Тамара Шорникова: Ученые заявили о генетической предрасположенности к тяжелой форме COVID-19. Исследователи из десяти стран провели исследование. Оказалось, что клетки дыхательных путей пациентов с хроническими заболеваниями легких более восприимчивы к заражению коронавирусом. Это обуславливает и более высокий риск тяжелого течения болезни, и более высокий риск летального исхода. Иван Князев: Также в исследовании указаны другие факторы риска: диабет, высокое кровяное давление, курение и пол. Мужчины в большей опасности. Тамара Шорникова: Насколько генетика увеличивает наши шансы на здоровую жизнь или опасную болезнь? Влияют ли гены на успех, плохой характер, алкоголизм или это миф? Поговорим об этом и о перспективах, когда ученые смогут «отредактировать» человечество (если смогут). Константин Северинов, доктор биологических наук, профессор. Здравствуйте. Иван Князев: Здравствуйте, Константин Викторович. Константин Северинов: Здравствуйте. Тамара Шорникова: В общем, понятно, что, наверное, человек с хроническими заболеваниями всегда в зоне риска, если есть какие-то эпидемии и так далее. Но там достаточно большой список. Вот и мужчины в большей опасности. Соответственно, они генетически предрасположены к тому, чтобы болеть тяжелее. Есть ли, по-вашему, какие-то действительно сильные доводы? И вообще насколько генетика влияет на предрасположенность к тем или иным заболеваниям? Константин Северинов: Генетика определяет целый ряд заболеваний, так называемых простых генетических заболеваний. Если у вас есть определенное состояние гена, мутация, то гарантированно вы являетесь или носителем болезни, или у вас просто будет болезнь. Всякие случаи, типа муковисцидоз, или некоторые болезни крови, гемофилия – типичные такие примеры. Это редкие болезни, но общее их количество превышает 10 тысяч (ну, отдельных болезней), так что в итоге довольно много людей ими болеют, а еще большее количество людей являются носителями. Тамара Шорникова: Ну, это мы говорим о заболевании, которое уже подтверждено клиники и передается по наследству. А то, о чем сейчас много говорят? Что какие-то люди более восприимчивы к вирусу, а какие-то – нет. Какие-то болеют, какие-то – нет. Все с разными симптомами, все с разной длительностью, все с разными последствиями. Вот на это генетика как-то влияет? Константин Северинов: Сейчас такое огромное количество информационного мусора идет, якобы «научного», а особенно по коронавирусу, поэтому я бы предложил подождать. То есть утверждение фактически такое: хорошо быть здоровым, богатым, образованным и женщиной – и тогда ваши шансы выжить от ковида будут высоки, особенно если вы привьетесь и будете носить маску. Да, это так. Иван Князев: Ну а чисто теоретически? Можно ли выявить какое-то предположение, что вирусы так или иначе будут реагировать на разную генетику того или иного человека? Тамара Шорникова: На разный пол. Иван Князев: Да. Понятно, что сейчас, действительно, выводы какие-то рано делать, еще нужно наблюдать и наблюдать, изучать все это дело. Ну, чисто теоретически. Константин Северинов: И практические случаи есть. Вот этот известный скандальный эксперимент по клонированию и редактированию девочек в Китае. Его формальным поводом было изменение гена, который кодирует рецептор на поверхности наших клеток, через который взаимодействует с нашими клетками вирус иммунодефицита человека. Поэтому если представить себе, что процесс заражения вирусом связан с тем, что вирус узнает какие-то определенные клетки, и происходит это за счет взаимодействия с какими-то специальными белками на поверхности нашей клетки, как ключ с замком взаимодействует, то можно, изменив рецептор на поверхности клетки, изменить способность вируса заражать нас. Другой вопрос, что такое изменение может быть не совместимо с жизнью человека, но это уже детали. Тамара Шорникова: Вот как раз о перспективах такого редактирования человека будущего или взрослого человека. Расскажите нам о них, еще раз о китайском эксперименте. Эмбрион получилось якобы сделать устойчивым к СПИДу. Но насколько велики риски вот такого вмешательства? Константин Северинов: Появилось сейчас несколько технологий геномного редактирования. Одна из них очень простая, называется CRISPR/Cas, это такие «геномные ножницы». За них дали Нобелевскую премию в прошлом году по химии. И суть этой технологии сводится к следующему: если вы можете программируемым образом внести раскус в молекулы ДНК в ядре наших клеток, то клетка залечит этот раскус. При этом могут быть какие-то изменения введены туда, желаемые вами. Например, для того чтобы такую технологию применять, нужно знать генетическую подоплеку какого-то состояния. Например, гемофилия или какая-нибудь лейкемия. Известно, за счет они возникают. Известно, какое именно изменение одной или нескольких букв в нашем геноме, букв ДНК, A-C-G-T… А наш с вами геном – это 6 миллиардов букв. Это очень и очень много. Иван Князев: Его, кстати, уже расшифровали полностью или нет? Константин Северинов: Кстати, 25 лет назад, да. Иван Князев: И за эти 25 лет… Константин Северинов: Ну, 20 лет. Иван Князев: …это нам что дало? Константин Северинов: Во-первых, это дало нам знание о том, какая же генетическая информация достаточна для того, чтобы построить вас или меня. И это был геном просто одного человека. Сейчас в мире есть миллионы геномов индивидуальных людей, пациентов, здоровых людей. Россия в этом отношении, к сожалению, находится далеко позади. И анализ такого рода последовательностей геномов делается на компьютере. Нахождение генетических отличий между разными людьми позволяет предсказывать риски тех или других заболеваний. Персонализированная медицина, таргетная терапия многих раковых заболеваний – она вся сводится в конечном счете к анализу генома пациента или еще здорового человека и оценки рисков возникновения заболевания или нахождения оптимальной стратегии диагностики и лечения. Иван Князев: Наша наука когда сможет, ну я не знаю, менять геном так, чтобы мы не были восприимчивы к основным болезням? На какой мы сейчас стадии? Сколько лет нам еще для этого нужно? И сможем ли мы вообще это делать? Константин Северинов: Наша наука? Вы имеете в виду – мировая? Иван Князев: Ну да. Вообще человечество. Константин Северинов: Я думаю, этот вопрос неправильно поставлен, потому что так же, как нельзя жить в мире без микробов и вирусов… То есть задача – взять их и всех вывести, как будто мы войну какую-то с ними ведем, – это бессмысленно. Так и попытки сделать всех здоровым, вечно живущими до ста лет, а потом умирающими и разваливающимися на части, она нереальная. Так не будет. Иван Князев: Ну, хотя бы, я не знаю, основные болезни. Тамара Шорникова: Хорошо, мы согласны болеть гриппом, например, но не хотим болеть раком. Константин Северинов: Для этого есть способ. Мой учитель, один из моих учителей, у него была такая мрачная шутка: «Мы все умрем от рака, если мы до него доживем». Поэтому если жить ярко и умирать молодым, то рака не будет. Если жить долго, если жить достаточно долго, то вы умрете от рака. Рак – это болезнь возраста. Во-первых, это много болезней, но, в принципе, она возникает за счет накопления мутаций в нашей ДНК, связанных с тем, что чем больше мы живем, тем больше наши клетки делятся. И всякий раз, когда клетка делится, наша ДНК в некотором смысле переписывается – и там возникают ошибки. Иван Князев: Просто онкология встречается у людей молодых в том числе. Константин Северинов: Да, это правда. И причина этого… Как раз вы спросили: для чего нам нужны эти геномы? Дело в том, что… Вот мы здесь трое сидим, мы все люди, у каждого из нас есть геном человека. Можно задаться вопросом, что это значит и почему мы, тем не менее, разные. Так вот, наши индивидуальные геномы отличаются от некого референс-генома следующим образом: каждый из нас содержит одну ошибку, одно изменение на тысячу букв нашей ДНК. Так как в клетке… Иван Князев: Это что значит? Константин Северинов: Это значит вот что. Так как в клетке каждого из нас находится ДНК длиной 6 миллиардов букв ДНК (это наш геном), то мы в среднем отличается друг от друга на 6 миллионов позиций – одна из тысячи. Это изменения, мутации, которые случайным образом разбросаны по нашему этому огромному тексту, который говорит, что вы – это вы, вы – это вы, а я – это я. Эти изменения, например, ответственны за наши физические особенности, как мы выглядим, за какие-то заболевания, за много чего. Например, у однояйцевых близнецов ДНК фактически идентичные, поэтому они похожи друг на друга. А мы с вами разные, потому что у нас ДНК разные. Тамара Шорникова: Соответственно, изначально прочитав всю эту огромную «книгу» о конкретном человеке, мы можем составить для него, как сейчас говорят, гайд, то есть инструкцию: как питаться, что делать… Иван Князев: Медицинскую карту. Тамара Шорникова: …чтобы хотя бы не увеличивать риски того или иного заболевания и так далее. Константин Северинов: Нет. Тамара Шорникова: А почему нет? Константин Северинов: Потому что… Вот пусть у нас будет с вами три генома: ваш, ваш и мой. Мы можем их сравнить и найти, что мы чем-то отличаемся. Но какие-то рекомендации на основании этого делать бессмысленно, потому что каждый из нас более или менее дееспособен, здоров, счастлив и считает, что мы нормальные люди. Мы не готовы признать себя мутантом относительно других. Для того чтобы делать то, что вы предлагаете, нужно иметь геномы тысяч, миллионов, десятков миллионов людей и каким-то образом ассоциировать их тексты генетические с их медицинскими параметрами, картами, с медицинской историей болезни, с их какими-то поведенческими параметрами, много-много-много с чем. И только за счет таких массовых исследований по корреляции наших медицинских историй (а может быть, даже наших судеб) и генетических признаков можно будет начать предсказывать более или менее, что же нас ждет в будущем. Иван Князев: Ну, это могут делать, я не знаю, суперкомпьютеры какие-нибудь, которые могут такое количество информации обработать и собрать и собрать. Константин Северинов: Наверное, могут. Иван Князев: Но сейчас это пока нереально? Константин Северинов: Нет, это реально. Но просто, еще раз, на самом деле недостаточный пока что охват населения вот этими… ну, генетических данных просто недостаточно. Кроме того, люди к этому (и справедливо) очень аккуратно относятся. И вопрос, например, совмещения медицинских данных, персональных историй с генетическими данными – это вопрос этики. Потому что многие не хотят знать, что у них в геноме. А многие (например, страховщики) хотели бы узнать, что у нас в геноме, для того чтобы поднять нам выплаты, но мы не хотим этого. Тамара Шорникова: «У вас повышенный риск развития такой-то болезни. Соответственно, мы не хотим отвечать за вашу преждевременную смерть». Иван Князев: Страховка будет дороже. Тамара Шорникова: У нас масса SMS! Вы, кстати, можете нам позвонить. Люди спрашивают… ну, пытаются нас приземлить. «Жена сварливая, вся в мать». Гены, которые влияют на характер – насколько это правда, насколько это миф? Константин Северинов: Это миф в значительной степени. Ну, когда люди говорят про гены, то лучше всего вспомнить школу. Все же в школу ходили? И там были эти законы Менделя, горошки – желтые, зеленые. Расщепление – три к одному. Вот так работает генетика: вы скрещиваете и смотрите, как признаки распределяются в потомстве. А с людьми это очень сложно, потому что мы, с одной стороны, генетические конструкты, а с другой стороны, мы продукт культуры, в которой мы выросли. Я подозреваю, что если жена у этого конкретного человека росла у сварливой мамы (ну, может быть, это он просто так видит, может быть, вообще все не так), то, наверное, она могла приобрести массу поведенческих характеристик не за счет генетики, а просто за счет того, что она жила в такой среде. Иван Князев: То есть на гены валить в этом случае не стоит? Константин Северинов: Нет, на гены, конечно, очень удобно валить, говоря: «Вот ты такой, и все». Это принципиальный вопрос. Если все у нас в генах, то ничего изменить нельзя или, по крайней мере, до недавнего времени нельзя было. «Это у тебя судьба некая». Но, может быть, это все – влияние внешней среды. Надо над собой работать. Иван Князев: У нас еще более предметные вопросы. Из Приморского края актуальный вопрос: «Вакцина будет влиять на наши гены, на наш геном?» Константин Северинов: Нет, не будет. Она не может влиять. Иван Князев: А вообще какие-нибудь вакцины, не знаю, лекарства или еще что-нибудь? Константин Северинов: Нет. Не больше, чем смотрение этой программы. Нет. Иван Князев: Смотрение программы – только в лучшую форму. Константин Северинов: Вакцина тоже приводит вас в лучшую форму. Тамара Шорникова: Еще раз возвращаемся все-таки к лечению пока неизлечимых заболеваний. Всем хочется найти это золотое решение. Соответственно, опять-таки знаем мы всю эту длинную цепочку, из чего она состоит, на каком фрагменте ошибка, которую можно сейчас такими «молекулярными ножницами» вырезать, условно. Сколько стоит такая операция? Почему мы уже сейчас не начали вырезать это у взрослых людей и лечить таким образом от болезни Альцгеймера и так далее, и так далее? Константин Северинов: Потому что, во-первых, болезнь Альцгеймера – не тот случай, где мы знаем, за что отвечает какое изменение. Альцгеймер или шизофрения, или желание пить запоем, которое, возможно, имеет генетическую подоплеку, не имеет под собой точного генетического признака, когда мы знаем, что за что ответственно. Есть простые заболевания – там все понятно. А это все очень сложные признаки. С простыми заболеваниями ситуация следующая. Во-первых, таких процедур сейчас в практике для применения на человеке нет. Кроме того, многие из такого рода… Тамара Шорникова: А почему? Это по этическим соображениям? Дороговизна? Что это? Недостаточно материала для исследований? Константин Северинов: Потому что перед тем, как что-то вводить людям, нужно потренироваться на кошечках и мышечках для начала все-таки. Тамара Шорникова: Уже давно на эмбрионах потренировались. Константин Северинов: Ну, эмбрионы – это все-таки не люди, поэтому опыты по редактированию эмбрионов разрешены, но при этом эти эмбрионы берутся просто из клиник по экстракорпоральному оплодотворению, их там просто тысячи валяются в холодильниках. И их можно редактировать. Но более чем две недели их нельзя держать после этого. И их нельзя подсаживать матерям для вынашивания. Проблема в точности. На самом деле, да, действительно, если у вас есть почему-то основания считать, что какое-то конкретное изменение в ДНК ответственное за какой-то признак, и если сделать редактирование на стадии оплодотворенной яйцеклетки, то все клетки человека, который родится из такого эмбриона после вынашивания матерью, будут изменены, потому что все клетки нашего организма имеют ту же ДНК, что и исходная оплодотворенная яйцеклетка. Казалось бы, с помощью вот такого «генетического скальпеля», как это еще называют, можно излечивать некоторые заболевания. Проблема в том, что если вы действительно хотите изменить одну букву из 6 миллиардов, то надо понимать масштаб бедствия. 6 миллиардов букв – это около тысячи книг размером с «Войну и мир». И вы должны найти одну опечатку и поменять ее. Понятно, что это сделать гарантированно сложно. Очень сложно показать, что вы изменили только то, что хотели, а случайно ваши «ножницы» еще где-то не внесли изменений. А если таковые изменения будут внесены, то, может быть, вместо того, чтобы вылечить какое-то состояние (может быть, вы его даже вылечите), вы внесете дополнительные нежелательные мутации, которые будут сделаны на еще не рожденном человеке, который (не рожденный человек) не мог дать информированного согласия на то, что она или она хочет, чтобы на нем такую процедуру провели. Соответственно, вопрос о легальных исках и правах этого человека, кто должен поддерживать его, если будут сложности, совершенно не решен. Тамара Шорникова: И буквально коротко перед звонком: это мы сейчас говорим о корректировании, редакции будущих поколений? Или на взрослых это тоже возможно? Константин Северинов: Ну, один вариант, казалось, совсем уж хорошее решение – это на уровне эмбрионов. Тогда все проблемы могут быть решены теоретически. На уровне целого организма возникают большие сложности. Ну, представим себе, что у вас поражена печень, и это генетическое заболевание – какая-нибудь гепатокарцинома. Вы хотите вылечить? Вам нужно все клетки печени отредактировать. В печени у вас триллион клеток, а на самом деле даже больше. Как вам обеспечить направленное редактирование всех этих клеток? Совершенно непонятно. То же самое с муковисцидозом, у вас поражены легкие. Вы можете в лаборатории сделать соответствующую редакцию. Но как вам заменить клетки всего органа? Непонятно. Иван Князев: Проще пересадить. Светлану из Челябинска послушаем. Здравствуйте. Зритель: Здравствуйте. Тамара Шорникова: Да, слушаем вас, Светлана. Зритель: Вот я бы хотела узнать, как узнать, куда обратиться, чтобы узнать, моему ребенку передалась болезнь или нет – допустим, онкология. Иван Князев: Да, спасибо. Зритель: Есть фирмы, компании, которые осуществляют анализ генетических данных и потом дают возможность проконсультироваться с врачом, медицинским генетиком (у нас в стране их не очень много). Но здесь нужно быть довольно аккуратным, потому что… Вот слушательница не называет, о какой именно онкологии идет речь. Совершенно непонятно, действительно ли это наследственное онкологическое заболевание. Ну и так далее и тому подобное. Ну, при желании можно заплатить деньги и получить любой анализ. Здесь как бы нет проблем, такие фирмы есть. Но необходимость такого анализа совершенно неочевидная. Иван Князев: Тут еще единственный вопрос: насколько компетентные люди работают в этой фирме? Константин Северинов: Это вопрос даже не компетентности. Еще раз: мы на самом деле очень мало чего знаем про наш геном и про то, как происходит наследование сложных признаков. Если у человека онкология, она вовсе необязательно имеет генетическую подоплеку. То есть конкретно у этого человека она вызвана какими-то мутациями, которые возникли в ходе жизни, но они вовсе необязательно передаются по поколениям. Тамара Шорникова: Еще одно, как многим кажется, перспективное направление – это редакция животных, растений и так далее. Вот недавно информация вышла: ученые в США создадут растение с модифицированными хлоропластами для улучшения фотосинтеза. Соответственно, появятся территории с большей урожайностью. Это поможет нас всех прокормить, наше растущее на Земле население. Каковы здесь перспективы? Константин Северинов: Геномное редактирование довольно широко применяется для сельскохозяйственных животных и для сельскохозяйственных растений. И там-то как раз все делается на уровне эмбрионов, и никаких проблем здесь нет. Дело в том, что если у вас есть какое-то понятное место в ДНК, которое вы хотели изменить для достижения чего бы то ни было, для улучшения товарного качества животного или растения, то вы можете это сделать на стадии оплодотворенных яйцеклеток и получить линию животных, которые будут обладать необходимыми вам свойствами, потому что вы изменили генотип. Когда вы этим занимаетесь, у вас, возможно, будут некоторые опыты которые не будут, скажем так, эффективными. Но все, что от этого произойдет – или этот самый теленок не родится, или он родится уродцем, и вы его выкинете. Проблема в том, что с людьми такого делать нельзя. Технологически процедура достаточно отработанная, чтобы ею можно было заниматься до тех пор, пока вы начинаете трогать людей. Тамара Шорникова: Вопрос сразу прилетел в виду эсэмэски: «А насколько безопасно такое отредактированное мясо потом и так далее?» Опять-таки, влезая в эту систему, ничего ли мы там не нарушаем? Константин Северинов: Это целая серия вопросов. Есть люди, которые верят в Ктулху. А есть люди, которые верят в то, что потребление генномодифицированных сельскохозяйственных продуктов приведет к тому, что у них вырастут хвосты. Как правило… Тамара Шорникова: Или рак возникнет. Это же тоже распространенная теория. Константин Северинов: Да. Никаких причин для этого нет и на самом деле не может быть. Как правило, те же люди, которых интересуют такие вопросы, они, например, не могут поверить, что в еде, которую мы потребляем, есть ДНК. Если признать, что пища, которую мы потребляем, она органическая… Мы же не едим камни, минералы. Есть ДНК, и она там всегда есть. Если бы пища, поглощаемая нами, оказывала влияние на наш собственный геном, то долгое потребление бифштексов и, например, салата привело бы к тому, что у нас бы выросли рога, а сами мы бы стали зелеными. Но этого не происходит. Так что, с точки зрения генной модификации, никакой разницы здесь нет. Иван Князев: Зачем тогда на продуктах пишут «Без ГМО»? Просто чтобы не беспокоить этих людей? Константин Северинов: С одной стороны. А с другой стороны, есть люди, которые получают очень неплохой навар за право ставить такой штамп. Иван Князев: А вообще на наши гены что может повлиять, что может их разрушить, что может их изменить? Я не знаю, экология какая-то плохая, еще что-то. Ну, про генномодифицированные продукты мы сказали. Ну, помимо радиации, конечно, которая разрушает наши клетки. Константин Северинов: На наши гены влияет наша жизнь, потому что, еще раз, когда мы вырастаем из одной маленькой оплодотворенной яйцеклетки до такого здорового экземпляра, в котором находится несколько сот триллионов клеток, то всякий раз, когда наши клетки делятся, наше ДНК переписывается. И в дочерних клетках накапливается несколько сот мутаций, ошибок, причем которые… Иван Князев: Ну а наша жизнь – это что? Константин Северинов: Наша жизнь – это путь к смерти. В частности, накапливание мутаций, в результате которых мы в конце умираем. Это немножко похоже на листики на деревьях: знаете, к осени все становятся желтенькими, чтобы потом упасть, чтобы дерево могло дальше жить. Иван Князев: Вы сейчас говорите о том, что, например, если бы человек рос в идеальных условиях на каком-нибудь, не знаю, хорошем тропическом острове, питался бы какими-нибудь свежими продуктами, то это был бы совершенно другой человек, чем тот, который вырос в мегаполисе? Константин Северинов: Нет, я про это не сказал. Я сказал, что в принципе… Вы меня спросили, что происходит, как изменяется наша ДНК. Наша ДНК, с одной стороны, изменяется просто в течение жизни. И это то, с чем нельзя никак бороться. Иван Князев: А что может внешне повлиять? Константин Северинов: Внешне? Ну понятно. Вот вы назвали радиацию. Солнечные излучения прекрасно влияют на это. То есть солнечные излучения приводят к тому, что у нас накапливаются мутации. Радиация типа рентгеновского излучения тоже приводит к такому же. Потребление определенных продуктов, ну, канцерогенов, химических веществ, которые могут модифицировать, связываться с ДНК, тоже может приводить к таким изменениям. Иван Князев: Это какие продукты? Константин Северинов: Ну, я не знаю… Вот есть такая замечательная история, что в одном селе, по-моему, в Польше был очень большой процент рака. Все даже думали, что там этот рак возникает потому, что у них там генетика какая-то. А выяснилось просто, что у хозяев там была такая манера – они сковороды не мыли, а все время на одном и том же масле, которое оставалось, постоянно готовили еду. Так вот, химические вещества, которые возникают при нагревании органики (масла и так далее), они становятся канцерогенами. Это приводит к тому, что изменяются некоторые из наших клеток, не все. Но некоторые клетки, будучи измененными, могут, например, дать начало опухоли. Это правда. Тамара Шорникова: «Кто-то в медицине должен отходить от протоколов, шаблонов, чтобы сделать открытие», – это нам Лилия в чате нашего телеканала пишет. И тут же телезритель спрашивает: «Когда более практичное применение у ваших умных разговоров найдется?» Например, мы не будем пить таблетки, а они будут доставляться в конкретное место в нашем организме. Насколько это быстро станет доступным? И все-таки то, что сейчас считается не очень этичным, например, эксперименты – ну сколько эта этика еще проживет? Кто первым решится? Константин Северинов: Китайцы. Этот китайский ученый Хэ Цзянькуй уже решился (если он не наврал). Решаться можно сколь угодно много, но надо понимать, что в некотором смысле решают родители, и решают по поводу своего ребенка на самом деле. Ну, есть безбашенные люди, которые готовы на это пойти. Если люди действительно озабочены такого рода вещами, то можно было бы себе представить, что они более активно будут использовать уже имеющиеся генетические консультации в связи с деторождением. Но конкретно в нашей стране этот бизнес почти что нулевой – что означает, что у людей в принципе интереса к этому нет. То есть когда мы решаем с партнером зачать ребенка, в общем-то, мы действуем на авось. Хотя мы могли бы, ну, хотя бы ради будущего ребенка оценить наши генотипы и выяснить, не может ли быть так, что у нас будут повышенные шансы рождения детей с какими-то… ну, я не могу сказать «нежелательными», все дети желаемые, но что могут родиться больные дети. Тамара Шорникова: А что такие консультации генетические дают, какой блок информации, помимо рисков заболеваний? Константин Северинов: Если речь идет именно о семейной консультации, то… Мы с вами – как этот советский самолет. Ну, не как вот этот, который упал. В общем, у нас все запараллелено, у нас все гены находятся в двойном количестве. Мы одну порцию генов получили от папы, другую – от мамы. То есть наши 6 миллиардов генома – это три от папы, три от мамы. И генов у нас очень много – 25 тысяч генов, которые работают. В результате возникаем мы с вами. И если один из генов у нас не работает, то другой, который дублирует, он нас спасает. Но если у меня и моего партнера испорчен один и тот же ген, а другой нормальный, то если мы решим завести детей, то каждый четвертый ребенок у нас получит две плохие копии гена. И будет очень плохо. Тамара Шорникова: Понятно. Спасибо. Иван Князев: Спасибо вам большое. Константин Северинов, доктор биологических наук, профессор, был у нас в гостях. Говорили мы о наших генах.