Анастасия Сорокина: «Неологизм тебе на язык» – так называли мы эту тему. Чем напряженнее времена, тем агрессивнее они отражаются в повседневной речи. Нет числа эпидемиологическим новообразованиям: «эпидограничения», «эпидрежим», «эпидмеры», «эпидзащита». Надолго ли задержатся в нашем лексиконе все эти «эпиды», «ковиды» и «удаленки»? Вот об этом и поговорим в ближайшие полчаса. Александр Денисов: Язык сломаешь, конечно. Настя сейчас как раз ломала язык. Анастасия Сорокина: Ломала, да. Александр Денисов: Мы наблюдали. Поговорим на эту тему вместе с нашим собеседником – Игорем Исаевым, директором Института лингвистики РГГУ, – ну а также с вами, уважаемые зрители. Рассказывайте, нравятся ли вам вот эти все новообразования в нашем языке. Анастасия Сорокина: Игорь Игоревич, здравствуйте. Игорь Исаев: Здравствуйте, здравствуйте, добрый вечер всем. Александр Денисов: Здравствуйте. Игорь, а как вам эти все «эпиды» и «ковиды», «коронки»? Игорь Исаев: Ну, вы знаете, здесь ведь ситуация очень простая. Язык – это такая материя, которая нас с вами не спрашивает, желаемое новообразование или не желаемое. Это самая прямая часть нашей с вами жизни, которая подчиняет язык себе. Александр Денисов: Ну, вы в своей речи употребляете? Потому что мне кажется, что это какое-то дурновкусие – козырять вот таким. Анастасия Сорокина: У вас появились новые слова? Игорь Исаев: Конечно, конечно. Я такой же дурновкусный, как и все окружающие. Анастасия Сорокина: А что вам нравится больше всего использовать? Игорь Исаев: Вы знаете, во-первых, конечно, мое любимое слово… Мы сейчас с вами про новообразования говорим, а есть еще ведь всякие устойчивые выражения, типа «печенегов, половцев и всяких рабочих выходных». Так вот, если только новообразования брать, то я очень люблю «удаленка». Так как я представитель системы высшего образования, то для меня, как и для любого человека, работающего в системе образования, «удаленка» – это такое ключевое большое слово. Кроме того, понятно, что все «ковидники» (те, которых обычно закавычивают) – это тоже наша с вами реальность. Соответственно, «ковидники», а также «Коммунарка», но уже в новом значении. Если вы обратите внимание, то появляются такие устойчивые конструкции: «Ну все, тебе Коммунарка!» Живем так. Анастасия Сорокина: А как вы считаете, все эти слова… Честно говоря, когда я готовилась к сегодняшнему эфиру, у меня было такое ощущение, что эти слова давно были. Для меня было таким откровением, что это что-то такое новое – например, «тепловизор», «санитайзер», «коронапаника». Появились такие устойчивые выражения, как «карантикулы» – это про школьников, которые сейчас дистанционно учились. «Ковидиоты» – это те люди, которые отрицают значение того, что есть пандемия, вирус, и что он опасен. «Подозрительными» называют тех, у кого есть подозрение теперь на инфекцию. «Самоизоляция» – это теперь у нас не негативное понятие, а, наоборот, очень даже положительное. Вот как вы считаете, все это будет в нашей речи дальше после эпидемии или все-таки сойдет как временное явление? Игорь Исаев: Вот смотрите, такой пример. В начале 90-х появилось огромное количество заимствований в молодежном жаргоне, связанных с таким свежим и новым вхождением, с самой возможностью, с идеологией появления иностранных слов на отечественном горизонте. Появилось огромное количество в молодежном жаргоне, обращаю ваше внимание, слов, типа «дринкнуть» (русское словообразование и заимствованный корень) или какой-нибудь «дринкач». Ну и где все они сейчас? Где эти слова, которые мы так привыкли видеть? Конечно, лексика – это один из самых подвижных пластов. Один из самых массово мигрирующих элементов как раз находится в лексике. Появилась актуальность – мы ввели в оборот слова. Исчезла актуальность – и они уходят сразу на периферию. То есть ядерная и периферийная часть лексики связаны с реалиями. Нужно было, чтобы появилось слово «компьютер» – оно и появилось. Нужно, чтобы появился какой-нибудь «ковидник» или «коронавирус» через «а»… Я не сразу привык его писать, потому что по русской традиции я должен его писать через «о», с соединительным «о». Но – нет. Пройдет время – и это уйдет. И это нормально. Это жизнь языка. Анастасия Сорокина: Скажем так, все эти обращения… Какое у вас было ощущение? Потому что как только объявился… было объявлено, что режим самоизоляции наступает в Москве, вы помните, на станциях метро появились такие наклейки, как «Домодедовская» и «Домобабушкинская». Вы считаете, что при помощи языка можно каким-то образом, скажем так, поддержать людей, какие-то новые понятия ввести, которые будут с чем-то положительным ассоциироваться? Игорь Исаев: Вне всяких сомнений. И в этом тоже заключается коммуникативная функция языка – мы должны поддерживать связь, коммуникацию. Поэтому все эти добрые слова, как «Домодедушкинская» и «Домобабушкинская»… Кстати, я не слышал. Спасибо вам за подарок. Я достаточно темный оказался. Это то, что должно появляться обязательно. Кроме того, ведь большое количество слов, которые (вы правду говорите) были уже на фоне языковом, они вдруг входят в ядерную часть. Это то, о чем раньше мы не думали. Например, слово «блокпост». У кого из нас оно могло ассоциироваться с чем-то, кроме военных действий? Но я, получая рабочий пропуск, естественно, думал о том, как я проезжаю блокпосты и въезжаю в Москву из своего Подмосковья. Или, например, «QR-код». Да кому прежде требовалось особое значение для QR-кода рождать в голове? А сейчас, действительно, останавливает Государственная автомобильная инспекция и требует показать QR-код. Меня даже преследовали, потому что мой QR-код не отобразился в какой-то системе, видимо. Вот видите – живем в новой реальности. Анастасия Сорокина: А с «карантье» вы сталкивались? Знаете, кто это такие? Игорь Исаев: Нет, с «карантье», кстати, я правда не сталкивался. Где вы нашли эти чудесные слова? Я даже могу догадаться. Я могу догадаться, что «карантье» – это человек, который находится дома. Или это человек, который проверяет? Анастасия Сорокина: Нет, нет. Оказывается, «карантье» – это тот, кто сдает свою собаку в аренду, чтобы с ней можно было погулять в период самоизоляции и не получить штраф. Игорь Исаев: Вы знаете, я понял, почему я этого не знаю: у меня две собаки своих, и я был лишен необходимости арендовать животных. Александр Денисов: И чувствуется, что вы на метро не ездили. Так бы лексикон свой и пополнили. Игорь Исаев: Ну, я должен принять вашу шутку как неприятную, потому что чувствуется, что я на метро не ездил, не передвигался. Но это чистая правда. Анастасия Сорокина: Тогда еще есть такое слово. Может быть, оно вам знакомо, раз уж вы действительно соблюдаете режим самоизоляции. Вот такой термин «расхламинго». Знаете, что это такое? Игорь Исаев: Нет. Анастасия Сорокина: Это синоним «генеральной уборки». Игорь Исаев: А-а-а! То есть был хлам, и мы его превращаем в «расхлам», разбираем. В смысле – обратное действие. Как «разобрать». Это прекрасно! Это прекрасная вещь! Спасибо. Анастасия Сорокина: А вообще откуда взялось это слово «карантин»? И как правильно нужно говорить – «на карантин», «в карантин»? Игорь Исаев: Вы знаете, само слово «карантин» буквально с тем же значением заимствуется. Ну, это же общенаучные термины, которые приходят из медицины или общественной жизни. А вот предлоги «в» и «на» – это то, с чем сталкиваемся мы с вами в повседневности. Это конкурирующие предлоги в русском языке, они существуют давно. Например, смотрите: «идти в театр», но «на работу». Они конкурируют друг с другом. Ну, это такая условная конкуренция. Они позиционно распределены в русском языке. Ситуация ровно так же, что с Украиной: «в» или «на» – это вопрос традиции. В некоторых случаях (и тут нет логического объяснения) есть исторические причины, которые имели когда-то объяснение, но сейчас мы с вами определяем по традиции. Именно поэтому иностранцам очень тяжело учить чужой язык – они должны усваивать это, просто запоминая. Александр Денисов: Как вы думаете, когда мы «наедимся» этими словами, которые Настя приводила в пример? Они же быстро «портятся». Ну, звучит круто, но два-три раза. Это как шутку шутить, знаете? Анастасия Сорокина: «Курс лимона», «курс имбиря». А «наружа» – это то, что происходит за пределами дома. Александр Денисов: Это как постоянно рассказывать один и тот же анекдот. Умным не будешь выглядеть, наверное, да? Игорь Исаев: Классическая шутка: «Мы ими наедимся на завтрак после войны». Как только закончится коронавирусная война, мы тотчас же ими наедимся. Какое-то время мы с вами их еще пообсуждаем. Несколько раз мы выйдем, может быть, в эфиры. Но потом продюсеры скажут: «Нет, ребята, уже не актуально». Буквально на завтрак после войны. Александр Денисов: Уже не смешно будет, да. Игорь Исаев: Конечно, вне всяких сомнений. Анастасия Сорокина: Спасибо. Это был Игорь Исаев, директор Института лингвистики РГГУ. У нас есть опрос – мы узнавали, какие новые слова появились у наших жителей. Давайте посмотрим. ОПРОС Александр Денисов: Интересно, какие-то новые слова нецензурные. Ну понятно, не расскажешь. Сейчас мы поговорим, продолжим на эту тему беседовать с нашим следующим экспертом – это Александра Ольховская, ведущий научный сотрудник Государственного института русского языка имени Александра Сергеевича Пушкина. Анастасия Сорокина: Александра Игоревна, добрый вечер. Александра Ольховская: Здравствуйте. Анастасия Сорокина: Подскажите, пожалуйста, какие у вас появились новые слова за время пандемии, которые вы часто используете? Александра Ольховская: Лично в моем лексиконе, да? Анастасия Сорокина: Да. Александр Денисов: А у вас свой индивидуальный, Александра. Это очень интересно, научите. Александра Ольховская: Нет, вы знаете, я просто слушала прямой эфир. И очень многие единицы, которые вы упоминали, встречались мне на просторах социальных сетей, на просторах интернета, но я не могу сказать, что я использую их в собственной речи. И они носят скорее такой оценочно-игровой характер. Ну, это слова вроде «наружа» или, я не знаю, «карантье», «карантини» («карантинный мартини») и так далее. Они очень оценочные, очень эмоциональные. Они позволяют снизить градус такого общественного напряжения, но в моем собственном лексиконе, в бытовой речи, конечно, не используются. А чаще всего используют такие слова, о которых как раз информанты и говорили. И что интересно? Они их относят к категории новых слов, хотя они таковыми совсем не являются. То есть все эти слова, если бы они открыли какой-нибудь словарь современного русского языка, да даже словарь Ожегова последних годов издания, они бы их нашли в этом словаре. То есть новыми они не являются. Но в последнее время резко увеличилась частотность употребления этих слов. Это как раз относится к словам «удаленка», «дистанционка», «маски», «перчатки», «масочный»… Я не знаю, что еще здесь можно назвать. Конечно, разные слова из медицинской сферы – они активизировались и вошли в речь обычных носителей языка. Если раньше эти слова знала только очень узкая группа специалистов, то сегодня многие из них понимают даже дети: ну, вроде «пандемия» или «ИВЛ», или «сатурация», или что-нибудь наподобие «санитайзер». И я думаю, что как раз такие слова в мой личный лексикон вошли и стали активно употребляться. Александр Денисов: Вы знаете, все эти слова наверняка знали поклонники сериала про доктора Хауса и других, «Скорая помощь». Этого, конечно, можно было нахвататься. А вот мне интересно ваше мнение. Мы с предыдущим собеседником не поняли друг друга. Ну, точнее – поняли друг друга. На мой взгляд, это дурновкусие – употреблять такие слова, как «удаленка», «санкционка», все вот эти с суффиксом «к», потому что в приличном обществе это звучит как-то не комильфо, на мой взгляд. Вот вы следите за своим языком, стараетесь, чтобы этот сор не попадал? Ну, все-таки можно сказать «удаленный режим» – это как-то поприличнее. Или это мой снобизм? Александра Ольховская: Я бы так прокомментировала ваш вопрос. Вы знаете, что язык как бы делится на разные сегменты, и есть литературный язык, есть разговорный язык, есть специальный терминологический язык и так далее. Вот слово «удаленка», или «санкционка», или «гуманитарка», или «маршрутка», «гречка» и так далее… Александр Денисов: Ну, «гречка» – это еще нормально. Александра Ольховская: Это гречневая крупа. Здесь тот же самый языковой механизм. Гречневая крупа – гречка. Джинсовая куртка – джинсовка. Маршрутное такси – маршрутка. Удаленный режим – удаленка. То есть сам языковой процесс абсолютно аналогичный. Другое дело, что «удаленка» – это новое слово, и его разговорность очень сильно ощущается. Может быть, также его частотность, активность в речи набивает оскомину носителю языка, поэтому он негативно реагирует на него. В общем и целом я согласна с вами в том, что такие слова, конечно, лучше не употреблять в публичном дискурсе. Но, как мы с вами знаем, сегодня средства массовой информации, массмедиа стремятся к такой разговорности, даже некоторой фамильярности. Это создает такую иллюзию близости, иллюзию неформальности и так далее. Анастасия Сорокина: Вот сейчас появилось сообщение, такой термин… Не знаю, слышали вы или нет. Я, например, не сталкивалась. «Чумоватенькие» – это знаете про кого? Александра Ольховская: Ну, наверное, те, кто остался сидеть на карантине. Анастасия Сорокина: Нет, это про москвичей, которые могут привести заразу. Вот так называют. Александра Ольховская: Ясно. Анастасия Сорокина: Вы заговорили про СМИ, которые задают моду, задают тон на язык. В этом году Международный фестиваль русского языка и грамотного общения «Руфест» проходил в онлайн-режиме. И сейчас мне кажется, что даже больше не телевидение, не радио, а именно интернет, именно общение в социальных сетях как раз и является тем самым источником распространения нового языка. Как вы считаете, нужно ли ввести какой-то тот самый правильный язык, на котором должны общаться люди? Или, в принципе, это живое явление, на которое не надо никаким образом влиять? Александра Ольховская: Отвечу сначала коротко, а потом прокомментирую. Это живое явление, на которое не то чтобы не надо, а бесполезно влиять. А теперь немножко прокомментирую. Здесь вот какое очень важное обстоятельство. Оно находится на стыке лингвистики и психологии, но тем не менее мне кажется, что очень важно его назвать. Медиа, социальные сети – они отчасти целенаправленно, отчасти нецеленаправленно формируют вот такой язык или дискурс катастрофы. Для этого дискурса характерно частотное употребление негативных, связанных со страхом, паникой, опасностью слов. Это слова «смерть», «летальный исход», «болезнь», «враг», «заболеваемость», «режим повышенной готовности» и так далее. И если настоящий, реальный COVID влияет на человека физически, биологически, то идея коронавируса, тот семантический кластер, который формируется вокруг него средствами массовой информации и социальными сетями, он воздействует идейно и психологически. Ну, я думаю, что в таких стрессовых ситуациях (вы согласитесь со мной) психическое и психологическое здоровье общества не менее важно, чем физическое. И поэтому мне кажется, что, конечно, четвертой власти нужно иногда задумываться о последствиях своей информационной деятельности. Может быть, вы слышали такое слово «инфодемия», оно тоже попало в разные словари коронавируса или словари эпохи пандемии. Вот мне кажется, что оно интересно с этой точки зрения. «Инфодемия» – это вирусное распространение фейковой информации о коронавирусе, о COVID-инфекции. Это действительно воздействует на людей, действительно влияет на их сознание, это становится таким драйвером общественного сознания. Александр Денисов: Александра, а можете сказать, что появление этих слов (тут действительно в фантазии не откажешь) – это свидетельство творческого начала в народе? Даже нецензурная лексика… Уже тоже заговариваюсь. Зрительница говорит: «Я бы вам рассказала новые слова, да эфир не позволяет». Казалось бы, два существительных… хорошо, один глагол, а какие вариации появляются разнообразные! Я искренне поражаюсь. Мне интересно, я думаю: «Надо же! Я не знал, что что-то еще новенькое можно придумать». А придумывают! Вы посмотрите. Вас не поражает, что даже мат продолжает развиваться, двигаться вперед, как это ни смешно звучит? Александра Ольховская: Вы знаете, почему меня это не поражает? Потому что одна из функций языка – функция смехотворческая. Всем известно, что смех позволяет справиться с разными опасными ситуациями. И язык здесь, в этом случае, в этом аспекте тоже выступает как такое орудие, что ли, психологического здоровья. Люди шутят разнообразно, играют – и таким образом выплескивают свои негативные эмоции. И все эти «корониалы», «карантье», «карантини» и другие словотворчества – они тем и полезны для людей, что позволяют им справиться с этой ситуацией непростой. Александр Денисов: Позволяют еще агрессию выплеснуть – все-таки лексика экспрессивная. Александра Ольховская: Да, безусловно. Может быть, вы слышали о том, что появилась новая социальная практика и, соответственно, название для этой практики – «коронашейминг» или «карантиношейминг», то есть резкое осуждение, гнев в отношении тех, кто не соблюдает режим самоизоляции или нарушает карантин. Вот это и происходит с помощью языка – люди выплескивают свои негативные эмоции Александр Денисов: Я, честно говоря, такого не слышал. То есть вы сталкивались и как-то определили? «Коронашейминг», да? Александра Ольховская: Да, «коронашейминг» или «карантиношейминг». Александр Денисов: То есть вы сталкивались с таким явлением или нет? Александра Ольховская: Я сталкивалась с проявлением. То есть я не слышала реального употребления этого слова в речи, но я сталкивалась с проявлением этой практики. Александр Денисов: А вот интересно. Расскажите, что за ситуация была. Александра Ольховская: Ну какие ситуации? Люди, видя, как человек, например, в очереди нарушает дистанцию, социальную дистанционную в полтора метра, начинают возмущаться, ругаться, указывать на то, что нужно ее соблюдать. Или, видя человека, который идет без маски, тоже приходят в гневливое состояние. Александр Денисов: Как вы думаете, срок службы этих слов долгий или нет? Обстоятельства, контекст исчезнет – и тут же они испарятся? Или все-таки у нас в памяти останется? Александра Ольховская: Я думаю, что единицы неологизмов эпохи пандемии, скажем так, назовем их так, конечно, войдут в общий словарный фонд. Но это будут единицы. Причем не оценочно-игрового характера, не «карантинки» и не «ковидиоты», а вот такие объективные наименования, которые сближаются с терминологическими словами, вроде «коронавирус», «самоизоляция», «плато». Эти слова, я думаю, войдут в общий словарный фонд и в ближайшее время будут отражены в толковых словарях русского языка. А все остальные, скорее всего, схлынут. Анастасия Сорокина: Александра, можно уже подвести промежуточный итог и сказать, что «коронавирус» точно будет уже словом года 2020-го? Александра Ольховская: Думаю, что здесь будет конкуренция между «коронавирусом» и «удаленкой». Несмотря на негативное отношение одного из ведущих к этому слову, видно, что народ тепло и с любовью относится и к самой удаленке, и к этому слову. Александр Денисов: То есть вам понравилось так жить, Александра, да? Александра Ольховская: Мне так жить не понравилось, но чувствуется, что у этого слова есть такой теплый ассоциативный заряд. Об этом говорят и мемы, которые заполонили просто пространство интернета. Ну, например, один из них: обертка шоколадки «Аленка» и… Александр Денисов: «УдАленка». Александра Ольховская: Да. Александр Денисов: Ну, по вашему виду не скажешь, что вам не понравилось – цветущий у вас вид, жизнерадостный. Спасибо вам большое. Очень приятно было поговорить с вами. Спасибо. Анастасия Сорокина: Спасибо. Это была Александра Ольховская, ведущий научный сотрудник Государственного института русского языка имени Александра Сергеевича Пушкина. Александр Денисов: Вернемся после новостей.