Марианна Ожерельева: Переходим к программе «ОТРажение». Сейчас поговорим о российской нефти. Индия готова увеличить импорт нашей нефти, но при условии, что будет скидка и расчет в рублях. Дорого покупать не готовы, потому что не хотят роста цен внутри страны, в частности на электроэнергию. Виталий Млечин: Да. Ну, если будет скидка. Это ключевая, видимо, фраза. Марианна Ожерельева: Да. Виталий Млечин: Это то, о чем, в общем, мы здесь говорили неоднократно – что покупать, наверное, будут, но явно попросят дисконт. Сейчас доля российской нефти в Индии составляет примерно 2–3%. Ну и власти отмечают, что на тех же условиях могут увеличить закупки и других сырьевых товаров – например, удобрений. С удобрениями тоже достаточно важная и сложная ситуация сложилась. Важно, чтобы она разрешилась. Давайте обсуждать. Марианна Ожерельева: Леонид Крутаков, политолог, доцент Финансового университета при Правительстве. Леонид Викторович, здравствуйте. Виталий Млечин: Леонид Викторович, здравствуйте. Леонид Крутаков: Здравствуйте. Марианна Ожерельева: А мы нашли, с какой скидкой уже успели продать после 24 февраля как раз крупнейшей индийской нефтеперерабатывающей компании Indian Oil Corporation – внимание! – 20–25 долларов за баррель. Вот если торговать по такой цене в условиях того, что сейчас происходит, лучше вообще не продавать? Или даже пусть за 20–25 долларов, но продавать? Леонид Крутаков: Я считаю, что лучше не продавать. Ну, во-первых, вообще вся нефть Brent (а это наша марка), она идет с дисконтом и во всем мире продаются за как раз те самые 20 долларов приблизительно за баррель. Потому что это дискриминационная цена, то есть она политически мотивирована: «Ребята, вам тяжело, вас прижали, поэтому давайте нам скидки». А почему? Вот за что? За то, что нас прижали, вы будете этим пользоваться? Да, они этим пользуются. Наверное, это в логике любого национального проекта: если ты видишь, что кому-то плохо, то надо этим воспользоваться. А почему не надо, на мой взгляд, продавать? Потому что дискриминационные практики закрепляются. Нефть, несмотря на то, что… То есть пытаются нам объяснить – почему. Например, и раньше дисконты были на Brent, только ниже. Потому что она качеством хуже, то есть там больше серы, плотность выше, чем техасская нефть. Но дело в том, что все зависит от того, как выстроены НПЗ. Например, все американские НПЗ настроены на тяжелую нефть, поэтому они свою сланцевую не потребляют. Поэтому они закупали в Венесуэле, в Канаде. Поэтому они дизель покупали в России, чтобы разводить легкую нефть и превращать ее в смесь, которую местные НПЗ смогут перерабатывать. Это все – придуманные скидки. И если мы с ними соглашаемся, то мы соглашаемся и в будущем на дискриминацию своих товаров. Вот здесь проблема, потому что такие практики институализируются и становятся для рынка закономерными. А это надо убирать, потому что без нефти российской рынок не может существовать. И цены вылетят вверх просто катастрофически, в космос улетят! Хотя бы покажите это один раз, продемонстрируйте: «Ребята, мы не готовы торговать по таким ценам». Мало того, я должен сказать, что и выручки нет, и смысла в выручке валютной нет для нас, потому что для нас закрыт рынок технологий, мы не можем на эти деньги купить все, что мы хотим. То есть чупа-чупсы и интим-шоп – пожалуйста, а технологии – нет. Нам закрыт доступ на кредитный рынок и финансовый рынок, мы не можем там кредитоваться. Зачем нам валютная выручка? Что мы на нее купим? Мы складируем ее, как в прошлый раз, на «черный день», а потом США ее заберет? Марианна Ожерельева: Так в рублях же хотят продавать, одно из условий. Мало того что по скидке, но еще и в рублях торговать. Леонид Крутаков: Ну, это серьезные сдвиги, но они не изменят мировой характер, потому что закупки не носят глобальный характер. Основной объем торгов нефтью – это «бумажная нефть». 99% рынка – это биржевые и фондовые торги «бумажной нефтью»: деривативы, фьючерсы, без обязательств поставки. То есть это чисто спекулятивные сделки. Товарная нефть занимает 1–1,5% рынка. Там объем денег в долларах (а все фондовые торги идут в долларах) вот такой, а если вы здесь будете в рублях, в юанях торговать, то изменит это рынок? Да никак не изменит! Марианна Ожерельева: Леонид, а давайте чуть назад отмотаем, потому что про Индию очень интересно. Вот сейчас это с критическим дисконтом для нас, как вы объяснили. 2021 год – как раз «Роснефть» подписывает с этой индийской нефтеперерабатывающей компанией контракт на поставку нашей нефти на 2022 год. Вот тогда законтрактовались на какую отметку? Хочется понять, это все-таки сейчас вот так критически низко продаем, потому что вынуждены, или тогда уже заложили, потому что та самая политическая история? Леонид Крутаков: Нет, там не было таких дисконтов, там была реальная цена, рыночная. Марианна Ожерельева: Рыночная? Леонид Крутаков: Да. Мало того, там же шло… Как «Роснефть» строит свое сотрудничество с Индией, с Китаем? Оно на взаимопроникновении, диффузии. То есть они не просто продают нефть, а они вошли на рынок АЗС и нефтепереработки Индии, то есть они вошли внутрь рынка. А Индия получила долю в нефтедобыче в России. То есть это такое взаимное проникновение. Марианна Ожерельева: А, «Сахалин – 1», у них 20% появилось. Леонид Крутаков: Да-да-да. Марианна Ожерельева: Это все об этом? Леонид Крутаков: То есть это создает интеграцию, экономическую интеграцию не на уровне финансовых потоков или торговых, а на уровне стратегических интересов, которые гораздо жестче и, в принципе, связывают сильнее. Я почему говорю, что не надо на дисконт идти? Потому что, ну да, люди пытаются пользоваться ситуацией всегда. И трудно их упрекнуть в этом. Но если мы будем настаивать на своей позиции, то и Индия, и Китай, да и весь мировой рынок будут покупать Brent по той цене, сколько она стоит, и с дисконтом в 2 доллара. А были же времена, когда Brent превышала марки, которые ценятся, по цене. Были и такие времена, и совсем недавно были. Виталий Млечин: Ну, если не продавать, все-таки доходы надо получать государству. Леонид Крутаков: А что вы с этими доходами сделаете? Я еще раз говорю… Как работает у нас сейчас финансовая система? Вот мы продаем – валютная выручка. И что мы делаем с этой валютно выручкой? Мы ее выпускаем на валютный рынок, чтобы не вырос курс доллара. То есть мы «кормим» спекулянтов, спекулирующих валютой. И на эти деньги потом покупается валюта, чтобы они не выросла в цене, и они потом отгоняются на Запад или складируются опять. Понимаете? Это такой механизм по высасыванию денег. Вы знаете… Виталий Млечин: Нет, ну с одной стороны. Марианна Ожерельева: И спасительный элемент там. Виталий Млечин: А с другой стороны, эти деньги можно вложить в экономику. Леонид Крутаков: В какую? Виталий Млечин: В российскую. Леонид Крутаков: А что? Как? Вот у вас 28 долларов. Что вы с ними сделаете? Или 28 миллионов. Виталий Млечин: Так нет, можно продать эти доллары за рубли (а на той же бирже, например, сейчас с удовольствием купят) и рубли уже вложить в российскую экономику, поддержать, не знаю, пенсионеров тех же. Леонид Крутаков: А почему мы ставим зависимость своего внутреннего рынка и экономического развития от удовлетворения потребностей внешнего рынка и внешних потребителей? Был такой глава Центробанка Геращенко… Марианна Ожерельева: Был. Леонид Крутаков: Он говорил: «Если вам государство говорит, что у него нет денег, то не верьте, они врут, потому что деньги они печатают». Именно так поступают США. Вопрос не в том, что нет денег, а вопрос в том, что нет проекта, под который можно деньги напечатать и сделать этот проект прибыльным, чтобы он окупался. Это вопрос институционального контроля за реализацией проектов. Когда степень административной ренты или так называемых «откатов» и всего прочего очень высокая, то у вас и издержки в экономике будут намного выше, чем в мировой. Если вы не наведете порядок в структуре экономики, если вы не наведете порядок на уровне проектов и контроля за реализацией проектов, то вы никогда не получите эффективный результат. Понимаете, ориентироваться на курс доллара – это неправильно. Ориентироваться надо на потребности внутреннего потребителя, на русских людей. Вот что должно быть параметром и диагнозом экономики. И любая эффективность должна оцениваться через это. Марианна Ожерельева: Вы прямо в тренде наших телезрителей, они тоже пишут об этом. А еще добавляют из Ростовской области: «Покупали, покупают и будут покупать нашу нефть, несмотря на санкции против России». Продолжаем про Индию, здесь любопытно. Смотрите. Ну вот Индия. И понятно, что прямой поставки, как в Китай, у нас сегодня нет. Возникает вопрос: как мы везем? Через Новороссийск везли, но это аж юг. Ну и порты Дальнего Востока. Сейчас пока еще как-то худо-бедно плывем. По железной дороге едем, но это уже немножко другое – как этот груз перевозить. Вот пока плывем. А не может быть так, что пусть даже эти 20–25, надо/не надо, но не доплывем? Вроде как договоры будут, а физически… Вот то, о чем вы говорили. Виртуально они продали, а физически ее не будет просто, и тут нам перекроют. Леонид Крутаков: Очень важная тема, потому что в энергетике контролирует рынок не тот, кто добывает нефть или покупает, а тот, кто контролирует транспортные пути. Это очень важно. Помните, как наше судно «Академик Черский» с Дальнего Востока шло в Балтику, когда строили «Северный поток»? Вокруг Африки погнали. Это целая эпопея была! Марианна Ожерельева: Да-да. Леонид Крутаков: Так вот, это ключевой вопрос. И неслучайно наши говорили о Северном морском пути. Неслучайно строили ВСТО, эту трубу на Дальнем Востоке. Неслучайно «Сила Сибири – 1» и «Сила Сибири – 2», которые соединяют западную ресурсную базу с восточной. То есть мы пытаемся создать возможность экспорта своих ресурсов. Раньше мы были монопольно зависимы от Запада: все трубы туда, все проекты были туда. Переориентировали на Восток, чтобы у нас была возможность перекидывать объемы туда и сюда. Тогда мы становимся регулятором. Тогда мы можем какие-то условия диктовать. А пока мы монопольно зависимы от одного покупателя, то диктует условия он, а не мы. Марианна Ожерельева: Леонид, вот 2–3% наши из 80% перерабатываемой нефти. А у кого покупает Индия сегодня? Вот кто главный поставщик? Леонид Крутаков: Персидский залив. Главный поставщик нефти – Персидский залив – и в Китай, и в Японию, и в Индию. Порядка 80% трафика нефтяного – это Персидский залив. И понятно, что Персидский залив контролируется, и какими вооруженными силами военно-морского флота, да? И Малаккский пролив, через который проходит основной трафик торговый, как раз нефтяной, в Азию, тоже контролируется. Не Индия, а имеется в виду уже Китай и вообще весь Азиатско-Тихоокеанский регион. Поэтому кто контролирует… Неслучайно же США строят и открывают свои военные базы. Не потому, что их солдатам там комфортнее, а потому, что они берут под контроль торговые пути. Марианна Ожерельева: Так и другие тоже с каким-то дисконтом продают? Или только санкции так на нас повлияли? Может быть, у других тоже есть политическая история? Леонид Крутаков: Специально были придуманы бейнчмарки, то есть эталонные сорта нефти, по которым торгуются остальные. Ну, WTI в США, западно-техасская нефть. По-моему, дубайская нефть в Азии. Кстати, Сингапур – один из основных нефтеперерабатывающих центров Азии, 30%. Когда говорят про экономический эффект и чудо Сингапура, забывают, что он всего лишь из ключевых для Азии хабов, ключевой хаб энергетический. Понимаете? Вот откуда богатство его растет, а не от того, что там свобода и демократия. Конечно, привязка к неким сортам сужает, тогда как бы ценообразование идет не от всего рынка, а от конкретных сортов. Например, марка Brent, английская, ее добывается в мире всего 0,6%, но при этом к ней привязаны цены на марки наши. Как его? Нет, не английская… Перепутал что-то. В общем, к английской смеси привязана российская нефть. Но там 0,6% добычи от мировой. Понимаете? А повысить или понизить добычу, сыграть на цене гораздо проще, чем на всем мировом рынке, но при этом весь рынок реагирует по ней. То есть это система демпферов была создана – как финансовых, как эталонных сортов, к которым была привязка цены на нефть. При этом вся Европа выстроена, все НПЗ выстроены под российскую тяжелую нефть, под нашу марку. Ну как? Почему мы должны продавать с дисконтом? Идите и покупайте тогда североамериканскую или английскую смесь, если вы считаете, что она лучше. Марианна Ожерельева: Спасибо вам, спасибо. Виталий Млечин: Спасибо. Марианна Ожерельева: Леонид Крутаков, политолог, доцент Финансового университета при Правительстве. И к нам присоединяется следующий эксперт. Виталий Млечин: Да. Александр Фролов, заместитель генерального директора Института национальной энергетики. Александр Сергеевич, здравствуйте. Марианна Ожерельева: Здравствуйте. Александр Фролов: Здравствуйте. Виталий Млечин: Александр Сергеевич, вот тут пишут наши зрители: «А когда мы уже начнем продавать продукты переработки нефти, а не сырую нефть?» Как вы считаете? Александр Фролов: А «вы» – это кто? Ну, «мы» – это кто в данном случае? Зрители? Марианна Ожерельева: Мы – Россия. Александр Фролов: Мы – Россия? Мы – Россия – продаем в течение десятилетий продукты переработки. Марианна Ожерельева: Расскажите про объемы и что продаем. Александр Фролов: Смотрите. У нас добывается порядка 550, за исключением 2020 года, по понятным причинам там было меньше добыто, порядка 550 миллионов тонн нефти. Больше половины этой нефти идет на переработку. Разумеется, рынок наш внутренний далеко не все нефтепродукты потребляет. Если мы посмотрим, то только по бензинам, пожалуй, наш внутренний рынок является главным потребителем. То есть мы 40 миллионов тонн бензина производим и 36 потребляем внутри Российской Федерации, а где-то 4 миллиона вывозятся за пределы страны. Половина, даже больше половины всего дизельного топлива идет на экспорт. Это производство порядка 75–77 миллионов тонн. Потребляется опять же где-то 35 миллионов на внутреннем рынке. Ну и порядка 40 миллионов идет в другие страны. Кроме моторных топлив, мы поставляем также модифицированные битумы. Причем модифицированные битумы поставляются не только в близлежащие страны, в страны Африки, но и даже до Латинской Америки они доходят. Ну, просто для понимания: это настолько высокомаржинальный продукт, что имеет смысл его вот так далеко везти. Далее. У нас производятся масла, в том числе масла 3 и 3+, опять же высококачественные, премиальные и отвечающие требованиям производителей – как автопроизводителей, так и производителей промышленного оборудования – ну, в зависимости от того, под какие цели эти масла заточены. Разумеется, значительная часть производимой продукции потребляется опять же внутри Российской Федерации. Правда, потребляться большая часть внутри Российской Федерации стала с 2015 года, когда скакнул курс, удвоился курс. Ну как удвоился? Уменьшился, получается, курс рубля к доллару, и импортная продукция стала менее выгодной. И тут наши потребители обнаружили, что у нас, оказывается, есть то же самое, но по более низкой и более выгодной цене. После этого стало потребляться внутри страны. Ну и шло на экспорт, потому что потребители за рубежом с удовольствием покупали. Например, марки, отвечающие крупным… соответствующие крупным российским нефтегазовым компаниям – той же «Роснефти», тому же «Газпрому». Они знакомы западным потребителям, они их понимают, они их знают, они их покупают. Не берем текущую ситуацию. Текущая ситуация у нас, конечно, специфическая. Марианна Ожерельева: Не покупают уже? Александр Фролов: Нет, покупают, конечно. Нет, другое дело, что шельмование всего российского началось, я тут смотрю, включая российских котиков и российские деревья. Марианна Ожерельева: Деревья тоже не пустили на выставку, да. Александр Фролов: Это просто… Марианна Ожерельева: Тургеневское дерево лишилось возможности в Европе принять участие… Александр Фролов: Нет, это, кстати, к вопросу, кто на стороне добра. Может ли сторона добра выступать против котиков? Марианна Ожерельева: А почему котики? А собаки вас не волнуют? Им тоже запретили. Александр Фролов: Собаки? Про собак я не слышал. Если собак, то тоже. Вот против животных нельзя выступать. У меня и кошка, и собака есть, тут все нормально. Так вот, то есть мы производим высококачественную продукцию. Кроме того, мы производим и продукты глубокой нефтехимической переработки. Причем этот сегмент собираются расширять в ближайшие 7–8 лет. Ну, запланировано строительство новых предприятий, запланировано развитие, соответственно, этого сегмента переработки. Что-то будет поступать на внутренний рынок, что-то будет идти на зарубежные рынки. Кроме того, у нас развивается производство, а вместе с тем и экспорт, ряда сопутствующих товаров, ну, ряда сопутствующих продуктов, необходимых для нефтепереработки. Например, у нас развивается производство катализаторов. А производство катализаторов позволяет и внутренний рынок насыщать, и что-то отправлять на зарубежные рынки. То есть в этом плане, конечно, может быть, можно было бы перерабатывать и больше нефти. Но понимаете, во что мы упираемся? То есть я сказал, что мы больше половины нефти перерабатываем. И где-то половину… Ну, для простоты: где-то половины переработанного мы тоже отправляем на экспорт. А оставшуюся половину мы потребляем внутри страны. Ну понятно, что внутри страны спрос расширяется, но не столь динамично, может быть, чтобы все продукты нефтепереработки можно было потреблять в Российской Федерации. Почему не перерабатывается остальная нефть? Потому что, во-первых, у нас мощности нефтеперерабатывающих заводов максимальные (не оптимальные) – это 300 миллионов тонн. Перерабатывается порядка 270 миллионов. Ну, что значит «не оптимальные»? Что если вы будете все 300 перерабатывать, то это будет менее эффективно. Ну, то есть чисто технологически это будет менее эффективно. Перерабатывается где-то 270. Ну, если бы мы поставили цель – перерабатывать максимум, то было бы 300 из 550 миллионов добываемых. И здесь можно задаться вопросом: а что же мы только нефтепродукты не поставляем в Европу? Так в Европе тоже есть свои заводы. И говорить про эту ситуацию в условиях кризиса, конечно, сложно, но если посмотреть как бы на ситуацию в среднем за последние десять лет, то… Ну, если бы мы сказали: «Нет, друзья, не покупайте нашу нефть, а покупайте только наши нефтепродукты», – европейцы бы стали вводить заградительные пошлины моментально. Вот все, что они считают идущим вразрез с интересами непосредственно их промышленности, они пытаются защищать с помощью пошлин: металлы, нефтепродукты, все что угодно. И наши нефтепродукты просто бы не попали на их рынок. Поэтому мы пошли другим путем: наши компании просто покупают либо доли, либо целиком нефтеперерабатывающие предприятия (и в Европе тоже). Соответственно, часть нефти, которая идет, часть сырой нефти, она перерабатывается уже просто в Европе. И опять же наши компании продают там свою высокомаржинальную продукцию. Вот как-то так получается. Марианна Ожерельева: Александр, мы же сегодня еще говорим про нефть, что вот такой дисконт серьезный попросила Индия. Точнее – туда уже пошла нефть по сниженной цене. Значит, два клана образовалось на SMS-портале. Одни говорят: «Не покупают – и не надо». А другие говорят: «Купят. А что еще им делать?» А вы к какому стану принадлежите? Александр Фролов: Ни к одному из них, потому что… Марианна Ожерельева: Посерединке? Александр Фролов: Нет. Ну, посерединке – это просто очень странная постановка вопроса, на мой взгляд. Марианна Ожерельева: Объясните нам всем, как надо. Александр Фролов: Ну смотрите. Во-первых, что значит «с дисконтом»? Даже если… Понимаете, если представить, что вся нефть продается с дисконтом… Кстати, тут коллега до этого абсолютно верно заметил, что нефть марки Urals… А она не идет, кстати, в Индию, она идет в основном на западном направлении – это где-то 30% нашего экспорта. Ну не суть. Это наша главная экспортная марка – Urals. И она продается традиционно с дисконтом по отношению к Brent. И речь идет… Причем в отдельные периоды времени она продавалась с премией. Ну давайте мы сейчас посмотрим на некие средние показатели за год (а он еще не закончился) и посмотрим, каков был дисконт нашей нефти по отношению к неким эталонам. Марианна Ожерельева: Каков? Александр Фролов: Нет, год не закончился. Марианна Ожерельева: А в промежутке нельзя сказать, да? То есть пока посчитать как-то нельзя? Александр Фролов: Пока даже март не закончился. Марианна Ожерельева: Ну хорошо, ладно. А в конце года? Александр Фролов: Мы с вами… Ну, либо по итогам первого квартала можно будет посмотреть. Это Минфин выкладывает соответствующие данные, по крайней мере по Urals можно будет посмотреть. Что касается дисконта. Вы понимаете, что в рублях эта нефть сейчас стоит не просто дорого, а чудовищно дорого. То есть даже 5 тысяч долларов… прошу прощения, 5 тысяч рублей за баррель – это очень много. Наш бюджет верстался из показателя около 3 200 рублей за баррель. А 5 тысяч – это чудовищно много. 5 500 – это что-то невероятное. Ну, все могут взять даже дисконт, если вдруг предположить, что действительно вся наша нефть (а это речь не обо всей, а об отдельных партиях), вот вся наша нефть будет продаваться по 83 доллара за баррель, то посчитайте по актуальному курсу, сколько она будет стоить в рублях. Даже с этим дисконтом она в несколько раз превышает заложенные в бюджет показатели. Это первый момент. Момент второй. Опять же мы говорим про дисконт в отношении отдельных партий, мы не говорим про какие-то долгосрочные контракты с чудовищным дисконтом, мы не говорим ни о чем подобном. Что касается Индии, ну, если говорить просто про Индию, то индусы покупали относительно немного нашей нефти. Если я правильно помню, то покупали они ну порядка 3–4 миллионов тонн. Марианна Ожерельева: Вот по прошлому году – 2,3 миллиона тонн нефти и 550 тысяч нефтепродуктов. Александр Фролов: Ну, прошлый год не очень показательный. Я беру оптимальные показатели. Ну, до трех. Давайте так: 3 миллиона. Но при этом у Индии есть большие планы по развитию потребления нефти, по развитию потребления газа, и они сейчас активно ищут не просто партнеров по миру, а они пытаются заходить в перерабатывающие и добычные проекты. И если бы вы знали, насколько они активно зондируют российский рынок. Они пытаются зайти везде. Причем в некоторые проекты их действительно пускают, но у нас есть правила, которые не позволяют работать иностранным компаниям на стратегических наших месторождениях единолично – они должны создавать совместные предприятия с нашими компаниями. «Хотите, ребята? Заходите. Но нам нужны не только деньги. Нам нужны либо технологии. Если у вас интересующих нас технологий нет, то вы должны делиться доступом к вашему конечному потребителю». То есть это не игра в одни ворота. Европейцы сейчас, мне кажется, в этой ситуации они ждут, кто первый моргнет. То есть то, что они делают – это идет в противоречие с их интересами. Почему про европейцев? Сейчас поясню. Смотрите. Европа выстраивала долгие годы отношения в рамках предложенных нами правил, то есть совместные предприятия, делятся технологиями, локализуют производство, допускают до конечного потребителя, то есть сети заправок, месторождения в Европе, подземные хранилища газа. В общем, все-все-все объекты, которые только могут быть, имеются в портфелях наших крупных нефтегазовых компаний. А они работали, потому что им был интересен и наш рынок как рынок сбыта для высокотехнологичной продукции, так и Россия была интересна как одна из немногих стран, где еще огромные неосвоенные запасы. То есть вы заходите и понимаете, что на десятилетия, если не на пару столетий, вперед вы в целом обеспечены некими объемами, которые вы будете ставить себе на баланс. А теперь они говорят: «Нет, мы из этого проекта выходим, мы из того проекта выходим. Здесь мы замораживаем и приостанавливаем новые инвестиции». В их интересах это? Нет, это не в их интересах. Но если они не идут в какой-то проект, то тут же приходят представители Индии и Китая, кстати. Ну, Китай – понятно, про него все знают. Представители Индии приходят и говорят: «Ребята, а мы хотим участвовать. Мы страшно хотим участвовать! Вот мы там хотим участвовать. Мы хотим быть в переработке, мы хотим быть везде. Конечный рынок? Пожалуйста! Привозите, продавайте. Мы с радостью!» Даже была идея прокладки газопровода к ним, но идея, знаете, такая немножко фантастическая, потому что… Марианна Ожерельева: Футуристическая. Александр Фролов: Ну, фантастика ведь не только на территории России. Есть такой газопровод ТАПИ – это из Средней Азии через Афганистан и Пакистан в Индию. Ну, он, наверное, еще более фантастичен, учитывая страны, через которые он собирается проходить. Тем не менее в него верят, в него пытаются вкладывать деньги, так что в какой-то мере к этому вопросу еще будут возвращаться. Но, конечно, поставки и нефти, и газа будут в Индию идти морским транспортом. Марианна Ожерельева: Спасибо вам, спасибо большое. Виталий Млечин: Спасибо, спасибо большое. Александр Фролов, заместитель генерального директора Института национальной энергетики, был с нами на прямой связи. Говорили о нефти, о продаже нефти, о покупке нефти, соответственно. Прервемся буквально на пару минут и вернемся. Оставайтесь с нами.