Петр Кузнецов: Рубрика "Антракт". Кама Гинкас у нас в гостях, народный артист Российской Федерации, режиссер. Кама Миронович, здравствуйте. Ольга Арсланова: Здравствуйте. Кама Гинкас: Здравствуйте. Ольга Арсланова: Сразу к зрителям хочу обратиться. Напоминаем, что у нас открытый эфир. И если у вас есть вопросы, пожалуйста, звоните или пишите. Петр Кузнецов: Сначала в виде СМС, потом пробуйте пробиваться в прямой эфир. Читали не одно интервью, и вы предупреждаете, что вы не любите давать интервью. Вы предупреждаете, что вы очень неприятный для журналистов человек. Мы испугались с Олей, если честно. Кама Гинкас: Я действительно очень неприятный человек. И интервью я даю даже в последнее время редко сейчас даю интервью. Даю только раз в полмесяца. А бывало и чаще. Так получалось. Не знаю, почему. Мало того, я готовлю книгу моих интервью. Ольга Арсланова: То есть не зря вы все-таки их давали все это время. Кама Гинкас: Да, за такое время. Но не удается ее закончить по той причине, что опять даю интервью. Петр Кузнецов: Это многотомник будет? Кама Гинкас: Почти. Ольга Арсланова: Так же часто, как и ставите спектакли. Мы изучили список. Каждый год с 1965-го как минимум новая постановка. Кама Гинкас: С 1966-го, я думаю. Просто в 1966 году я закончил институт, поставил дипломный спектакль. Хотя уже и в институтское время я поставил пару спектаклей. Не считаю, что ставил как профессионал, а ставил как студент. Ольга Арсланова: Это все равно какая-то невероятная продуктивность. Ведь каждая постановка – это же колоссальная работа. Почему так часто? Это у вас потребность такая? Кама Гинкас: Вы просто не очень хорошо знаете на самом деле, как люди работают. Люди работают гораздо чаще. Ольга Арсланова: Да вы что? Кама Гинкас: И даже, смею сказать, некоторые работают гораздо результативнее. Эфрос поставил в 2 раза больше спектаклей, чем я. Товстоногов поставил в 2 раза больше спектаклей, чем я. Думаю, что Фоменко поставил в 2 раза больше, чем я. Я не говорю про современных режиссеров. Я не подсматривал, не подсчитывал. Не знаю. Богомолов ставит, по-моему, в году по 2 спектакля. Нет, я совсем не лидер в этом смысле. Мало того, я скажу другое. Было много лет, когда я был просто тотально безработный и не ставил просто ничего. В 1966 году я закончил. С 1966 года первые десять лет я ничего не ставил. Или ставил раз в три года спектакль, который тут же закрывали. Так что нет, это у вас такое представление. Ольга Арсланова: Безработный, не ставили. Неопытный пока режиссер? Или в чем причина была? Время сложное? Кама Гинкас: Вы просто очень молоденькая девушка. Вы этого не знаете. Ольга Арсланова: Спасибо. Вы мне льстите. Кама Гинкас: Вы просто не знаете, что в те времена не ставили по совсем другим причинам. Меня запрещали. Когда я говорил – либо ставил, либо тут же закрывали. Вы не услышали в этом ничего. Закрывали, потому что считалось, что я не близкий советской идеологии режиссер. Я ставлю не на том социалистическо-реалистическом языке, какой был нужен. Видимо, на меня влияли великие европейские режиссеры и прошлого, которые были не совсем реалисты. На меня влиял, естественно, Мейерхольд, на меня влиял Крэг, на меня влиял Рейнгардт, на меня влиял Арто, на меня влиял потом Гротовский. И так далее, и так далее, и так далее. Все это было абсолютно не нужно, как казалось, советской культуре. Петр Кузнецов: Из ваших воспоминаний: "Помню, когда родился сын, я не воспринял это как чудо. Просто возникли дополнительные хлопоты. Когда родилась внучка, было интересно, и только". То есть практически все эмоции вы оставляете в театре? Кама Гинкас: О, да. Не то что оставляю. Понимаете, для театрального человека человек, который занимается театром с ранних, почти детских, лет, и который посвятил себя этому делу, его жизнь – это театр. Я вам скажу более того. Когда спрашивают "какое настроение?", очень просто ответить: если утром была хорошая репетиция, настроение потрясающее, просто потрясающее: и погода замечательная, хотя дождь или пурга, и даже если девушка на тебя не очень внимательно посмотрела сегодня, а репетиция была хорошая, это не столь существенно. Если репетиция плохая – все ужасно: и солнце ужасное, и девушка-красавица, которая явно тебе что-то обещала, не веселит. Ольга Арсланова: Но при этом вся ваша семья – ваши коллеги. Они что, от вас заразились этим театральным фанатизмом? Кама Гинкас: Наверное, заразились или родились такими. Моя жена Генриетта Яновская – замечательный, уникальный режиссер, руководитель театра МТЮЗ уже столько лет. Конечно, когда я с ней познакомился, она была совсем другой. Она абсолютно веселая, контактная. Даже в советское время гурман. В советское время быть гурманом – это значит, несмотря на отсутствие денег, пойти в Ленинграде в кавказский ресторан и есть шашлык. Какой шашлык? Почему шашлык? Я с отвращением к этому относился. Я ел картошку. Мне казалось, что этого достаточно. Я не замечал, как я ем и так далее. И когда она меня привела в кавказский ресторан, то я с удивлением и с некоторой брезгливостью смотрел на окружающих. Но потихоньку она меня вовлекла не только в кавказский, но и в китайские, и во французские в дальнейшем рестораны. Я, правда, не стал гурманом, но зато она стала фанатом театра. Это так. Петр Кузнецов: Спрашивают про советские фильмы. "Когда у нас научатся снимать, как в СССР?". Действительно, фильмы раньше снимали по-другому, монтаж был другой. Ольга Арсланова: Да и театральные постановки, вероятно, тоже. Петр Кузнецов: Сейчас это все емко, динамично. Суть отражает, но емко, динамично – это все, что происходит в фильмах. В театре нечто подобное происходит? Кама Гинкас: Понимаете, какая штука? Время прошло, и никогда уже больше снимать, как советские фильмы, не будут и не должны. Время прошло. И писать так, как Репин, никто не будет. Никто не будет писать так, как Рембрандт. Его время тоже прошло. Хотя это гении. Время меняется. Язык искусства, язык кино, язык театра меняется, потому что меняется и слух, и зрение, и ритм существования зрителя. Но самое главное – это совсем другое. Дело в том, что каких-то глобальных идей про то, что такое человек, какие у него проблемы и вообще, если хотите… Десять заповедей почти включают все. И проблемы вокруг десяти заповедей. Берите каждую заповедь – и вы сочините миллиард фильмов. Это есть то, что есть… Но для того, чтобы эту заповедь услышать, надо на нее посмотреть как бы с другого боку: снизу, сверху, через красное или через зеленое, быстро или наоборот чудовищно замедленно, через психологию или через конструкцию, через философию или через какую-то немыслимую мелодраму или триллер. Поэтому, для того чтобы опять воспринимать какие-то вещи, которые незыблемы и которые присущи человека, надо с каждым временем подходить с другого боку, иначе посмотреть. И тем и хорош художник, писатель, режиссер кино или театра, что находит какой-то другой угол зрения по существу на те же самые вещи. Ольга Арсланова: Вы же сейчас преподаете в студии МХАТ? Кама Гинкас: Нет, я в студии МХАТ уже давно не преподаю. Я преподаю теперь в Школе театральных искусств Константина Райкина. Ольга Арсланова: Туда приходят совсем молодые люди? Кама Гинкас: Да. Ольга Арсланова: Вы же себя, наверное, помните в этом возрасте. Кама Гинкас: Очень хорошо помню. Ольга Арсланова: И, наверное, это люди, которые ждут от театра как раз другого языка. Вы способны с ними найти общий язык? Интересны ли вы друг другу? Кама Гинкас: Я бы сказал – способны ли они найти общий язык со мной? Потому что я достаточно решительный и я говорю на том языке, на котором я говорю. У меня тот темперамент, который мне присущ. Воспитание, которое мне присуще. Может быть, не совсем хорошее. Воспитывался я на улице сразу после оккупации. Так что им приходится терпеть. Ольга Арсланова: А они вам интересны? Кама Гинкас: Они мне очень интересны. Кажется, и я им интересен. Во всяком случае, такое я слышал. Петр Кузнецов: Вы хотите в своей работе быть похожим на своего учителя – Товстоногова? Его же любили и боялись. Армейская просто была дисциплина. Кама Гинкас: Это не армейская. Там было хлеще. Петр Кузнецов: Атмосфера страха. Кама Гинкас: Да. Нет, я совсем не хочу быть похожим на Товстоногова. Потому что я просто другой человек. И я не похож на него. Это человек, воспитанный еще в сталинское время. И этого воспитания… и хотя его отец был убит в сталинское время, но способ общения с людьми, способ общения с сослуживцами, с соратниками, со студентами – это такой, я бы сказал, сталинский способ. Не смей что-то сказать не вполне благоприятное про педагога… Причем, не то что в лицо, а где-то что-то, что какой-то спектакль… конечно, гениальный, потому что он делал действительно гениальные спектакли, и я был влюблен в него. Но мне казалось, что даже у гения бывают иногда какие-то моменты, которые не совсем хороши. Можно себе представить, что я когда-то подрабатывал в далеком Военмехе, таком институте, вел кружок. И стенгазеты просили написать что-то про премьеру. Я написал не так горячо, рассказывал про какие-то моменты в спектакле. Это передали Георгию Александровичу Товстоногову. И он очень как-то посмотрел на меня таким стальным глазом. Нет, время прошло. И сейчас таких людей быть не может и не должно быть. Он так воспитан был. Потом, я не только не воспитан так. Я просто другой человек. Поэтому я не могу быть похожим на него и не хочу быть похожим на него ни в каких смыслах. Хотя, как мог, перенимал его школу. А это была гениальная школа. Просто гениальная. И своим студентам, кому могу, передаю, кто может перенять ее. Артистам, кому могу, тоже передаю свой опыт, основанный на его школе. Ольга Арсланова: Зрители интересуются: "Есть ли сегодня в театре цензура? Вы же с ней уже столкнулись. Не повторяется ли история сейчас?". Кама Гинкас: Прямой цензуры нету. Должен вам сказать, что ведь и тогда прямой цензуры не было. Такой буквально прямой цензуры не было. Если знаете, у нас вообще была социалистическая демократическая страна. У нас и сегодня тоже демократическая (не социалистическая, но демократическая) страна. И прямой цензуры нет. Но почему-то те, кто позволяют себе всякие резкие, хулиганские, варварские проявления по отношению к некоторым выставкам, по отношению к некоторым спектаклям, почему-то не пресекаются, а даже поддерживаются негласно, а защитники всего этого не поддерживаются, а даже милицией нередко отодвигаются от этого места. Это вопрос достаточно двусмысленный. И на него ответ однозначный: конечно, прямой цензуры нет, но все больше и больше власти смотрят на то, чем заняты люди, делающие искусство, в какой степени оно нужно государству (не людям) и в какой степени оно враждебно государству. И делается сейчас это очень просто. Допустим, с тем же кино делается как? "Мы вас субсидируем. Кто платит, тот и заказывает музыку. Вот и все. Вы должны. А как же? В чем дело?". Очень логично. Вообще, должен вам сказать, логика – очень страшная вещь. Потому что на самом деле она часто просто демагогия, а не логика. Поэтому такие товарищи, как Достоевский, который жил совсем в другое время, ненавидел рациональное и логическое мышление, ненавидел французских замечательных рационалистов. В этом он видел какое-то насилие, которое привело к разным революциям, демагогию. Он верил в какие-то человеческие интуитивные защитные реакции, которые он описывал, естественно, верой в Бога. Петр Кузнецов: Вы вспомнили оккупацию критики исследователей вашего творчества. Говорят, пишут, что почти в каждой постановке такой посыл: "Жизнь включает в себя смерть, забвение". Кама Гинкас: Разве это не так? Петр Кузнецов: Скажите, пожалуйста, пребывание в гетто и потом побег из него как-то сказались на вашем творчестве? Кама Гинкас: Понимаете, я ведь не помню пребывание в гетто, я не помню побег оттуда. Я был слишком маленький. Петр Кузнецов: Два года, да? Кама Гинкас: Два года. Я не знаю. На самом деле на человека ведь воздействуют часто даже не рациональные какие-то вещи, а какая-то иррациональная генетическая память. Я почему-то с детства (не знаю, почему) очень хорошо знаю, помню, как выглядел Каунас до войны. Я еще не родился. Я знаю. Я не знаю, почему я знаю. Я не знаю ничего из моего раннего детства. Хотя родители много рассказывали про это подробно и в разных замечательных, в том числе веселых, красках. Ничего я этого не знаю. На самом деле совсем дело не в этом. То, что жизнь включает смерть – это ерунда, это так оно и есть. Ясно. Попробуй отрицать. Так это. Но на кого-то это производит сильное впечатление, кто-то старается об этом не думать или просто не думает. Ольга Арсланова: Вы думаете? Петр Кузнецов: Просто зрители уходят с таким тяжелым ощущением. Кама Гинкас: Вы говорите про спектакли? Да, я стараюсь, чтобы он вышел с тяжелым ощущением. Ольга Арсланова: А зачем? Кама Гинкас: Потому что я ненавижу таких розовых, голубоглазых, ничего не видящих, ничего не слышащих. Воздух давно испорчен, а они не слышат, что воздух испорчен. Давно ему дали в глаз, и синяк у него под глазом – а он ничего не видит. "Все хорошо, все замечательно, так прекрасно манкой питаемся: мы никогда не умрем, ничего с нашими детьми не случится, со здоровьем ничего не случится". Я ненавижу эту сознательную слепоту. И я буду всегда, хотят ли это мои зрители или не хотят, говорить о самых острых, о самых неразрешимых проблемах человеческого существования, веря и зная, что они способны это услышать и не стать пессимистами и самоубийцами, а наоборот стать сильнее, зная, что несчастье, которое случилось, скажем, со мной – это произошло не только со мной, это произошло и с таким-то персонажем Достоевского, и с таким-то персонажем, Чехова, и у Толстого. Это есть даже у элементарных писателей. Это, оказывается, случается. Жена бросила меня – видите, оказывается, и Каренина тоже бросила. И что? И так далее. Ничего. Я не одинок. А так я хожу весь и думаю, что я единственный страдающий в мире человек. Нет, искусство показывает, что это присуще человеку. И вообще, понимаете, наша жизнь (разрешите, вы остро задали – я остро отвечу) на самом деле состоит из событий. Что такое событие? "Я родился". А это болезненный акт вообще-то. Для самого родившегося (он просто не помнит, я уж не говорю для мамы). Он закончил школу. Это было все непросто. Вы вспоминаете, "я поступил в школу, я закончил в школу, я хотел в институт, я не поступил, меня не приняли или приняли, я закончил так, а не так, я хотел жениться – я не женился, меня не любят или полюбили, я родил или не родил, у меня в семье хорошо или плохо" – из всех этих вещей и состоит жизнь. Если ничего этого нет, то нет и жизни. Вспомните, как вы себя вспоминаете. Вспомните по событиям, хорошим или плохим. А если нет плохих событий, то вы даже понятия не имеете, что бывают хорошие. Петр Кузнецов: Был вопрос у Бэлы из Москвы. Кама Гинкас: Бэла, привет. Я постарался ответить вам. Если вам страшно приходить на мои спектакли, ходите на другие. Есть огромное количество замечательных (я без иронии говорю) развлекательных спектаклей. Я только за них. Я таких не делаю. Петр Кузнецов: Подождите, она еще не задала вопрос. Бэла – имя под стать нашей рубрике. Зритель: Я хочу сказать огромное спасибо. Я сама актриса. Я часто хожу на ваши спектакли совместные с Генриеттой. Мне очень приятно. Сейчас хожу на ваши спектакли: "Том Сойер", "Волк и семеро козлят". Мне очень приятно видеть ваши спектакли совместные. Вы прекрасная пара. Вам цензура не нужна. Вы достаточно культурные, интеллигентные, интеллектуальные. Вам цензура не нужна. Ольга Арсланова: И не страшна. Зритель: Которая была в советское время, когда отрезали языки нам, когда нам отрезали творчество, когда закрывали спектакли бездарные чинуши. Я приветствую еще вот что. С вашего театра очень много актеров снимается, начиная от Ясуловича, кончая средним и молодым поколениями. Это так приятно. Во-первых, они снимаются. В свое время нам не давали даже пробы. Нас исключали из института, нас выгоняли, срезали наши эпизоды. Я приветствую ту любовь, которую вы имеете к актерам, ту нежность, ту трепетность, то счастье, которое вы даете актерам, когда он приходит на площадку и не боится, что ректор увидит, главный увидит, замдиректора-чекист. Это так приятно. Я буду ходить на ваши спектакли. Кама Гинкас: Я краснею. Спасибо. Приходите. Петр Кузнецов: Это Бэла из Москвы. Спасибо и вам. Перефразируя, скажем: "Вы очень приятный человек". Кама Миронович, спасибо. Народный артист Российской Федерации, режиссер, в рубрике "Антракт". Спасибо. Ольга Арсланова: Спасибо.