Тамара Шорникова: Сегодня (давай расскажем) знаменательный день для нас, журналистов. Виталий Млечин: Да, юбилей, день рождения. Тамара Шорникова: Да, это очень важно, потому что этот человек непосредственное отношение к нашей профессии, конечно, имеет. Сегодня, 6 июня, в российских городах и селах читают стихотворения самого знаменитого русского поэта. Ну, не только стихотворения. Сегодня день рождения Александра Пушкина. 220 лет назад в Москве родился автор «Евгения Онегина», «Капитанской дочки», «Бориса Годунова» и других, как бы сказали сегодня, наверное, бестселлеров. Виталий Млечин: Супербестселлеров. Ну, естественно, не только в нашей стране это происходит, но и за ее пределами тоже. День русского языка – так называется этот праздник. О нем поговорим в ближайшие полчаса. Выясним, как изменилась наша устная и письменная речь с пушкинских времен – ну, кроме очевидного, что правила правописания немножко изменились с тех пор. В мире на русском сегодня говорят около 300 миллионов человек. И наше Правительство собирается это число увеличивать – для этого удвоит траты на распространение и продвижение русского языка. В ближайшие шесть лет мероприятия обойдутся почти в 7,5 миллиарда рублей. Предыдущая аналогичная программа стоила ровно в два раза дешевле – 3 миллиарда 700 миллионов. Тамара Шорникова: Ну, это, что называется, такая инициатива сверху. Давайте теперь разбираться, как же собственно мы влияем на наш с вами русский язык, как мы меняем его. И для этого привлечем графику и аналитику ВЦИОМ. Вот свежее исследование. Оказалось, что треть россиян ежедневно использует в речи профессиональный сленг, а почти четверть – интернет-сленг. Это существенно выше, чем 11 лет назад. В два раза выросло употребление иностранных слов. Однако ненормативную лексику, наш твердый русский, стали использовать реже. Однако пятая часть граждан все-таки использует ее ежедневно. Ай-ай-ай! Виталий Млечин: Ну, мне кажется, что многие из тех, кто ответили ВЦИОМ, что они не используют ненормативную лексику… Тамара Шорникова: Постеснялись, да? Виталий Млечин: …они просто немножко сгладили углы, скажем так. Ну, я могу ошибаться, впрочем, но мне что-то это подсказывает. Тамара Шорникова: Это о том, что изменилось. А теперь – как мы к этому относимся, как мы оцениваем эти перемены. Виталий Млечин: Интересно, что две трети опрошенных считают, что заимствования из других языков, жаргонизмы наносят ущерб русскому языку. Четвертая часть респондентов полагает, что такие заимствования, наоборот, язык обогащают. Что думаете вы? Узнаем ваше мнение. Напишите нам, позвоните – выслушаем, обсудим. И представим нашего гостя прямо сейчас – Владимир Елистратов, заслуженный профессор МГУ, филолог, лексикограф, лингвист, доктор культурологии, сегодня с нами. Владимир Станиславович, здравствуйте. Владимир Елистратов: Здравствуйте. Виталий Млечин: Ну, давайте, может быть, попробуем, что ли, определить, как эволюционирует русский язык. Понятно, что язык все время изменяется. Кроме того, понятно, что все-таки мир становится более глобальным, и проникают, в том числе в наш язык, тоже словечки из-за границы, как бы мы этому ни сопротивлялись. В каком векторе сейчас русский язык движется? В каком-то общемировом тренде, или у нас какой-то особенный свой путь? Владимир Елистратов: У всех особенный путь. Тренд мировой – это что? Просто впервые в истории человечества появился глобалект – то есть язык, на котором говорит весь мир. Кстати, такие глобалекты, ну, более региональные, были всегда: французский, испанский, арабский. Арабизация, русификация. Мы сами такие же были. Мы были немножко англичане, только не на такой большой территории. А, в принципе, язык развивается такими прыжками. Периодически происходят такие процессы, которые обычно называют варваризацией – то есть в какой-то момент вдруг в язык входит очень много всего разного. Это очень известные вещи, и филологи все это знают. Вот Петр Первый – совершенно нормальная варваризация. Вошла куча слов совершенно непонятных. Что и как? Потом Пушкин вот этот самый, наш прекрасный… Тамара Шорникова: Наше все. Владимир Елистратов: Наше все. А как его воспринимали-то? Как варвара. Вот вы называли, что бестселлеры. А бестселлер самый главный был при жизни – «Руслан и Людмила». «И он ввалился в лаптях в великосветский салон». Это был скандал! Одни говорили: «Ой, как прекрасно!» Другие говорили: «Ой, как ужасно!» И таких, которые говорили «Ой, как ужасно!», было много. То есть он, в принципе, освободил русский язык от того балласта, который был в XVIII веке. Многие стали страдать: «А где же церковные славянизмы? Вот как же так?» Потом, пожалуйста, здравствуй, Базаров, здравствуйте, всякие разночинцы, которые тоже помешали вот эту лужу всю – и там поднялось то все наверх. Потом – семнадцатый год. Потом – девяносто первый год. Сейчас это все идет в тренде, как вы сказали очень красиво по-русски. Это все идет… Ну, я бы сказал: успокаивается это все. Это все успокаивается. И вот то, что денег много дают… Это, конечно, хорошо, что дают много денег. Но меня очень волнует, как это будет все распределяться. Тамара Шорникова: Мы об этом еще отдельно поговорим. Владимир Елистратов: Так что мы сейчас в таком тренде спокойном более или менее. Все приходит в норму. Тот кошмар, который был в начале 90-х… А были покушения на самые существенные правила русского языка. Извините, обсуждался вопрос о переводе на латиницу русского языка, где-то. И это вполне могло всплыть, как это всплыло в других странах. Слава богу, это миновало. То есть все-таки русский язык сильный, и он выдерживает этот натиск. Тамара Шорникова: А вот тот самый глобалект, о котором вы начали говорить? Хотелось бы пару примеров из этого языка. Это вот то самое «селфи», например, которое знают по всему миру? Владимир Елистратов: Да любые англицизмы, какие есть. Язык офиса: все эти «заапдейтить», «заапгрейдить» и прочее. Они же тоже сначала… Я даже словарь такой составил, когда это было актуально. Сейчас первокурсники используют всякий жаргон студенческий, а на пятом курсе все успокаиваются. И уже, в общем-то, все эти «стипухи», «преподы» – это уже все не так интересно. То же самое примерно и здесь: порезвились, было интересно… «О, надо же, вот он матом прописал что-то. Елки-палки! И как же это так?» И вообще все эти жаргоны и прочие вещи – это был такой идеологический момент. Если ты пишешь на жаргоне – ты протестуешь против режима. Поэтому так это и шло хорошо. Тамара Шорникова: Этот вечный и непримиримый спор противников и защитников действительно заимствований, потому что, с одной стороны, в нашей стране и в нашем языке, в нашей действительности сейчас есть «парашют», «демократия» и многие другие заимствованные слова. А с другой стороны… Ну, то есть это логично, когда появляется какое-то, не знаю, новое явление или предмет – и мы, соответственно, используем название из того языка, откуда пришло. Это с одной стороны. А с другой стороны, появляются параллельно нашему языку названия для абсолютно естественных процессов, для которых у нас есть, в общем-то, уже привычное обозначение. Ну, например, те же самые профессионализмы, профессиональный сленг: вот пролонгировать обязательно договор, а не продлить его. Как к таким вещам, например, относятся в профессиональной среде? И что с этим нужно сделать? Нужно как-то стараться защитить язык? Или это все-таки такая саморегулируемая институция? Владимир Елистратов: Ну, это не может быть полностью саморегулируемо. Должна быть все-таки государственная воля на это. Это всегда шаги такие аляповатые, это всегда тонет в болоте, чавкает, это понятно. Но все равно эти вещи надо делать периодически. Извините меня, были тюркизмы в русском языке, их было очень много, были грецизмы, были латинизмы, полонизмы. Это всегда было так. Просто сейчас, поскольку есть информационное пространство, это все делается очень быстро. Но так же быстро и умирает – что приятно. Понимаете? Виталий Млечин: Но это как-то обедняет наш язык? Вот огромное количество сообщений: «Русский язык засоряется импортными словами». Он действительно засоряется? Это проблема? Владимир Елистратов: Засоряется, засоряется, а потом очищается. Засоряется – очищается. И эта пульсация постоянно происходит. Где сейчас галлицизмы, которые употреблялись дворянами? Где они сейчас? Ну, они есть, конечно, они сохранились, какие-то самые необходимые. Английский язык тоже доживает, в общем, последние десятилетия в качестве глобалекта. Потом еще кто-нибудь придет, но не китайцы и не мы точно, это слишком сложно. Ну, что-нибудь да придумают. Виталий Млечин: А кто же тогда, если не английский и не китайский? Владимир Елистратов: Вот это вопрос очень интересный. Ну, мало ли, может быть, будет креольский, типа суржика, знаете, когда что-то такое – раз-раз-раз! – и появляется совершенно новая нация какая-то, которая начинает говорить на смешанном языке. Что такое look? «Смотреть». А look-look – «внимательно смотреть». Вот тебе и весь креольский язык. Тамара Шорникова: Ха-ха-ха! Давайте послушаем Татьяну из Тюмени. Здравствуйте, Татьяна. Виталий Млечин: Здравствуйте, Татьяна. Вы какой язык предпочитаете? Зритель: Русский, конечно. Тамара Шорникова: Что вас восхищает или раздражает в современном русском? Зритель: Да вы знаете, я как-то все принимаю хорошо. Вы знаете, мои родственники, которые уже, так скажем, и престарелые, и далеко глубокого возраста, они смотрят телевизор или что-то по радио слушают, какие-то передачи, и они говорят: «Что это такое? О чем они это говорят? Переведи, пожалуйста». Вот как-то так. Тамара Шорникова: Да, это можно понять, действительно, потому что: что ни новость, то блэкаут, шатдаун и так далее, и так далее. Владимир Елистратов: И не только это. Тамара Шорникова: В принципе, старшее поколение может и не очень понять. Владимир Елистратов: Просто в чем опасность процесса? Потому что мы все время – Пушкин, Пушкин и так далее, смотрим назад? Мы постепенно можем потерять общий цитатник, общий код. Я говорю со своим младшим сыном – половину могу не понять просто из того, что он говорит. Это необязательно англицизмы даже, это могут быть какие-то русские новообразования. И мы расходимся по полочкам, как в супермаркете. Одни – готы. Другие – не знаю, что там – толкиенисты. И они друг друга не понимают. И когда мы говорим о школьной программе, говорим о Пушкине этом прекрасном, все должны эти цитаты знать, этого «дядю самых честных правил». Язык – это объект национальной безопасности. И если мы вдруг начнем все говорить на разных языках, то мы разойдемся просто, и все. Я всегда этот пример привожу, извините. Американцы в свое время хотели китайцев перевести на латиницу, убрать иероглифы. Это был план, так сказать, разведки. И тогда Китай бы развалился на несколько Китаев, совершенно однозначно. А они сохранили свое все. У них Пушкин – все, а у них иероглифы – все. И все. Извините за такую тавтологию. Виталий Млечин: Вы говорите, что сына не понимаете – видимо, потому, что он какие-то новомодные слова употребляет. А я подумал, что если мы, например, на производство какое-нибудь зайдем, то там люди тоже по-русски говорят, но мы тоже не поймем, потому что они имеют дело с реалиями, с терминами, которых мы не знаем. Но это же не повод термины отменять. Владимир Елистратов: Это терминология, это профессионализмы, это нормально совершенно, все хорошо. Это всегда было и всегда будет. Тамара Шорникова: Нет, я как раз хотела продолжить тему про разговоры между поколениями. Это обычная история – непонимание отцов и детей? Или нужно на государственном уровне стараться сокращать эту дистанцию между всеми нами? И как это сделать, если нужно? Владимир Елистратов: Школьная программа, общая база. Ну извините, конечно, это… Тамара Шорникова: Она, в общем-то, не очень сильно меняется с годами. Ну, появляется новое за счет приобщения новой литературы. Владимир Елистратов: Я вам могу сказать… Тамара Шорникова: А Пушкина как проходили, так и проходят в школе. Владимир Елистратов: Вот Пушкина проходят и доползают где-нибудь до Блока, не дальше. И ЕГЭ по литературе сдают 2%. А не нужен. Литература не нужна. Чтобы поступить на химфак, литература не нужна. Тамара Шорникова: Ну, тут, что называется, насильно мил не будешь. Какие профессии сейчас востребованные – такие экзамены и сдают. Как же привлечь внимание к экзамену по литературе? Владимир Елистратов: Вы знаете, 60 лет назад, чтобы стать физиком, нужно было сдавать шесть предметов. Надо было сдавать и математику, и русский, и литературу. Извините, Эйнштейн все-таки физикой стал заниматься, потому что у него скрипка и Достоевский был. Это вещи такие. Просто если он one-track mind, говоря по-английски, вот он прет в своей зоне – он ничего не сделает, у него методологии мышления не будет. Он должен быть действительно с башкой, он должен широко мыслить, много знать. А сейчас идет узкая профессионализация – та же, что и на Западе. Тоже всегда пример привожу. У меня аспирант был американский, который изучал Тургенева. Но он изучал ранее творчество Тургенева, а позднее он просто не читал. Зато про ранее знал все. Меня это не устраивает совершенно. И потом, это не наш менталитет. Тамара Шорникова: Это можно понять. Михаила давайте послушаем из Москвы. Здравствуйте. Зритель: Здравствуйте. Меня слышно, можно говорить, да? Тамара Шорникова: Да. Интересно ваше мнение. Зритель: Я сейчас не по поводу того, что говорил профессор. Он, по-моему, профессор. Я насчет культуры общения своих людей в своей стране. Вот послушайте меня внимательно. Вы знаете, кто такой Миллер, да? Ну, это газ, нефть, этот один из руководителей. Тамара Шорникова: Слышали, слышали. Виталий Млечин: Но лично не знакомы, к сожалению. Тамара Шорникова: Может, и к счастью. Зритель: Вот когда он говорит, он говорит «трубопро́вод», «газопро́вод». Слушайте, ну так нельзя! «Газопрово́д» и «трубопрово́д» – вот правильно. Дальше, из Генеральной прокуратуры вылез в погонах хороших и говорит: «Возбу́ждено уголовное дело». И таких ляпов ну просто… Ударения правильно хоть ставьте, а то начинают просто все повторять. Тамара Шорникова: Да, это понятно. Действительно, такие цитаты потом расходятся, что называется, в этих интернетах ваших. Что делать-то нужно? Обязательные экзамены для чиновников, для профессионалов? Как вы видите решение этой проблемы? Зритель: Ну послушайте, надо какую-то грамотность… Я не знаю, я не профессор. Вот пусть профессор и расскажет. Тамара Шорникова: Отлично! Виталий Млечин: Профессор, расскажите. Владимир Елистратов: Относительно «возбу́ждено» – это то же самое, что и «компа́с», в общем-то. Это профессиональное. Это действительно они так говорят. Ну, опять – что делать? Опять этот вечный вопрос. Я еще раз говорю: формируется все в детстве. Когда человеку уже 45, не знаю, или даже 30, или даже 25 – с ним уже ничего не сделаешь. У меня сидят всякие девицы на втором образовании, которым по 25, по 30. Они хотят знать, но у них базы уже нет. Все, боксером профессиональным стать в 40 лет нельзя. Это все закладывается в детстве. Я уже устал тоже это говорить. Вот утро, программа «Карусель». Наши люди смотрят эти мультики, какие-то американские мультики с жуткими переводами совершенно. Вот это тут. Серьезно. Ты в этот самый несчастный прайм-тайм, извините за выражение… Хотя, в принципе, оно вполне может быть, потому что как по-русски «прайм-тайм»? Как по-русски «киллер»? По-русски «киллер» – это несколько слов. Тамара Шорникова: Ну, «наемный убийца». Почему нет? Владимир Елистратов: «Наемный профессиональный убийца». Тогда давайте аббревиатуру какую-то, что ли, делать? Закладывается, скажем… Жуткий вред происходит от некачественных переводов, которые на коленке пишутся. Казалось бы, это мелочь, но это закладывается с самого начала. Потом общая небрежность, подготовка к ЕГЭ, натаскивание и прочее-прочее. Они действительно… Вот у меня факультет иностранных языков, например, одно из мест, где я работаю. И у них проблемы не с переводом на английском, а с переводом на русский. На английский они что-то еще переведут, тем более что язык-то, в общем-то, не такой уж и сложный, мягко говоря, аналитически. И заговорить на нем можно достаточно быстро. Конечно, там глубины свои есть. А вот как только по-русски начинают говорить – это все. Потому что в школе этого не было. Кроме того, понимаете, еще школьная программа до сих пор очень кондовая. Ну, часто в школах делают все, чтобы отбить интерес к русскому языку с самого начала. Я даже по себе помню, что сидишь: «Ну сколько можно вот это все?» Эти формулировочки, такие шестиметровые… Тамара Шорникова: Эти на полтора листа обязательные мотивы преступления у Достоевского и так далее. Владимир Елистратов: Ну, мотивы – это уже все литературоведение, это еще серьезнее. Тут, конечно, все зависит от точечных ударов, и какие люди пойдут. А кто идет в школу сейчас? Ну, кто идет в школу? Да не пойдет какой-то… Я не пойду, хотя хотелось бы в какой-нибудь элитарной школе… Где у нас учился Пушкин? В лицее. Ну сделай ты такие лицеи. Но только не детей Миллера туда надо посылать, а действительно… Как была, скажем, математическая школа при университете – и сразу математика стала первым делом. Уже дальше… Не надо исправлять министров. Ну что, устраивать какие-то экзамены? Кому это надо? Что это изменит вообще? Ничего. Только с детства, только с детства. Тамара Шорникова: Давайте выскажем всю свою обиду на современный русский, сделаем это в виде видео. Мы спросили наших телезрителей, что, по их мнению, засоряет русский язык. И вот какие ответы получили. ОПРОС Виталий Млечин: Наверное, с позицией дамы последней стоило бы согласиться? Владимир Елистратов: Ну, наверное, наверное. По шестому кругу можно одно и то же сказать. Виталий Млечин: Просто я, честно говоря, не очень понимаю вот этого гнева просто праведного в отношении заимствованных слов. Разумеется, надо знать свой родной язык и уметь на нем говорить. Но мне кажется, что если ты время от времени, по крайней мере, употребляешь заимствованные слова, то тоже в этом ничего страшного нет. Ну, если, по крайней мере, просто знаешь, что есть аналог. Ты таким образом можешь разнообразить свою речь. Владимир Елистратов: Да пожалуйста! Нет, всегда они были, всегда будут. Самый заимствующий язык – английский, как известно. Есть культуры, которые обособились как-то совершенно. Скажем, угро-финские народы. Вот финны не любят заимствовать. Но у них другая беда, например, у финнов. Если ученый пишет статью на английском языке, он получает, предположим, 100 баллов, а когда пишет на финском – получает 5. Или лекцию прочитает по-английски или по-фински. Они уже теряют, например, научный стиль финский, хотя они там все в обороне находятся. Французы – они же вот такие просто, они борются за свой этот французский язык. Но битву-то они проиграли. Пойдите и послушайте, что на парижских улицах говорят: там и англицизмов полно, и арабизмов полно. Все равно это глобальный процесс. И он, конечно, идет. Но я еще раз говорю: государственной политики в области языка нет. Она может декларироваться, можно говорить как угодно. И плюс не только внутренние дела, надо идти в наступление – вот эта вся «мягкая сила» и все такое прочее. Тамара Шорникова: Вот! Про «мягкую силу». Действительно, в два раза увеличатся траты на мероприятия за рубежом по продвижению русского языка. Для чего нам учить весь мир говорить по-русски? Владимир Елистратов: Ну как – для чего? Извините меня, это влияние. А «мягкая сила» – это не только язык, а это, например, кухня. Почему, например, русская кухня не является достоянием, сокровищницей ЮНЕСКО, а, например, мексиканская является или японская является? У меня на факультете предложили, просто Путину письмо написали, чтобы русская кухня вошла в состав… Это то же самое. Продвигать язык нужно. И это умели делать очень хорошо, скажем, в Советском Союзе. У меня детство в Алжире прошло, три года. Там очереди из арабов стояли в культурный центр, чтобы изучать. Я преподавал, скажем, иностранцам русский язык. Они приезжали и бесплатно здесь учились, бесплатно жили. Им давали стипендию, чтобы они ели. И их еще бесплатно одевали в ГУМе. И весь мир говорил. У нас же друзья должны быть кругом. Почему мы сейчас так теряем позиции? Потому что у нас друзей все меньше и меньше. Старшее поколение… Виталий Млечин: А это были реальные друзья? Или они были друзья, пока кормили тут бесплатно? Владимир Елистратов: Почему? Нет, они любят, они плачут до сих пор, вспоминая. Конечно, разные они бывают. Что тут говорить? Бывают разные. Но, в принципе, это «пятая колонна». Идет информационная война, натуральная. И вот русский язык стоит на передовой. Понимаете? А воевать надо умеючи. У нас пока партизанская война. Много организаций каких-то, которые… Там огромное количество энтузиастов. Но вот так, чтобы… Например, Институт Конфуция по всему миру, везде, куда ни пойди. Сервантеса – по всему миру, везде. А у нас что? Хотели Институт Пушкина сделали – опять что-то такое закрутилось, завертелось. И все держится только на энтузиазме людей отдельно взятых. Тамара Шорникова: Хорошо. Для чего нужно – разобрались. А теперь очевидно, что… Как? Видимо, как-то не так все мы делаем, потому что… Вот программа, на которую сейчас выделят около 7,5 миллиарда, она же уже не первая ласточка. Аналогичный документ был с 2015-го по 2020-го, выделяли 3,7 миллиарда рублей. При этом на протяжении пяти лет, как подсчитывают, в общем-то, число русскоговорящих в мире не меняется – около 300 миллионов, несмотря на все мероприятия. Владимир Елистратов: Ну, хоть поддерживать это все. Я сам в этих мероприятиях… В 40–50 странах мы ездили – от Монголии до Бразилии. Вот проплачивают этот проезд, мы приезжаем. Вы представляете, мы приезжаем в Бразилию и рассказываем про русские традиционные ценности. Там сидит полная аудитория, дети с колясками сидят, бразильцы. Есть рынки, которые более или менее у нас заняты. То есть мы странным образом, например, хорошо себя чувствуем в Восточной Европе, несмотря на то, что там разное бывает. В Латинской Америке нас практически нет. А раньше-то были. Так что нужна воля какая-то определенная. Вот ее сейчас пока нет, этой воли. Есть проплата. Ну, называйте все своими именами. Распил идет потом. Понимаете? Все это могут раскидать по всяким грантам бесконечным. А где грант – там и откаты. И вот пошла вся эта мышиная возня под одеялом. Очень надеюсь, что этого не будет, что наконец-то как-то решили и поняли. Ну, надежда… Тамара Шорникова: Успеем еще принять телефонный звонок. Виталий Млечин: Да, Валентину послушаем обязательно из Белгородской области. Валентина, здравствуйте. Тамара Шорникова: Слушаем вас. Зритель: Добрый день. Вы знаете, училась в школе, я русский язык знала отлично, сочинения были лучшие в своем классе. А сейчас послушаем, какие разговоры ведут молодые… «Вот я как бы иду как бы по улице». Почему просто не пройти по улице, а по какой-то «как бы»? Вот это засорение ужасное! Ко мне девочка-соседка пришла, ей 14 лет: «Помогите написать». Читаю: «У меня есть собачка. Я свою собачку очень люблю. У моей собачки…» Девчонка в 14 лет, в седьмом или восьмом классе. Это что такое? Повторение одного и того же слова: «моя собачка», «у меня собачка». Я говорю: «У тебя же ее в жизни не было». – «Ой, да это я про свою игрушку». Вы понимаете? Она не может трех слов сложить. Разговорная речь вообще отвратительная сейчас, особенно у современных детей! Я по своему внуку смотрю. «Ой, ба, ты у меня такая клевая!» Тамара Шорникова: Валентина, а что вы делаете, чтобы ваш внук говорил лучше? Какие книжки с ним читаете? Какие фильмы смотрите? Зритель: Вы знаете, отказ полнейший, истерики. «Я читать умею, я в компьютере работаю». Ему девять лет. Тамара Шорникова: Хорошо, спасибо. Зритель: А книжки… Я ему с двух лет старалась русские народные сказки читать, какие-то приключения интересные. Знаете, еще сохранялись книжки из моего детства. Все растеряно, ничего нет, кроме планшета, кроме компьютера. И вот это «как бы», «вообще»… Тамара Шорникова: Да, мы поняли, Валентина, спасибо. Виталий Млечин: Спасибо большое. Тамара Шорникова: Ну, это тоже традиционная история, что молодежь нынче не та. Она, в общем, каждым поколением, мне кажется, как мантра произносится. В преподавательской сфере могут это подтвердить, что сегодняшние студенты как-то не так разговаривают, не о том разговаривают, не теми словами? Владимир Елистратов: Ну конечно, они жертвы компьютера. В каком смысле? У них короткая память. Просто организм отказывается запоминать, и все. Я могу одну и ту же лекцию двадцать раз читать – и они будут это как новье полное воспринимать. Кнопка у него есть, все. Это не то что он плохой, а потому что он верит в кнопку. А то, что… Вот «как бы» – это вообще, я бы сказал, глобалект, потому что во всем мире это «как бы» есть, это «like». У меня даже статья есть, которая называется «Короче, на самом деле, как бы, да?». И эти все аналоги есть во всех языках. Это общая тенденция. Я думаю, что через какое-то время мы просто… Вот как японцы уже во многих местах – они просто запрещают пользоваться компьютером и вообще всеми этими гаджетами на уроках. То есть ты входишь в университете – оставь. А у нас наоборот – давай вот это все, презентации, инновации. Сколько слов пустых! Дело даже не в том, что какие-то иностранные заимствования. Что такое инновация, объясните мне? Что такое модернизация? Это как контрреволюция у Булгакова. Виталий Млечин: Нет, контрреволюции не допустим. Спасибо вам большое. Тамара Шорникова: Спасибо. Виталий Млечин: У нас в гостях был заслуженный профессор МГУ, филолог, лексикограф, лингвист, доктор культурологии Владимир Елистратов. Мы беседовали о русском языке. А прямо сейчас расскажем, о чем пойдет речь в вечернем блоке программы «Отражение».