Подростки-убийцы. В начале октября произошел ряд резонансных случаев, когда подростки убивали знакомых и незнакомых людей, причем с особой жестокостью и по смешным причинам вроде ссоры в соцсетях. Почему современные подростки становятся столь агрессивными? Можно ли винить в этом воспитание?  Виталий Млечин: Ну а в начале нашей программы мы поговорим о такой безрадостной теме, как преступления, которые совершают подростки – по сути, еще дети. Может, и правду говорят про осеннее обострение, или это все гормоны – сразу три чудовищных случая произошли всего в течение недели. В Минске 17-летний молодой человек напал на посетителей торгового центра с бензопилой и топором; в результате одна женщина погибла, еще одна была ранена. Как позже признался юноша, решение о совершении массового убийства с особой жестокостью он принял давно из-за того, что разочаровался в себе и испытывал отвращение к человечеству. При этом сам он хотел быть убитым при задержании. Сообщалось, что молодой человек из обеспеченной семьи, но фактически его воспитанием родители последнее время не занимались. Ну а два года назад он проходил лечение в психиатрическом диспансере. В Красноярске 13-летний школьник зарезал бывшего одноклассника после ссоры в соцсети. Выяснение отношений из виртуального мира переместилось в реальный двор: поссорившиеся одноклассники привели с собой друзей, началась потасовка. В ходе ссоры подросток неожиданно достал складной нож и нанес своему бывшему однокласснику удар лезвием в область грудной клетки. Юноша попытался убежать, но не смог: слишком много крови потерял. Учитывая, что нападавший не достиг возраста уголовной ответственности, уголовное дело в отношении него возбуждаться не будет, но вдумайтесь: человек стал убийцей в 13 лет. По печальному совпадению еще одно ЧП произошло в городе Дивногорске – это Красноярский край. Две двенадцатилетних школьницы поссорились и решили выяснить отношения в лесополосе. Во время разборок одна из них набросилась на обидчицу и ее подругу с ножом. Но здесь хотя бы обошлось без погибших. Сейчас обе пострадавшие находятся в больнице, их жизни ничто не угрожает. Что происходит с подростками? В чем причина такой агрессии? И можно ли быть уверенным, что с твоим ребенком ничего подобного не случится? Спросим сейчас у нашего гостя – Анатолий Северный, президент Ассоциации детских психиатров и психологов, ведущий научный сотрудник Научного Центра психического здоровья, кандидат медицинских наук. Здравствуйте. Ольга Арсланова: Здравствуйте. Виталий Млечин: Проходите, пожалуйста. Присаживайтесь. Анатолий Северный: Добрый день. Виталий Млечин: Скажите, пожалуйста, что это такое – осеннее обострение или просто так совпало неудачно? Можно ли говорить о какой-то системе, зависимости? Ольга Арсланова: Честно говоря, пока слушала выступление Виталия, у меня было ощущение, что это описание какого-то очень плохого, с очень плохим сценарием сериала о подростках. Анатолий Северный: Не знаю, можно ли говорить об осеннем обострении – это надо конкретные случаи рассматривать. Но действительно осенью, весной чаще происходят нарушения эмоционального состояния в том числе у подростков. Известно такое, так сказать, явление, как подростковый криз: когда происходит гормональная перестройка, физиологическая и психологическая в том числе, она, в частности, сопровождается вот такими мировоззренческими поисками, поисками себя, своего места в мире, отношения с окружающими. И при этом подросток, с одной стороны, хочет быть самостоятельным и демонстрировать свою самость, независимость (в первую очередь от родителей), а с другой стороны, ему очень важно быть в определенной группе – в так называемой референтной группе – и соответствовать тем требованиям, которые эта группа предъявляет. То есть тут все очень противоречиво в подростковом возрасте. Ольга Арсланова: Мы прекрасно помним это время. Я очень хорошо помню себя подростком. Думаю, Виталий, может быть, тоже помнит. Всякие были времена, было сложно. Но мысли о том, чтобы причинить вред кому-то рядом, физический вред, почему-то не возникало. И честно, я таких подростков в школе, на первых курсах даже не встречала. Складывается такое ощущение, что что-то изменилось, что-то не то происходит. Анатолий Северный: Я Вам скажу, что изменилось в первую очередь. Изменилась информационная среда. Если раньше происходили такого рода эксцессы, то они были достоянием двора, улицы, квартала, максимум города, если город небольшой. Сейчас любой эксцесс становится достоянием всего мира. Как вам, наверное, известно, с 1930-х гг. существовали колонии для несовершеннолетних. И там содержались подростки, совершившие правонарушения, в том числе убийства. Поэтому это отнюдь не новость нашего времени. Ольга Арсланова: Но в советское время, по-моему, была даже одна смертная казнь подростка за убийство, но об этом говорила вся страна, и это единственный случай, о котором мы знаем. Анатолий Северный: Именно потому, что была смертная казнь – об этом говорила вся страна. А в общем у нас ведь до сих пор нет… Мы не можем сравнить, у нас нет статистики советского времени подростковой преступности. Во всяком случае у меня ее нет, и не уверен, что у кого-то она есть, что она открыта. Я ведь не работник органов внутренних дел, я врач-психиатр. А в своей практике я встречал самые разные проявления подростковой агрессии – и детской агрессии, не только подростковой. Причин может быть масса, надо разбираться в каждом отдельном случае. Выяснилось, что вот этот минский школьник, очевидно, страдает психическим расстройством, уже лечился. Скорее всего, он выпал из поля зрения специалистов, из постоянного наблюдения, которого требует такого рода нездоровое… И вообще я должен сказать, чтобы прежде всего понимали те, кто нас смотрит и слушает: подростковый эксцесс никогда не бывает внезапным, случайным – он всегда имеет предыдущую историю. Либо это эксцесс аутоагрессии – то есть попытка нанести вред себе (суицид, повреждения себя и так далее), либо гетероагрессия, то есть это агрессия по отношению к окружающим. Всегда есть предыстория. И вся беда в том, что эта предыстория проходит мимо внимания в первую очередь родителей, которые, к сожалению, заняты все больше тем, чтобы выжить, обеспечить какую-то возможность выживания семьи и своих детей. Проходят мимо и социально-психологических служб, поскольку психологические службы образования, к сожалению, организованы таким образом, что они не в состоянии выявлять рисковые группы и заниматься с ними. Проходят мимо социальных служб… Короче говоря, у нас нет кризисных служб, куда могли бы обращаться… За редким исключением. Есть такая служба, к примеру, в Санкт-Петербурге – давно и успешно функционирует. Но это, может быть, единичные регионы, где что-то подобное есть. В целом системы кризисных служб в стране нет. Нет службы, куда может обратиться подросток с теми проблемами, которые его беспокоят. К родителям подростки чаще всего не обращаются со своими проблемами, опять же, по целому ряду причин. Ольга Арсланова: Думают, что не поймут, не смогут помочь. Виталий Млечин: В первую очередь это проблема сепарации: подросток хочет отделиться от семьи, он хочет демонстрировать свою самостоятельность, он хочет быть независимым в первую очередь от родителей. И поэтому сплошь и рядом мы на приемах сталкиваемся с тем, что впервые родитель узнает о переживаниях своего ребенка от психиатра, к которому пришел подросток. У меня на приеме мамы сидят и плачут, когда они слышат о том, какие переживания мучают их детей, о которых они не знали. Так что все это очень сложно. Это может быть и среда, это может быть и психическое расстройство, это может быть и влияние референтной группы, это могут быть проявления вот того подросткового криза, о котором я говорил, с его психологическими особенностями. И это в том числе влияние средств массовой информации и среды. Ольга Арсланова: Это вот та версия, которую очень любят сами родители. Они очень любят все сваливать на Интернет, на социальные сети, на общение сверстников в этой среде. Они говорят, что там какие-то совершенно непонятные им правила, которые каким-то образом влияют на их ребенка. Анатолий Северный: Я не то имел в виду. Я имел в виду, что, к сожалению, у нас в средствах массовой информации культ превосходства, культ насилия зачастую пропагандируется и становится достоянием. Понимаете, когда у нас демонстрируют, как дети избивают друг друга – дети, даже не подростки – и этот спорт называется боксом, то это вот как раз есть пропаганда культа насилия, в том числе в детской среде. А когда такие вещи поддерживаются еще на каком-то официальном, административном уровне, то, естественно, это становится, так сказать, частью подростковой культуры. Ольга Арсланова: Мы даже не будем комментировать бои без правил детские. Анатолий Северный: Да. А ведь что такое бокс? Что такое чистая победа в боксе? Это нокаут. Что такое нокаут? – это с медицинской точки зрения сотрясение головного мозга. Это травма головного мозга. Но когда взрослые идут сознательно на то, что они могут получить травму головного мозга, это их дело. Но когда детей принуждают наносить друг другу жизненно-рисковые травмы и это выносится на всеобщее обозрение, то, я считаю, это уже социальный нонсенс. Ольга Арсланова: Но все-таки не так много детей смотрит бокс и бои без правил по телевизору. В основном смотрят что? – мультики. Анатолий Северный: Так это же не только в телевизоре. Это же все тут же выкладывается в Интернет. Это тут же на Ютубе. Это все становится тут же всеобщим достоянием и собирает тысячные, миллионные эти самые просмотры и так далее. Виталий Млечин: Но при этом любой ребенок может в какой-то момент взять нож и кого-то зарезать или это все-таки должны быть какие-то предрасположенность, склонность к этому? Анатолий Северный: Я уже сказал об этом: любой эксцесс детский в подавляющем большинстве случаев всегда имеет предысторию. Конечно, не любой ребенок. Естественно, ребенок, выросший в семейной среде взаимоуважения, взаимопонимания, ребенок, выросший в атмосфере гуманистической, скажем там, представления о мире, о жизни, ребенок, который общается со сверстниками по каким-то содержательным, творческим интересам, ну и ребенок, который при этом психически здоров – от него вряд ли следует ожидать такого рода эксцессов. Виталий Млечин: Но это приобретенное какое-то качество или должны быть врожденные какие-то предпосылки? Анатолий Северный: И то, и другое. Есть и то, и другое. Есть психические расстройства, которые наследуются, которые передаются от предков детям. Они как раз имеют свойство манифестировать, как у нас говорится, то есть ярко проявлять себя именно в подростковом возрасте. Ольга Арсланова: Скажите, чего не должны делать родители, чтобы не провоцировать и не подталкивать своих детей к такому? Анатолий Северный: Родители прежде всего должны… Ольга Арсланова: Понимаете, поразительная вещь: этот обсуждаемый закон о запрете детей бить – какое возмущение он вызывает у многих родителей. Как это? – я уже и ребенка шлепнуть не могу? Кого эти люди могут воспитать? Анатолий Северный: Мы в свое время проводили специальное исследование о распространенности насилия в российских семьях. В 40% семей дети испытывают физическое насилие. Причем, как ни парадоксально, чаще со стороны матерей. Вот это статистический факт, который был установлен при специальном исследовании. Да, битье детей – это, к сожалению, скажем так, в педагогической культуре российской семьи. Не только российской – в Англии вот недавно только отменили порку, лет 20 назад всего отменили порку детей. Не только в России. Но в России это укоренилось за многие столетия. И даже физическое насилие может быть не так опасно, как эмоциональное, психологическое подавление и отчуждение. То, от чего больше всего страдают дети – это недостаток эмоционального резонанса в семье. Виталий Млечин: То есть что надо делать? – надо беседовать с детьми, спрашивать, как у них дела, какой-то контакт устанавливать? Ольга Арсланова: Искренне при этом. Анатолий Северный: Надо прежде всего чувствовать ребенка. То, что я без конца повторяю родителям своих пациентов – надо не бояться проявлять чувства. Родители почему-то считают, что вот если мы будем слишком откровенно любить, то мы этим избалуем. Ничего подобного: любви никогда не бывает слишком много, ее бывает только недостаток. Надо не стесняться проявлять чувства, и важно, чтобы ребенок ощущал то, что вы ему сочувствуете, то, что вы понимаете его, то, что вы хотите его понять. Не подавить, не приказать, не указать, не заставить, а понять, что он хочет, и договориться с ним. Ведь есть такой феномен – мы довольно часто встречаем в своей практике – когда дети провоцируют агрессию на себя, когда ребенок проявляет непослушание, озорство или даже агрессию, для того чтобы вызвать агрессию на себя. Почему? – потому что, когда он испытывает агрессию со стороны родителей, он ощущает проявление чувств, чего ему не хватает. Ольга Арсланова: Хотя бы не безразличие. Анатолий Северный: Именно, именно не безразличие. Не отчужденность. Не сепарацию. Ольга Арсланова: Давайте сделаем небольшую паузу – с нами на связи Юлия Зимова, член Общественной палаты, президент Межрегиональной общественной организации "Наши дети". Юлия, здравствуйте. Виталий Млечин: Здравствуйте. Ольга Арсланова: Спасибо, что немного подождали, пока мы выйдем в прямой эфир. Насколько я знаю, Общественная палата активно выступает против вообще обсуждения вот таких вот случаев, о которых мы сегодня говорим? Юлия Зимова: Ну, смотрите. Это один из тезисов. Просто когда об этих случаях сейчас стали разговаривать часто, вопрос в том, что деток, которые такие вещи совершают, нельзя ни в коем случае приглашать на передачи, чтобы они не думали, что они какие-то герои. Очень важный еще элемент, который мы везде говорим – о том, что у нас сейчас очень большой пласт в соцсетях потерян, то есть созданы целые огромные субкультуры, которые, в общем-то, уже давно работают в соцсетях. То есть если мы хотим дотянуться до детей и не можем этого сделать через секции и какие-то другие понятные вещи, то очень важно и нужно это сделать, наверное, через соцсети. Запустить какие-то, может быть, даже на государственном уровне истории, начиная от онлайн-квестов и заканчивая чем угодно, чтобы дети могли сами себя образовывать, развивать и занимать достойным образом в социальных сетях. Виталий Млечин: Тот уровень агрессии, который мы сейчас наблюдаем – Вы связываете это с влиянием как раз тех самых социальных сетей, телевидения, чего-то подобного? Каких-то новшеств, которые пришли в последние десятилетия? Юлия Зимова: Я связываю с тем, что нечем, наверное, заняться детям. И родители их не могут занять. И не потому, что они там плохие, виноваты или еще что-то, а потому что они не смогли найти, возможно, секцию, еще что-то. Ситуации разные бывают. Ребенок предоставлен сам себе. А дальше уже чем ребенок при всем при этом занялся – это вопрос уже не только к родителям, а ко всему, что ребенка окружает, то есть к тому самому социуму, который не смог ему дать нужную начинку, чтобы он мог чем-то заняться вместо этого. Виталий Млечин: Есть у Вас видение, понимание того, как бороться с этой ситуацией, как ее улучшить? Юлия Зимова: Я считаю, что очень важно – это, во-первых, кружки, секции и все, что с этим связано. То есть каждый глава любого муниципалитета, субъекта должен понимать, чем занята молодежь там, что делают его дети, его подростки и так далее. Второй момент – это, конечно, Интернет и социальные сети: определенную часть политики в этой сфере надо приводить в Интернет, это нужно и можно сделать, это не стоит никаких огромных денег – это надо просто понять, принять, решить, как это делать и начать уже делать. Потому что уже много было случаев того, что происходят разные технологии манипуляции, в том числе через социальные сети, а реакция ответная пока что не понятно, какой должна быть, не понятно, как ее все-таки сделать. Ну и очень важно, чтобы СМИ при этом при всем говорили обязательно, что за это бывает. Раз уж мы эту тему поднимаем, потому что СМИ не могут ее не поднимать… То есть не делать из этих детей публичных каких-то, чтобы их все знали, и при всем при этом говорить обязательно, что за это бывает, и предлагать альтернативы, где этим детям проводить это время и чем им занять себя. Виталий Млечин: Спасибо. Ольга Арсланова: Спасибо. Юлия Зимова, член Общественной палаты, президент Межрегиональной общественной организации "Наши дети" была в прямом эфире. Мы сейчас прервемся на новости, и в том числе вот эти вот тезисы тоже предлагаю обсудить. Мы продолжаем. У нас в гостях Анатолий Северный, президент Ассоциации детских психиатров и психологов, ведущий научный сотрудник Научного Центра психического здоровья, кандидат медицинских наук. Мы говорим об агрессии подростков. У нас очень много вопросов от зрителей, очень много СМС – мы к ним обязательно вернемся. Вот эта вот некая среда манипулятивная, которую создают подростки – понятно, что они ее создают и в социальных сетях, и в реальной жизни, и это было всегда, а не только с появлением "ВКонтакте". Анатолий Северный: Конечно. Ольга Арсланова: Это какая-то психологическая норма для этого возраста? Анатолий Северный: Да, естественно. Я уже говорил, что у подростков есть так называемая реакция группирования. Они обязательно собираются в группы, причем в самые разные – то, что называется "референтная группа". То есть это та группа, которая соответствует интересам подростка, его эмоциональному состоянию; группа, которая его приемлет, у которой есть общие интересы и так далее. Да, это естественно. Я уже говорил, что вот это, так сказать, внутреннее противоречие: с одной стороны, демонстрация самостоятельности, независимости, а с другой стороны, зависимость от группы и стремление в этой групповой иерархии занять определенное место. А для того, чтобы в этой групповой иерархии занять более высокое место, надо себя проявить. И вот если в этой вот группе культ силы, насилия, то, значит, себя надо проявить через насилие, через силу. Идут в эти секции бокса, идут в единоборства и так далее, чтобы стать сильнее, чтобы доказать, что он в своей группе может занимать более высокое, привилегированное положение. Ну и так далее. Очень сложная вещь эта подростковая психология. Виталий Млечин: Давайте дадим слово нашим зрителям. Валерий из Санкт-Петербурга до нас дозвонился. Ольга Арсланова: Здравствуйте. Виталий Млечин: Здравствуйте, Валерий. Говорите, пожалуйста. Зритель: Здравствуйте. Значит, я военный преподаватель и могу сказать одно: надо вернуться к советскому времени. Очень хорошая была развитая идеология воспитания подростков и детей. Сухомлинский, Уточкин, Спок – понимаете? Это самое главное. Ребенок должен понимать, для чего он живет, зачем он живет, почему он живет и для кого он живет. Ольга Арсланова: Это не все взрослые понимают, спорят, знаете ли. Зритель: Так вот с детства, как приучили нас в Суворовском училище и как мы воспитывали, что у ребенка должен быть страх за себя, потому что даже животное боится. Человек – это тоже разумное животное. Когда я попал в плен в Югославии, я знал, что со мной будет, и во мне возникает инстинкт самосохранения. Человек способен на многое. Так что с детства он должен понимать, что он должен отвечать за все. Он должен знать, за что он ест хлеб, почему он ест хлеб. Идеология должна быть воспитания будущего человека. Ольга Арсланова: Понятно. Виталий Млечин: Спасибо, Валерий. Ольга Арсланова: Понятна Ваша точка зрения. Виталий Млечин: Идеология должна быть. Ольга Арсланова: И так ли хорош Спок и воспитание страха у ребенка? Вопрос возникает. Анатолий Северный: Ну, кстати, мы говорили о физических наказаниях. Спок не отвергал их и даже в определенных ситуациях, насколько я помню – правда, это было уже лет 40 назад, когда увлекались Споком – считал это вполне приемлемым. Понимаете, это вот действительно прав наш зритель, который сказал, что главное в воспитании – это страх. Да, это вот советская система. Он требует возвращения к советской системе воспитания, в которой главным был страх. Ольга Арсланова: А психически здоровый человек может вырасти в такой атмосфере? Анатолий Северный: Психически здоровый человек вырастает в любой атмосфере, слава богу. Другое дело, в какой мере атмосфера предрасполагает к проявлению тех заложенных в него природой, воспитанием скрытых проявлений, в том числе агрессии, в какой мере эта атмосфера их провоцирует или, наоборот, сглаживает и корректирует. Вот в чем суть. Ольга Арсланова: Это просто очень популярная точка зрения: нам пишут, что "вся проблема в обществе, это диагноз всему обществу". Вот, например: "Видят, что их дипломированные вроде бы родители влачат жалкое существование, к чему стремиться, не понимают. С раннего детства дети видят, что для успеха нужно быть злым, наглым и циничным и так далее". Говорят, что что-то у нас не так. Анатолий Северный: Я говорил об этом, да. Ольга Арсланова: Но с другой стороны мы видим, что подростковая агрессия возникает даже в самых благополучных западных обществах. Это бывает и в Скандинавии, и в Соединенных Штатах Америки. Нет прямой связи. Анатолий Северный: Да естественно. Я еще раз повторяю: это мультифакторное проявление. Психически больной подросток может быть в любой стране: он может быть и в Норвегии, как этот Брейвик – наверняка нездоровый, хотя его признали вменяемым. Он может быть где угодно. Вообще распространенность психических нарушений той или иной степени по разным данным где-то в районе 30% подростковой популяции. Конечно, в подавляющем большинстве случаев это так называемые пограничные, стертые случаи, которые явно себя не проявляют. Но они тем и опасны, что они себя явно не проявляют, они остаются нераспознанными. Система помощи детям-подросткам не предрасполагает раннего выявления этих проявлений. И, соответственно, они становятся известными только когда выходят наружу, в том числе через агрессию или через аутоагрессию, или когда бегут из дома, уходят из школы. Когда такие грубые нарушения поведения, социального статуса. Ольга Арсланова: Но мы знаем, что уже с детского сада ребенка сопровождает казенный психолог. И в саду, и в школе, во всех классах. Это профанация вообще? Они чему-то реально помогают? Виталий Млечин: С моей точки зрения, да. Когда только создавалась психологическая служба образования – тому уже 20 лет, даже больше – мы тогда тесно сотрудничали с Министерством образования, где, собственно, и возникла эта идея. И тогда, в частности меня, попросили прорецензировать положения о школьном психологе. И там было написано (и до сих пор это так), что основная задача школьного психолога – это сопровождение процесса образования. И я тогда возразил, что основная задача школьного психолога – это защита личности ребенка. Меня не поняли, и так, собственно, и осталась школьная психология вот таким кондуктором, сопровождающим образовательный процесс. И поэтому, если один, максимум два школьных психолога не во всех даже школах (далеко не во всех есть) на 800 человек детей – ну что они могут? Это же нелепость. Притом, что психолог в школе зависит от администрации. Как он может защищать ребенка, если он зависим от администратора, который диктует ему характер его действий? В то же время он же не может оценить. Школьный психолог – он с одной стороны зависим, а с другой стороны бесконтролен, поскольку те, кто над ним (администратор школьный, завуч и так далее), не могут оценить, они же не компетентны в том, чем занимается школьный психолог. Они не могут оценить, насколько его деятельность соответствует задачам, которые необходимо решать в общении с детьми. То есть он бесконтролен и в то же время зависим. Поэтому мы много уже лет боролись, доказывали, что психологическая служба должна быть независимо от школы, она должна работать на договорных началах со школой, она должна быть приближена к школе, но независима от нее, чтобы дети могли в любой момент прийти к психологу, который рядом, в шаговой доступности от школы. Они боятся идти к психологу, как сейчас, потому что сейчас во многих школах бояться идти к психологу, потому что если ты пошел к психологу, это, что называется, стигматизация: значит, у тебя что-то не так. И это становится всеобщим достоянием: это становится известно педагогам, это становится известно соученикам, это становится известно администрации, это становится известно родителям соучеников. И они говорят: он не такой, мы не хотим, чтобы он учился с нашими детьми. Мы с этим тоже сталкиваемся. Особенно сейчас, когда кампания, по-моему, стала затихать в силу, опять же, своей неорганизованности – кампания инклюзии, когда считается, что школа должна (в принципе это верно) обучать всех, но для этого школа должна быть готова к такому подходу. Мы проводили в свое время специальное исследование: у меня была диссертантка, которая изучала проблему включения сложных, трудных детей в общую школьную среду. И мы с удивлением обнаружили, что с детьми проблем нет – они принимают, они, наоборот, становятся опекунами, помогают этим детям. Проблемы с родителями, которые требуют убрать такого необычного ребенка из школы. Проблемы с педагогами, которые не обучены, не знают, как заниматься с такими детьми, и так далее. Масса проблем. Виталий Млечин: У нас есть еще один звонок – Ильгиз из Татарстана нам дозвонился. Здравствуйте. Ольга Арсланова: Здравствуйте. Виталий Млечин: Говорите, пожалуйста. Зритель: Здравствуйте. Анатолий, Вы все говорите правильно. Я хотел акцентировать на построении гражданского общества. Вот на экране в строке, где указана тема "Агрессивное поведение подростков", слово стоит "отражение" – название вашей передачи. И вот после названия темы необходимо поставить двоеточие и поставить после этого слово "отражение". Отражение именно декларативного построения гражданского общества. Подростки, хотя они стараются считать себя самостоятельными, на подсознательном уровне впитывают все, что они видят. У них есть ушки, глазки, они все видят. Я не знаю, что добавить; говорить можно много. Хотел сказать, что как раз вот они все видят, что взрослые обижают взрослых. Ольга Арсланова: Спасибо, Ильгиз. Виталий Млечин: Спасибо. Ольга Арсланова: Это на самом деле интересная точка зрения: дети не чувствуют рычагов управления ничем – ни своей жизнью часто, не чувствуют свободы, не чувствуют, что их кто-то спрашивает в той же школе, что им нравится и что им хочется. Может быть, они вот таким образом пытаются хоть в чем-то проявить свою власть? Анатолий Северный: Я, понимаете, еще раз хочу сказать, многократно повторить, что в принципе все начинается в семье. Школа, конечно, важна, но это уже вторичный атрибут, вторичный. Все начинается, все решается в семье. Взаимоотношения в семье, эмоциональный климат, взаимоуважение или его отсутствие, эмоциональный резонанс, о котором мы уже много говорили, не говоря уже об уровне культуры, не говоря уже об отношении к насилию по отношению прежде всего к детям – не только к детям, но и между членами семьи; эмоциональное насилие, подавление и так далее. Все-таки в первую очередь семья. Школа – да, важна, но школа сейчас поставлена в такие условия, что она должна решать в первую очередь, опять же, не проблему воспитания человека, а выполнять задачу госзаказа. Школа должна выполнить госзаказ по выпуску детей с определенным уровнем тестирования. И вот, собственно, она этим и занимается. Ведь, понимаете, сейчас уже собираются в четвертом классе ввести тестирование. А потом новый министр уже говорит о ежегодных экзаменах. То есть мы возвращаемся к этому постоянному тестированию. А что спрашивают с педагога, с учителя? С него спрашивают среднюю оценку по классу в первую очередь. И поэтому их натаскивают на тесты, им объясняют, что они должны в первую очередь соответствовать вот этому, этому. И, конечно, уже проблема воспитания, проблема культуры, культуры взаимоотношений и так далее – это все отодвигается на очень далекий задний план. Виталий Млечин: У нас есть небольшой сюжет – наши корреспонденты в трех разных российских городах спрашивали людей на улицах, почему, по их мнению, подростки становятся агрессивными. Давайте посмотрим. - Мне кажется, всегда были агрессивные подростки. Трудный возраст. Отсутствие возможности обсудить свои проблемы с кем-то. Кажется, это такой выход чего-то, что их внутри беспокоит. - Это может быть алкогольное опьянение или его девушка бросила. Это может быть любая причина. - Я от подростков подальше держусь. Мне кажется, они немножко стали развязаннее, ну и агрессивнее тоже. От них не знаешь, чего ожидать. - Я вот сама бабушка. Внук у нас тоже не подарок: все может вызвездить, что угодно сказать. И вот мы не знаем с матерью, что и делать. Отец в командировках, шибко не уделяет внимания ему. - Особенно не нравится, что ихние игры, компьютеры – они понасмотрятся и потом начинают это в жизнь воплощать. Побольше спортивных залов нужно, чтобы было, чем им заняться, чтобы они не бездельничали. Секции, футболы, девочки – на танцы. - Обострение весеннее или осеннее. Вообще очень страшно, если честно. - Если взять мое детство, оно было очень тяжелым. Я знал всему цену. А сейчас у всех цена приготовленная, реализована родителями. Особенно что ни выше, ни круче родители, то все дурнее у них дети. Так что, вы знаете, это почти аксиомой стало. Ольга Арсланова: Да. И вот еще приходят сообщения: "Агрессивное поведение детей сейчас зависит от того, что сейчас очень много агрессии по телевизору, в Интернете". Это, кстати, одна из самых популярных версий. "По телевизору много фильмов про убийства и насилие, программы и прочее. Дети деградируют". Я вот тоже не очень понимаю, а в семье разве не умеют это как-то регулировать? Зачем ребенку это все показывать? Анатолий Северный: Дело в том, что, к сожалению, не во всех семьях понимают необходимость такого регулирования. А когда спохватываются, бывает уже поздновато. На прием приводят сплошь и рядом подростков, которые погибают в Интернете – сутками, часами; они уже и учиться не могут далее; которых не могут оторвать от телевизора и так далее. Но я уже говорил, когда это становится уже социальной проблемой, проблемой поведения. Но ведь этому предшествует длительная история. Я всегда привожу в пример мамашу, которая привела ко мне ребенка 4-5 лет, который плохо разговаривал и был недоразвит. Я спрашивал: а как вы занимались им? Она говорит: мне было некогда, я его в год посадила к телевизору и чувствовала себя свободной: и он был занят, и я могла заниматься своими делами. И вот он у нее два года просидел у телевизора, а в три года она поняла, что он не разговаривает. И только тогда, в три года, она поняла, что она упустила, и тогда она стала бегать по дефектологам, по психологам, по психиатрам и стала заниматься ребенком. Но это такой, скажем так, эксквизитный случай. Но в принципе это отражает тенденцию. Поначалу родителям удобно, что ребенок их не отвлекает от решения их задач взаимоотношений, от решения задач выживания, работы. Да, уходят работать в 8 утра, приходят в 12 ночи. В благополучной семье дети на ком? – на няньках, на гувернантках, на репетиторах. А с родителями в лучшем случае на неделю в Испанию. Естественно, у такого ребенка то, о чем я говорил – дефицит эмоционального отношения, дефицит эмоционального приятия, отражение того, что мы называем эмпатией – то есть способности почувствовать другого и отразить его чувства. В конечном итоге это все выливается в нарушения поведения, в том числе и в агрессию. Виталий Млечин: Лариса из Энгельса до нас дозвонилась. Лариса, здравствуйте. Говорите, пожалуйста. Ольга Арсланова: Здравствуйте. Зритель: Здравствуйте. Хотелось бы… Виталий Млечин: Говорите, пожалуйста, мы Вас слушаем. Зритель: Да-да. Хотелось бы вот какой вопрос затронуть. Я в 1980-1990-е гг. работала в школе в должности заместителя директора по воспитательной работе. И вот когда осуществлялся переход деток из начальной школы в старшее звено, я всегда классным руководителям говорила о том, что начинайте работу с детьми с изучения медицинской документации. Повезло мне со школой – это была элита, учителя были интеллигенты, порядочны, умны. Сначала как бы непонимание было, зачем изучать медицинскую документацию. Но когда они все-таки пошли навстречу мне и изучили эту медицинскую документацию, то, можно сказать, в состояние шока пришли, так как практически 2-3 ребенка на параллель из 5 классов было здоровых. То есть дети были больные, различные заболевания. Поэтому я считаю, что необходима работа по возможности в школе, в поликлинике, родителей, безусловно, чтобы эпикриз действительно отражал все ступени и физического, и психического здоровья ребенка. Также вот еще работали инспекторы по делам несовершеннолетних. И когда я пришла работать в одну из школ нашего города, то огромное количество детей стояло на учете в этой инспекции по делам несовершеннолетних. Но со временем, благодаря такому щадящему отношению к детям, к подходу, любви и уважении к личности ребенка независимо от того, сколько ему лет и какой это ребенок, количество детей, стоящих на учете в инспекции, мы свели на нет. И, конечно, сейчас Интернет и так далее. Но тогда это были еще и наркотики, и правоохранительные органы на распространение наркотиков закрывали свои глаза. И действительно здоровье физическое, психическое – оно в совокупности. Конечно, рядом с детьми не должно быть случайных людей – должны быть учителя, родители… Виталий Млечин: Лариса, спасибо большое, у нас время заканчивается, к сожалению. Ольга Арсланова: У нас просто буквально минутка осталась. Виталий Млечин: Тот контроль, который должен быть за детьми в плане вот именно здоровья – он сейчас на должном уровне? Анатолий Северный: Нет, ни в коем случае. И если можно еще говорить о каком-то контроле физического здоровья, то если говорить о психологическом и психическом здоровье, то ни в коем случае, нет. Организация системы профилактики и помощи в области психического здоровья на мой взгляд – да и не только на мой взгляд – совершенно не соответствует требованиям. Ольга Арсланова: Спасибо. Виталий Млечин: Спасибо. На этой печальной ноте будем завершать. Анатолий Северный был у нас в гостях - президент Ассоциации детских психиатров и психологов, ведущий научный сотрудник Научного Центра психического здоровья, кандидат медицинских наук. Спасибо большое, что пришли и рассказали. Ольга Арсланова: Спасибо.