Евгений Гонтмахер: Современные рабочие места требуют здорового работника. Это принципиально важно

Фото: Victoria Demidova / Фотобанк Лори
Гости
Евгений Гонтмахер
профессор ВШЭ

Оксана Галькевич: СМС-портал нас активно критикует, пишут, что темы у нас какие-то не всегда народные. А как вам, друзья, вот такая тема: "2017 год станет переломным для рынка труда в России. В 2018 году начнется сокращение сотрудников низкой квалификации, реальная безработица будет расти на 5% ежегодно. Таким образом в 2022 году безработица может вырасти до 20-25%". Звучит, мне кажется, просто как апокалипсис.

Константин Чуриков: Тем не менее, это было не откровение Иоанна Богослова. Это цитата из аналитического доклада компании SuperJob. Аналитики проанализировали тенденции развития рынка труда в нашей стране. Очень-очень многие по этому исследованию могут оказаться в ближайшие годы в зоне риска. Но какие именно специалисты в первую очередь, как говорится, на выход, и как защититься от всех потрясений, сейчас будем разговаривать. У нас в студии Евгений Гонтмахер, доктор экономических наук, профессор, главный научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений РАН, а также член Комитета гражданских инициатив. Евгений Шлемович, здравствуйте.

Оксана Галькевич: Здравствуйте.

Евгений Гонтмахер: Здравствуйте.

Константин Чуриков: Давайте мы сразу запустим СМС-голосование, чтобы вовлечь аудиторию в нашу беседу. Как вы думаете, сегодня трудоустроиться не по знакомству реально: да или нет? Ответы принимаются по СМС – 3443, вначале буквы "ОТР", и далее ваш ответ.

Оксана Галькевич: И, в принципе, если не хотите ограничиваться только голосованием, напишите нам, как у вас с работой, приходилось ли вам менять работу, как вы вообще к этому относитесь. Говорят о том, что нужно быть мобильнее, переучиваться активнее. Евгений Шлемович, даже то, что мы зачитали в самом начале, это действительно звучит как апокалипсис. А знаете, может быть, это все не так плохо, может быть, как у экономистов есть сценарий позитивный, негативный, и какой-то средний. Может быть, это самый-самый негативный темный сценарий, или действительно все так печально у нас?

Евгений Гонтмахер: Честно говоря, я не очень согласен с коллегами, которые сделали такое обследование. Почему? Потому что наш рынок труда в ближайшие годы, тем более, вы говорите про 2017 год – я читал, кстати, эти цифры, – 2017-2018 год, я думаю, никаких радикальных сдвигов не будет по очень простой причине. Потому что ситуация на рынке труда – это результат вообще экономической модели, которая существует в России. У нас, если взять все наши рабочие места, то они делятся очень грубо на две категории – плохие и хорошие.

Оксана Галькевич: Даже не квалифицированные и низкоквалифицированные? Просто плохие и хорошие?

Евгений Гонтмахер: Нет, это связано с квалификацией, но это связано не только. Например, если вы работаете в "газпроме" в условном (я беру с маленькой буквы, но вы понимаете, о каком секторе экономики я говорю)…

Константин Чуриков: Нарицательно.

Евгений Гонтмахер: … то это хорошее рабочее место, тоже условно. Но хорошее почему? Потому что производится продукция, которая продается заграницу, получается какой-то доход, и вам, в конечном итоге, платят хорошую зарплату. И вы, конечно, хотели бы там работать.

Вы работаете в банке, допустим, каком-то, который обслуживает, между прочим, тот же самый "газпром" с маленькой буквы.

Та же самая ситуация. Вы работаете в страховой компании, которая работает… Вы понимаете, этот шлейф понятен. Я оцениваю этот сектор примерно в 25% от наших рабочих мест, может быть, максимум 30%. Все остальное – это рабочие места, куда люди приходят: устаревшее оборудование, плохой менеджмент. В результате люди работают, добросовестно работают, производят продукцию, которая, извините, либо никому не нужна, либо продается за бесценок, в результате чего маленькая заработная плата. Для того, чтобы поменять эту ситуацию, нужны какие-то очень большие реформы. Видимо, коллеги имели в виду 2017 год, потому что 2017 год…

Константин Чуриков: Знаковый год во всех смыслах.

Евгений Гонтмахер: … это обсуждение тех реформ, которые, может быть, начнутся после президентских выборов. Мы же понимаем, и Кудрин делает какой-то проект.

Константин Чуриков: С 2018 по 2024, кажется.

Евгений Гонтмахер: Да, по 2024 год, скажем так. Я бы сказал так. Если, предположим, оптимистический вариант, когда какая-то из реформ будет взята на вооружение, и она начнет реализовываться в 2018 году, то где-то, действительно, через два-три года мы что-то получим на рынке труда с точки зрения замены плохих рабочих мест на хорошие. Тогда и возникнет действительно та ситуация, видимо, какую коллеги имели в виду, когда те люди, которые работали, допустим, на монотонных работах, работали, когда ты должен в течение смены склеить 125, условно говоря, конвертов. Таких рабочих мест у нас сейчас очень мало. Но примерно так. Да, для этих людей будет довольно сложное время. Греф недавно заявил, что в Сбербанке он хочет сократить, по-моему, 1000 рабочих мест, которые предполагают монотонную работу. Я могу предположить, что, действительно, работа операциониста – вы приходите к окошечке в Сбербанке или в любом другом банке, – и вы хотите, допустим, открыть счет – это абсолютно рутинная работа. Но для этого массово нужны реформы, чтобы пришли капиталы, инвестиции, чтобы такие рабочие места появились.

Оксана Галькевич: Греф говорил еще о роботах просто, о замене этой механизации.

Константин Чуриков: Мы буквально через секунду вернемся к реформам. У нас заготовлен специальный элемент. Покажем зрителям, кто у нас сегодня в зоне риска, это по данным SuperJob. Бухгалтеры начального уровня могут лишиться своей работы, специалисты, которые задействованы в бумажном документообороте, сотрудники колл-центров, преподаватели иностранных языков.

Оксана Галькевич: Их как раз будут роботы заменять.

Константин Чуриков: Не мудрено, потому что, действительно, эта индустрия развивается. Квалифицированные рабочие на промпредприятиях, и рабочие горнодобывающей отрасли. Это прогноз на ближайший, то есть уже наступивший, 2017 год.

Евгений Шлемович, если не рассуждать так, как рассуждают многие представители власти, у нас в стране все еще кризис. Возможно ли в этот кризис что-то изменить, если у нас не перестраивается по тем или иным причинам рынок труда? Если нам буквально каждый наш зритель пишет о том, что вчера он зарабатывал 25 тысяч, сегодня он был вынужден уйти на другую работу в серый сектор, зарабатывать 20 тыс., и вместо инженера работать репетитором.

Евгений Гонтмахер: Мы с вами об этом уже начали говорить. В чем причина того, что у нас происходит на рынке труда? Было бы очень наивным сейчас Указом Президента, например, сказать: "Всем выйти из тени". Вы говорите, неформальные рабочие места и так далее. Я знаю таких людей, кстати, популистов, которые говорят: "Надо, чтобы президент подписал – пусть всем в два раза повысят зарплату. Тут же в два раза вырастет их покупательная способность, все побегут в магазины, соответственно, наше производство оживится, потому что надо будет наполнять полки и так далее". Но это ужасно наивная идея.

Константин Чуриков: До поры до времени, потому что все это будет…

Евгений Гонтмахер: Это уже проходили многие страны, и об этом даже не надо говорить. Это все наивно. Все-таки корень всего заключается в экономике. Рынок труда – это все-таки экономический параметр. Если мы с вами говорим про социальное обеспечение, помощь пожилым людям, инвалидам и так далее – это социальные вопросы, которые тоже, конечно, зависят от экономики, но не в такой степени, как рынок труда, потому что это чистая экономика. Давайте менять нашу экономическую модель. Я уже сказал, что у нас есть эти хорошие места и плохие места, они связаны с этой нашей ориентированностью – и, кстати, она усиливается – на экспорт только сырья и прочего всякого дела. Давайте это менять. Это зависит от инвестиционного климата, это зависит от работы самого государства. У нас, например, государства слишком много в экономике. Это тоже все прекрасно понимают. Это зависит от судебной системы. Много-много всего. И тогда у нас в результате эти вопросы, как у вас говорит зритель – это будет, конечно, не сразу, это довольно большой переходный период, – но тогда и меньше будет неформальный сектор. И то, что у нас часто встречается на нашем рынке труда, когда работодатель вызывает работника, говорит: "Слушай, я тебе сейчас плачу 20 тыс. Видишь, у меня ухудшается ситуация – кризис и так далее. Но я тебя не выгоню, я гуманист. Но я давай тебе 10 тыс. буду платить".

Оксана Галькевич: Срежу зарплату тебе. А место осталось.

Евгений Гонтмахер: Абсолютно. Неполный рабочий день, да. Но человек формально не безработный.

Почему я всегда говорю, когда меня спрашивают в том числе ваши коллеги: "Давайте поговорим о безработице". Я говорю: "Не надо говорить о безработице. Давайте поговорим о занятости.

Константин Чуриков: О качественных показателях.

Евгений Гонтмахер: Конечно. Потому что если человек работает вместо полного дня только неполный день, если он до этого получал зарплату побольше, а сейчас по меньше – формально человек занят, но фактически, скажем так, одна нога этого человека уже в сфере безработицы, мы это прекрасно понимаем. Это просто скрыто от официальной статистики. Понятно, что губернатор перед президентом, он же приходит к нему, говорит: "У меня же все нормально. Смотрите, Владимир Владимирович, я снизил безработицу, то, се, пятое, десятое". А, на самом деле, там эта ситуация растет.

Константин Чуриков: Кто же придёт к президенту и займется самобичеванием?

Евгений Гонтмахер: Конечно.

Оксана Галькевич: Получается, что это некие особенности экономической активности, ведения бизнеса в нашей стране. Но у нас как у сотрудников тоже есть определенные особенности. У нас многие люди готовы до последнего держаться за эту нелюбимую работу, пусть за последние деньги, но не будут ничего менять в своей жизни. Не пойдут учиться, не переедут в соседний поселок, город, куда-то еще.

Евгений Гонтмахер: И это наша старая советская история. Мы с вами помним – кто постарше… В смысле я-то точно помню, я в советское время много отработал, – что господствовало? Господствовало убеждение в том, что ты пришел на работу после университета, после института, и ты до пенсии…

Оксана Галькевич: Одна запись в трудовой книжке, да?

Евгений Гонтмахер: … одна запись. Семейные династии, помните, это было. Это было очень престижно, это популяризировалось и прочее. И то, что ты, например, получил диплом университета, и ты до конца жизни это знание будешь использовать, и ты через 20 лет будешь актуален, конкурентен даже. Тогда же тоже была конкуренция, и прочее. Это сейчас все абсолютно поменялось. К сожалению, за эти 25 лет, которые прошли после развала Советского Союза, когда началась наша новая история, эти навыки – действительно, вы правы – борьбы за рабочее место каждого нашего человека, даже начиная от собственного здоровья… Ведь современные рабочие места же требуют, во-первых, здорового работника. Принципиальная вещь.

Оксана Галькевич: А у нас это подразумевает молодого.

Евгений Гонтмахер: Не всегда.

Оксана Галькевич: Нет?

Евгений Гонтмахер: Я всегда привожу пример. Избрали президентом Соединенных Штатов человека, которому 70 лет недавно произошло. У него там в администрации, посмотрите, назначают людей, там нет возрастной дискриминации.

Оксана Галькевич: Так это же у них.

Евгений Гонтмахер: У них. Нет, это достигается… Понятно, это не один год, это может быть не одно десятилетие, но это некая установка.

Когда я первый раз попал в Соединенные Штаты, это было еще в самом конце советского времени. Я увидел этот знаменитый джоггинг, помните, когда люди с утра бегают. Я сначала посмотрел на них как на сумасшедших. Потом я понял – они борются за рынок труда, они здоровы, они могут занять нормальное рабочее место. Плюс образование.

Сегодня в "Коммерсанте", рекомендую почитать, очень хорошее интервью с главным урологом города Москвы, который говорит, что через 10-15 лет у нас не будет ни одного квалифицированного профессионального врача. Почему? Современный врач должен знать английский язык. Для чего? Он каждый день должен заходить в интернет на какие-то сайты, и читать последние профессиональные статьи, которые выходят все-таки на английском языке, о своей специальности, какие появляются новые методы лечения, новые препараты, новое оборудование, и так далее. Это нужно делать каждый день. Вот что такое борьба за престижное профессиональное рабочее место.

Оксана Галькевич: За место под солнцем.

Константин Чуриков: Это в идеале, конечно, в высоких сферах. В рядовой поликлинике, ну, разве это требуется от сегодняшнего, простите, уролога?

Евгений Гонтмахер: Он об этом и говорит, что у нас, к сожалению – мы с вами об этом сказали – таких установок, и многого другого… Понятно, при тех зарплатах, которые врачи получают, к сожалению, это часто невозможно.

Оксана Галькевич: В районной поликлинике где-нибудь, да?

Евгений Гонтмахер: Да. Понятно. Но масштаб проблемы. Я вам просто говорю про масштаб, что мы, на самом деле, сейчас нашим рынком труда живем все-таки в XX веке. Календарь-то у нас какой? Мы в XXI веке. Мы не перешли в… А XXI век, вы же меня спросили про то, как должно быть – это постоянное получение знаний каждым человеком, если он, конечно, хочет работать. Может быть, он не хочет работать. В любых формах. Интернет, какие-то формы непрерывного так называемого образования для взрослых. Что угодно. И ты следишь за собой, бережешь свой личный человеческий капитал. И ты приходишь к работодателю, ты конкурентен, и тебя возьмут.

Константин Чуриков: Евгений Шлемович, зрители просто рвутся в эфир. У нас на связи Елена из Калужской области. Здравствуйте, Елена.

– Добрый день, друзья. Вы знаете, может, это как наркоманы, потому что подсаживаемся буквально на ваш канал. Наверное, 2/3 страны. Потому что мы не можем вообще, чтобы не включать "ОТР".

Константин Чуриков: По поводу занятости и безработицы?

– По поводу занятости. По поводу трудоустройства не по знакомству. Реально такого нет. Я пока ждала очереди, когда меня подключат, я слушала весь разговор. Правильно и совершенно закономерно то, что нужны молодые, здоровые до 40 лет. Поэтому я желаю молодежи – дай бог ей здоровья, потому что в наше время, которое у нас сейчас как страшный сон идет, очень трудно удержать здоровье.

А конкретный пример такой. У меня муж 57 лет, стаж водительский у него 45 лет, и потерял работу.

Константин Чуриков: Сколько он уже сидит без работы по времени, Елена?

– Ишемическая болезнь сердца, и нигде больше не живут.

Константин Чуриков: Сколько уже по времени он не может трудоустроиться?

– Уже два года.

Константин Чуриков: Спасибо. Это была Елена. Евгений Шлемович, смотрите, по поводу "по знакомству", "не по знакомству". Я смотрел какие-то данные, может быть, они не верны, но за рубежом тоже есть определенный процент людей, которые все-таки устраиваются по знакомству. Но, наверное, это знакомства другого рода. Это из серии не "на одном горшке сидели", а "мы когда-то участвовали в переговорах, мы друг друга знаем, и после этого возникают некие уже в том числе рабочие отношения".

Евгений Гонтмахер: Не надо идеализировать рынок труда в развитых странах, хотя принципиально лучше, чем у нас, устроен. Там есть все. Но если взять основное, то есть слово, сейчас у нас модное, меритократия. Знаете? Это отбор лучших.

Если у вас частное предприятие и вы хотите быть успешным, вы, конечно, можете взять своего родственника, потому что он ваш родственник, вы его пожалели, но у вас очень понятная будет связь. Вы его взяли, он не отработает то, что вы хотите, он не отдаст то, что мог бы, если бы вы взяли нормального квалифицированного человека, который реально поднимет уровень вашего производства. И в этом смысле это не очень распространено.

У нас, действительно, так как хороших рабочих мест мало, о чем мы уже с вами говорили…

Оксана Галькевич: 25-30% максимум, что вы сказали.

Евгений Гонтмахер: … 25-30%, да. То получается как? Я заканчиваю институт, или заканчиваю, допустим, другое учебное заведение, допустим, техникум или колледж, как сейчас у нас любят говорить. Да, я бы пошел – папа, мама, родственники и так далее – попасть в этот условный "газпром". Особенно в провинции это интересно. И здесь часто имеет значение, кто у тебя родственники, а кто у тебя знакомые – я это знаю, я очень много вижу таких случаев, – чем твои реальные конкретные знания, и прочие дела. К сожалению. У нас есть такая общая проблема – сейчас социологи и политологи об этом заговорили, – у нас немножко социальные лифты стали замедляться. В нормальном обществе идет перемешивание, когда люди из самого низа, из самых бедных, необразованных семей, дети имеют какую-то возможность – не все, конечно – перейти в более высокие сферы.

Оксана Галькевич: За счет таланта, энергии своей.

Евгений Гонтмахер: Таланта, он обучился, он энергичен, у него есть какие-то человеческие качества, и он может пробиться туда.

Оксана Галькевич: Как господин Тиллерсон, да?

Евгений Гонтмахер: Ну, Тиллерсон, да. У него отец, по-моему, был то ли хозяин бензоколонки, что-то такого типа.

Оксана Галькевич: Да и сам он начинал.

Евгений Гонтмахер: Да, и сам он снизу начинал. Совершенно верно. У нас это начинает немножко замедляться, мягко говоря. У нас начинает появляться система, и на рынке труда, везде – по знакомству, по блату, и прочее.

Константин Чуриков: Это еще потому, что, наверное, есть такой подход к удержанию власти вокруг себя любой ценой. Нужны проверенные люди, вокруг враги, и такая круговая оборона. Я сегодня, когда услышал, как уходящий губернатор, глава Бурятии, сказал: "Я ухожу, потому что надо дать дорогу молодым. Нужны перемены, нужны лифты". Я даже не поверил своим ушам, потому что, кажется, до этого он об этом не говорил.

Евгений Гонтмахер: Правильные слова он сказал, господин Наговицын, но посмотрим, как это будет реально. То есть то, что у нас любят говорить "обновление кадров" и прочее. Но то, о чем сказала наша слушательница, мы уже об этом говорили – возрастная дискриминация, – это у нас очень, к сожалению, распространено. У нас это формально запрещено, и это правильно…

Оксана Галькевич: Но это очень формально.

Константин Чуриков: Причем и сверху, и снизу, потому что сначала ты очень молодой, а потом ты уже очень старый, внезапно.

Оксана Галькевич: Вот нам пишут молодые люди, что "Не берут нас из института, потому что нет никакого опыта".

Евгений Гонтмахер: Да. И у молодых есть проблема, но это зависит от конкретных предприятий, от конкретных секторов и прочего. Но здесь рынок труда – мы должны к этому стремиться – должен держать баланс между молодыми выпускниками и уже более пожилыми людьми. Смотрите, что получается. Кстати, для развитых стран молодежная безработица – это большая проблема, когда человек приходит после университета, хочет устроиться на работу, а на этом месте сидит, условно говоря, 70-летний человек, который: a) здоров; b) постоянно занимается самообразованием, знает не меньше этого молодого человека; c) у него есть опыт, которого нет у этого человека. И работодатель сидит и думает: "Ну, хорошо. Этот 70-летний, может, еще 2-3 года отработает. Он же эффективно, хорошо, классно работает. А молодой – кто его знает? Он, может, придет, мне же надо будет его переучивать и прочее. И у нас это тоже, но в немножко трансформированном виде, у нас тоже такие ситуации сейчас есть. Но у нас есть еще, повторяю, эта возрастная безработица, особенно возрастная дискриминация людей пожилых, чего в развитых странах не очень много. Потому что, я повторяю, там есть эта установка на то, чтобы ты постоянно двигался, постоянно себя совершенствовал.

Константин Чуриков: Газовый регион, нефтегазовый, Ханты-Мансийский автономный округ рвется в эфир. Александр, здравствуйте.

Евгений Гонтмахер: Это, конечно, хороший округ с точки зрения занятости рынка труда.

– Здравствуйте.

Константин Чуриков: Как у вас в Ханты-Мансийском округе сегодня, сложно найти работу или легко?

– Очень сложно, целая проблема. Я слушал вашего оппонента-гостя. Вы знаете, мне плеваться в телевизор хочется, откровенно говоря.

Константин Чуриков: Держите себя в руках. По сути давайте.

– 25% устройства по знакомству. Да у нас 90%. Пока не позвонят по телефону, пока не скажут, никто на работу не возьмет. У нас такое творится. У нас, чтобы найти работу…

Оксана Галькевич: А вы кто по профессии? Кем вы работаете?

Константин Чуриков: Я работаю, жилищно-коммунальная компания, ЖЭУ, муниципальная еще вдобавок. И я вам реально говорю. У нас уже шесть директоров за три года сменилось. В итоге, сейчас поставили директора, бывшего следователя-милиционера, который устраивает такое, что это невозможно. Мы вроде работаем в милиции. Анкеты надо, фотографии, и все прочее. Это что творится? А контроля никакого.

Евгений Гонтмахер: Я понимаю возмущение Александра, но, видимо, у него конкретная жизненная ситуация очень сложная. Я бы с ним не согласился насчет 90%. Это все-таки не совсем так. Но процент высокий, безусловно, тех хороших рабочих мест, которые занимаются через какую-то протекцию, по звонку и так далее. 90% – не совсем так. Ну, зависит еще от города, региона и прочее. Может быть, у него в той сфере и в том сообществе, где он живет, возможно, это так. И проблема есть, я согласен.

Оксана Галькевич: Евгений Шлемович, а, может быть, возмущение тем, что по знакомству трудоустраиваются и гораздо проще, и очень часто многие люди вокруг нас, связано с тем, что это все трудоустройство, так скажем, не в собственными руками созданный бизнес? На одном из бизнес-каналов приводят периодически в рекламе цифры о том, что в Италии, например, львиная доля бизнеса, частного сектора – это как раз семейный бизнес, поколениями строившийся. И передается, и там работают целыми семьями. И возмущения эти данные никакого не вызывают.

Евгений Гонтмахер: Я бы, во-первых, насчет Италии сказал так, что это тоже довольно большое преувеличение. Там, действительно, исторически, особенно в сельской местности, в небольших городках, особенно на юге Италии, там есть эти тенденции. Но надо сказать, что у нас есть Северный Кавказ, где тоже есть традиции семейного бизнеса. Они не плохие и не хорошие, но это факт. Но все-таки в России таких традиций в целом, думаю, очень мало. У нас бизнес создавался недавно. У нас нет этих огромных династий и прочего.

Константин Чуриков: Сообщение из Ульяновской области: "У нас в городе устроиться на работу в газовую компанию можно только по наследству. Реально можно устроиться дворником".

По поводу XX век или какой у нас, из Амурской области пишут: "Потихоньку перекочёвываем в XIX век".

Я решил между делом открыть сайт, он называется "Работа в России" (trudvsem.ru). Сейчас в базе якобы 340 вакансий, вернее 1 млн. 120 тыс. рабочих мест. Я отсортировал их по зарплате. Я смотрю, что тут даже есть директор завода, гендиректор предприятия (400 тыс.), директор завода "Белгородские овощи" от 80 до 400 тыс. Такой люфт. Это нормально, когда в несколько сотен тысяч так гуляет зарплата, или это какая-то фикция в данном случае?

Евгений Гонтмахер: Нет. Почему? Это, видимо, частное предприятие, и там заработная плата устанавливается путем переговоров между акционерами, владельцами этого предприятия, и человеком, который нанят. Я не исключаю, что это реально. Допустим, 400 тыс. – поехать на какой-нибудь плодоовощной завод. Я не исключаю, что у нас действительно есть дефицит менеджеров. Обратите внимание, что на самые высшие позиции часто в хороших компаниях приглашают иностранцев. То есть наша российская система образования пока не производит такого большого… У нас короткая история. Но это, кстати, единичные примеры. Вы возьмите основные зарплаты, они очень низкие.

Константин Чуриков: Возможно, многое из этого – это как раз таки по знакомству. Давайте подведем итоги опроса.

Оксана Галькевич: Готовы подвести итоги, да, нашего опроса. Мы спрашивали "Трудоустройство не по знакомству реально ли в нашей стране?". Только 13% сказали, что "Да, реально". "Нет" считают 87%.

Евгений Гонтмахер: Да.

Константин Чуриков: Такой пессимизм, да.

Оксана Галькевич: Спасибо всем, кто принимал участие в этом опросе, всем, кто звонил и писал нам.

Представим нашего гостя. У нас сегодня в студии был Евгений Шлемович Гонтмахер, доктор экономических наук, профессор, главный научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений РАН.

Константин Чуриков: А ровно через полторы минуты мы к вам снова вернемся. Не переключайтесь.

Аналитики компании Superjob считают, что 2017 год станет переломным для российского рынка труда. В чем именно заключается перелом?