухане, конечно… Тот же самый Китай продемонстрировал, что он может ликвидировать пандемию, в общем-то, достаточно эффективно. Другое дело, если бы он начал это делать не двумя месяцами позже, пытаясь усиленно, в общем-то, скрыть произошедшую пандемию или понять, что, собственно говоря, происходит. Если бы у них сработал обычный протокол, когда они бы, собственно говоря, не двумя месяцами позже, а сразу бы закрыли Ухань и сопредельные территории, то у нас и не было бы сейчас пандемии, собственно говоря, это была бы просто очень локальная уханьская история, потому что китайцы показали, что они действительно могут останавливать распространение вспышек. А мы, Российская Федерация, к сожалению, этого не демонстрируем. Нам нужно научиться так же, как китайцы научились, собственно говоря, эффективно ликвидировать вспышки на своей территории. И в идеале, конечно, этому бы надо научить, в общем-то, все остальные страны. Насколько это возможно? Я не уверен. Ну, как минимум каждая страна должна научиться нести ответственность за ликвидацию вспышек на своей территории. Александр Денисов: Вы знаете, вы высказали мысль, что не нужно политизировать. То есть Анна Попова политизирует? Вот эти два примера вас вообще не смущают, не пугают ни в коей мере, мы спокойно их проскочили, перешагнули? То есть не стоит пугаться такого рода деятельности научной? Новую кишечную палочку, устойчивую к бактериофагам, создали. Еще что-то восстановили, давно исчезнувшее. То есть это нормально, не страшно для нас? Павел Волчков: Ну, по поводу новой кишечной палочки. Это наш модельный объект. Собственно говоря, мы с ним работаем и его знаем хорошо. Здесь я бы все-таки не драматизировал ситуацию. Мне кажется, Анна все-таки напрасно привела именно этот конкретный пример. Здесь как раз я не вижу никакой проблемы. А в случае с вирусом лошадиной оспы – здесь, конечно, это проблема. Действительно, это нарушение определенных регламентов. Но опять же я хочу сказать, что я не вижу… не знаю деталей этого кейса, собственно говоря. Ну, вирус относится к группе, в общем-то, патогенных животных, собственно говоря, сельскохозяйственных важных животных, поэтому он внесен в группу, за которой ведется особое наблюдение. Поэтому получать, в общем-то, такие вирусы в не пригодных, собственно говоря, для работы с такого рода вирусами помещениях, безусловно, недопустимо. Александр Денисов: А вас не пугает, Павел Юрьевич? Вот вы сказали: «Я не знаю подробностей этого случая, этого кейса». Ну еще бы вы их знали! Видимо, так делается, чтобы никто не знал. А вас не пугает, что вы еще не знаете многого о других случаях, о других кейсах подобного рода? Павел Волчков: Я могу вам сказать больше: я действительно не знаю о большом количестве работ, которые сейчас ведутся в огромном количестве высокоспециализированных вирусологических лабораторий. Это примерно то же самое, как, в общем-то, большое количество сейчас ядерных реакторов работают буквально во всем мире, в основном в развитых странах. Там есть определенная степень безопасности, но тем не менее мы знаем, что периодически, к сожалению, хоть и не часто, но тем не менее происходят катастрофы. Я не знаю, в общем-то, какая общая практика, но отказаться от ядерных реакторов для получения электрической энергии совсем – я не уверен, что это правильно. Наверное, правильно все-таки уйти в область, скажем так, дополнительной безопасности и более эффективного использования. Александр Денисов: То есть это неизбежно, что мы не знаем, не контролируем? Это часть научного прогресса, что мы играем с огнем? Павел Волчков: Нет-нет-нет. Мы должны знать и контролировать ситуацию на территории собственной страны. А ситуацию на территории Канады должны контролировать канадские организации, собственно говоря, нести за это ответственность. Безусловно, есть некая проблема. Ну, допустим, есть страны Африки, есть страны Латинской Америки, Азии. И вот тут как раз «серые» зоны. Но там пока что, к счастью, в общем-то, технологического прогресса большого не существует… Александр Денисов: А что за «серые» зоны, простите? Вы упомянули «серые» зоны. В чем там «серость»? Павел Волчков: Ну, «серая» зона – там нет серьезного контроля, такого, какой могут себе позволить, допустим, Соединенные Штаты или страны Европейского Союза, Россия или Канада. Там просто существенно меньше денег выделяется на это. Поэтому если, допустим, господин Х захочет построить какую-то лабораторию где-нибудь на территории какой-нибудь африканской республики, то проконтролировать ее деятельность там будет ну совершенно невозможно. В этом «серость». Ксения Сакурова: Павел Юрьевич, я такой наивный вопрос задам: а зачем они это делают? Вот зачем в принципе вести какие-то работы, исследования над каким-то патогенным вирусом, над какой-то супербактерией суперустойчивой? Вот вы как ученый можете объяснить, зачем это делать? Это действительно как-то двигает науку? Это какой-то научный интерес конкретного человека? Или все-таки здесь можно проследить заказ определенных, ну я не знаю, сил? Павел Волчков: Я все-таки очень надеюсь, что это делается во благо. Собственно говоря, то, что мы имеем сейчас в виде пандемии – все-таки это произошло из-за халатности отдельного конкретного института, лаборатории в городе Ухане. Безусловно, все-таки это, к сожалению, да, происходит. И здесь именно культура работы с патогенами, конечно, все-таки в отдельных учреждениях недостаточная. И видите, к чему это может все привести. Ксения Сакурова: Ну подождите. А какое может быть чисто теоретически благо населению Земли от нового супервируса или супербактерии? Вот в чем может быть благо-то? Павел Волчков: Я не думаю, что кто-то специально, намеренно выводит супервирусы, особенно если это госучреждения в виде больших институтов. Я думаю, что это все-таки побочный эффект их прямой эпидемиологической и медицинской деятельности, которую они, к сожалению, вели недостаточно аккуратно. В чем благо? Ну, допустим… Вы же понимаете, что та же самая уханьская лаборатория как раз и занималась мониторингом коронавирусов. Ну, что называется, дозанималась. Александр Денисов: А это как раз и есть пример той «серой» зоны. Вы упомянули, что, мол, Штаты контролируют, а африканцы такие темные, у них контроля нет. Вот сами американцы выяснили, что они находятся в серой зоне. Скандал с Энтони Фаучи мы с вами обсуждали не раз, которого в Конгрессе допрашивали, сказали: «Что вы там делали, в Ухане? Вы, оказывается, занимались коронавирусами». Он говорит: «Да, мы занимались». А почему мы про это узнаем только сейчас? Это типичный пример «серой» зоны. Павел Волчков: Ну, на самом деле мы узнали об этом достаточно рано. В общем-то, публичная информация, собственно говоря, буквально публиковалась. Ну, самая яркая публикация – это статья в Nature Medicine, по-моему, 2015 или 2016 года. Но и до этого, и после этого были совместные публикации, собственно говоря, публикации американцев вместе с китайцами из той же самой уханьской лаборатории. Поэтому здесь как раз все профессионалам было известно, собственно говоря. В общем-то, был небольшой даже скандал после этой статьи в Nature Medicine. Небольшой, потому что только профессионалы о нем и знают. Собственно говоря, был некий бан даже на эти исследования в области коронавирусов, в частности на территории Соединенных Штатов. Другое дело, что китайцы не остановились на этом. Александр Денисов: А вас тогда испугала эта история, в 2015 году? Важный момент, мне кажется. Павел Волчков: Всех вирусологов, да, эта история очень напрягла, испугала. Но, к сожалению, в общем-то, недостаточно, чтобы мы извлекли… Ну видите, мы никак не смогли повлиять на это. Александр Денисов: Но вот такого ожидали, вот такого кошмара? Павел Волчков: Нет, такого, безусловно, мы не ожидали. Александр Денисов: Может быть, мы сейчас поэтому опять же совершаем ту же самую ошибку – спокойно рассуждаем про те два случая в Канаде (хотя мы знаем только про два случая) и Великобритании? Может быть, это опять ошибка? Павел Волчков: Ну, здесь все-таки нужно довериться профессионалам. Когда появилась статья в Nature Medicine 2016 года, все-таки там действительно мы забили в колокольчик и прямо, в общем-то, начали тревожиться по этому поводу. Можно поднять ретроспективную информацию. Достаточно много было, в общем-то, таких обсуждений. В общем-то, даже был некий такой мораторий на использование… запрет на использование, в общем-то, такого рода обратной генетики для коронавирусов в лабораториях. Другое дело, что не все лаборатории, скажем так, подконтрольны были. Ну, в частности, уханьская лаборатория продолжала и продолжает на самом деле работать с коронавирусами. Вот тут опять же, несмотря на то, что произошло… Ну как мы можем проконтролировать действия той же самой уханьской лаборатории отсюда, из России, или из Соединенных Штатов, или из Европейского Союза? Все-таки именно местные власти должны делать выводы, иначе это просто… ну, иначе невозможно контролировать. Я думаю, что из данной пандемии большинство стран все-таки извлекли урок и понимают, что это может закончиться очень печально, в том числе тот же самый Китай. Александр Денисов: Роберт Оппенгеймер, знаменитый ученый, ядерщик-физик американский… приписывают ему фразу: «Я – сама смерть. Я – разрушитель миров», – ну, после того как он осознал, присутствовал при испытаниях. Может ли сейчас вот эту фразу с полным правом произнести ученый-вирусолог? Или только сама мать-природа может эту фразу с полным правом к себе отнести, а не человек? Все-таки он бессилен. Природа обыграет нас в своем жутком мастерстве по выведению новых вирусов, новых бактерий. Павел Волчков: Так было. В основном это было творчество исключительно природное. Сейчас человек подключился к этому и в большей доле, в общем-то, начинает в этом участвовать. Теперь это совместное творчество. Это нужно понимать, осознавать и крайне аккуратно к этому относиться. Ксения Сакурова: Я вот никак не могу понять! Если речь идет о чистой науке, вот есть ученые, они занимаются исследованиями во благо человечества, почему об этих исследованиях мы в целом так мало знаем? Почему коллеги так мало знают? Почему научное сообщество так мало об этом знает? Если где-то ведутся какие-то разработки, почему об этом становится известно в основном тогда, когда происходят какие-то утечки, какие-то проблемы? То есть, может быть, нужна система какой-то общей открытой информации? Павел Волчков: Я с вами согласен, абсолютно согласен. Ну, в силу того, что это должны быть обоюдные решения, то есть с каждой конкретной стороны… Ну, тот же самый наш Роспотребнадзор и американский CDC – они не прозрачные организации. И получить от них информацию, в общем-то, очень сложно. Я не знаю, насколько… Ну, в общем-то, они такие полузакрытые, к сожалению. Хотя у них очень много информации, полезной информации, которая могла бы быть научным сообществом и медицинским сообществом использована оперативно и во благо, если бы она была открытой. Я думаю, что здесь, в общем-то, какая-то такая небольшая паранойя наблюдается, с точки зрения именно закрытости этих конкретных служб (и не только этих конкретных, а многих). Я думаю, что здесь как раз нужны какие-то системные решения. Но я уверен, что отдельная страна не пойдет на такой прецедент и не скажет: «Вот у нас теперь это все открыто», – потому что в других странах – допустим, в Соединенных Штатах, в Китае, в странах Европейского Союза – это также закрытые процессы, они не публичные и не открываются. То есть уханьская лаборатория – это крайне закрытая лаборатория, она на самом деле непрозрачная. Александр Денисов: Вы знаете, у нас был прецедент, когда американские специалисты сидели на наших ядерных заводах, на производстве, у них свои столы были, ручки, бумага, и они все записывали, следили. Был такой прецедент. Ну, пытались жить дружно, да, дружно, но что-то не срослось как-то, Павел. Павел Волчков: Не получается. Александр Денисов: Не получается. Кстати, а у вас в Лаборатории геномной инженерии вы перед кем-то отчитываетесь, что не пытаетесь покрестить ежа и ужа, например? Кто-то к вам приходит и говорит: «Павел, чем вы занимаетесь?»? Павел Волчков: Ну, хороший вопрос. Если честно, то, наверное, нет. То есть это такой тотальный самоконтроль. Ну, поскольку у меня все исследования идут из каких-то источников, то я отчитываюсь именно по грантам. Они публичные, поэтому до некоторой степени именно это является, в общем-то, системой отчета. Я, безусловно, не отчитываюсь перед другими органами – специальными или менее специальными. Ну, чисто теоретически, если предположить, наверное, да, действительно, я мог бы сделать нечто плохое. Как это проконтролировать? Ну не знаю. Можно, конечно, мне поставить какого-то надзирателя, того самого человека с ручкой, который будет сидеть в моей лаборатории и смотреть, правильно ли я все делаю… Александр Денисов: А он поймет, что вы делаете? Павел Волчков: Ну да, у него еще должна быть соответствующая квалификация тогда. Но это, скорее всего, затормозить все научные разработки, в общем-то, и благие тоже. А благих, собственно говоря, гораздо больше. Вы должны понимать, что в основном такие лаборатории, как моя, занимаются решением именно медицинских проблем. Например, создание гена терапевтических препаратов для лечения редких орфанных заболеваний. Ну, мне кажется, если мы зарегулируем эту область, то мы просто закроем прогресс в этом направлении. Александр Денисов: Павел, очень интересный момент! Спасибо вам за откровенность. Сейчас мы подошли к пониманию, к четкому пониманию ситуации: прогрессом у нас управляет бизнес. Вы сказали, что вы работаете по гранту, и вас контролирует тот, кто грант предоставил. То есть в теории, если грантодатель – человек мутный, он к вам приходит, то вы начнете работать… Ну, не лично вы. А может, даже и лично вы. И это будет единственный ваш заказчик и единственный контролер. Это не опасная ли ситуация, когда прогресс в своих руках держат бизнесмены? Павел Волчков: Ну, во-первых, если я это делаю все-таки на базе конкретного университета или научного центра, то все-таки я, действительно, должен согласовать объем работ с моей конкретной администрацией и так далее, и так далее. Но другое дело, что… Еще раз, это все официальная сторона, это то, что на бумагах. Проконтролировать, что реально я буду делать в лаборатории – это должен быть специальный человек, который будет просто сидеть и смотреть, а правильно ли я это делаю. А что касается вашего вопроса, то, безусловно, источник финансирования всегда диктовал, диктует и будет диктовать правила игры. Это априори. Так вся наша жизнь работает. Как бы это вне зависимости от того, биология это, медицина или какая-то, я не знаю, computer science. Так везде работают. Здесь, безусловно, нужно понимать, что большинство ученых все-таки, к коим я себя отношу, у них есть все-таки внутренние какие-то морально-этические принципы, и они все-таки не будут заниматься тем, чем занимаются. Ну, к сожалению, наверное, видимо, в отдельных конкретных… Обычно это закрытые учреждения. Наверное, там как раз найдутся такие ученые, которые будут делать что-то, в общем-то, не очень хорошее, скажем так. Ксения Сакурова: Вы знаете, у меня такой вопрос, коль уж мы тут как-то сравнивали с ядерным оружием и так далее. У нас, с вашей точки зрения, сейчас уже есть какая-то гонка биооружия? Можно ли предположить, что все это делается с согласия и по поручению определенных стран, и что страны уже начинают в этом вопросе тоже соревноваться? Павел Волчков: Ну, вы знаете, Женевской конвенцией биологическое оружие запрещено. Но тут проблема заключается в том, что оружие запрещено, а вот разработка щитов разрешена. И в этом плане, когда различные организации начинают разработку именно щитов тех самых, защитных мероприятий, они как раз… Разница между щитом и мечом, в общем-то, незначительная фактически. Что мы и наблюдаем, в общем-то, по уханьской ситуации. Опять же я уверен, что они занимались щитом, но во что это вылилось в итоге… Александр Денисов: А выковали меч. Павел, спасибо большое за невероятно интересный разговор, обстоятельный, глубокий! Ксения Сакурова: Спасибо. Александр Денисов: Павел Волчков, руководитель Лаборатории геномной инженерии МФТИ, честный ученый с самоконтролем, был у нас на связи. Спасибо.