Оксана Галькевич: Ну что, уважаемые телезрители, расскажите, как ваша самоизоляция проходит, стало ли у вас больше дома конфликтов. Может быть, не у вас. Может быть, у ваших соседей. Так или иначе мы все настолько тесно живем в наших особенно городских условиях, что зачастую слышим, что там происходит. Константин Чуриков: А, может быть, стало наоборот больше любви. Оксана Галькевич: Вы знаете, тут непонятное дело. Потому что складывается ситуация. Министерство внутренних дел говорит, что уровень домашнего насилия последние месяц-полтора существенно снизился, но правозащитные организации при этом утверждают совершенно обратное. Вот, как это видит МВД. По официальным данным, в апреле 2020 года посягательства в сфере семейно-бытовых отношений зарегистрированы были на 9% реже, чем ровно год назад. В том числе почти на 15% меньше фактов умышленного причинения тяжкого вреда здоровью. То есть каких-то совсем уже серьезных ситуаций за стенами у соседей или в чьих-то семьях. Практически идиллия такая. Но совершенно иная картина у тех, кто смотрит с другой стороны и получает другую информацию. Например, авторы законопроекта о борьбе с домашним насилием отметили рост числа жалоб в марте этого года. Звонков на всероссийский телефон доверия для женщин стало больше на 24% по сравнению с февралем. Обращений в московский кризисный центр «Китеж» - на 15%, а в красноярский подобный центр – на 19%. Интересно при этом, уполномоченный по правам человека в России Татьяна Москалькова (неоднократно бывала в том числе в нашей студии) в этой ситуации скорее на стороне общественников. Ранее заявляла, что с начала карантина и самоизоляции количество обращений о домашних побоях выросло в 2.5 раза. Константин Чуриков: МВД и в конце апреля, и сейчас уже в середине мая активно опровергает все сообщения о том, что в семьях рост домашнего насилия. Сейчас у нас на связи… Оксана Галькевич: Ждем ваших звонков и сообщений по этому поводу, друзья. Расскажите о том, какая у вас ситуация и что вы видите рядом с вами у соседей, еще где-то, как наблюдаете какие ситуации. Константин Чуриков: А мы сейчас побеседуем с Натальей Краснослободцевой. Это руководитель дома-убежища для женщин и детей, пострадавших от домашнего насилия. Наталья Георгиевна, здравствуйте. Оксана Галькевич: Здравствуйте, Наталья Георгиевна. Константин Чуриков: Какую динамику вы заметили? Оксана Галькевич: Подтвердите или нет ваших коллег из Москвы, Красноярска, что больше стало таких ситуаций? Наталья Краснослободцева: Да, я подтверждаю. У нас также возросли обращения к нам, примерно тоже на 15-20%. Прям огромного скачка нет, но, тем не менее, увеличение звонков есть. И на данный момент ситуация чем даже осложнилась? Из-за карантина жертва, которая находится рядом с абьюзером или тираном, она уже не может напрямую позвонить. И поэтому те увеличенные звонки, которые у нас появились – это обычно звонят родственники, друзья и уже сообщают о третьем лице, не напрямую, что «у меня подруга, знакомая, сестра и так далее». Константин Чуриков: Наталья Георгиевна, а какая самая типичная ситуация? Наталья Краснослободцева: Выгоняет, устал, пьет, дебоширит. То есть, опять же, я не говорю о маргинальных слоях. Это просто сейчас усложнившаяся в целом ситуация, что избита, сломаны ребра, нос. Причем, естественно, все равно наш совет теперь, даже при карантине – пожалуйста, позвоните в полицию. Но полиция у нас сейчас при карантине тоже стала работать, как ни странно, не приезжая, а только по телефону. Хотя ранее тоже у нас эта ситуация практически была такой же. Оксана Галькевич: А какие, простите, здесь могут быть противопоказания? Там ведь вызов – это не скорая помощь, которая рискует жизнью и едет к человеку, не зная, допустим, заражен он этим COVID или нет. Здесь речь о другом. О том, что создана угроза жизни, психическому здоровью, физическому здоровью другого человека. Почему не едут? Наталья Краснослободцева: Давайте так. И без карантина отношение к домашнему насилию у нас в стране (в частности, мы говорим о полиции) – оно такое, что «это ваши семейные дела». И действительно по опыту порой женщины закрываются… Теперь есть дополнительная причина – это карантин. Потому что полицейские – такие же люди, которые тоже могут переживать о своем здоровье. А еще и тема насилия, которая как всегда является такой «неинтересной», то она стала дополнительной причиной удлинять время приезда. Потому что я не знаю, как кто, но я лично присутствую часто, когда приходится помогать жертве. Обычно час времени, чтоб приехала полиция. Константин Чуриков: Наталья Георгиевна, у нас, кажется, в 2016 году были декриминализированы эти домашние побои. Вот если посмотреть на статистику до 2016 года и после, вы можете сказать, что какой-то всплеск домашнего насилия, по вашей информации, произошел, или нет? Наталья Краснослободцева: Я могу сказать, что насилие стало еще более молчаливым. Потому что теперь, когда жертва понимает: ее избили и ей не поможет… Государство все равно в головах людей является достаточно огромной структурой и системой, которое может повлиять и защитить, есть все рычаги. А теперь, если она даже позвонит, то это штраф. Конечно, оно замалчивается. Потому что нет надежды, нет уверенности, что ты позвонишь, и за тебя встанут. Оксана Галькевич: Слушайте, еще штраф из семейного бюджета. Потом штраф то муж злой заплатит, а потом еще догонит тем же самым кулаком за то, что от зарплаты оторвали. Денег не оставили на безобразие. Наталья Краснослободцева: Сто процентов. Но, помимо штрафа, который заплатит, не заплатит, надо же понимать, куда она должна деться. Куда ей деться? Как это представить? Пойти и написать заявление. Это же втихаря не получится. Это же огромный комплекс психологической блокировки у женщины. А потом вернуться в дом… Знаете, жертва настолько считываема тираном… «Что ты сделала? А почему ты такая?» Если она позвонила вдруг подружке и ей дали надежду, что, может быть, ей помогут, она же тоже в лице меняется. Она не просто перестает быть полностью жертвой, но в ее мимике появляются такие нюансы, которые он высчитывает. И все это накладывает дополнительные ограничения на ее действия. Оксана Галькевич: Наталья Георгиевна, поэтому и существуют такие дома-убежища, как ваш. Спасибо вам за ту работу, которую вы делаете. У нас на связи была Наталья Георгиевна Краснослободцева, руководитель дома-убежища для женщин и детей, пострадавших от домашнего насилия. Константин Чуриков: А сейчас звонок. И у нас на связи Вадим из Москвы. Здравствуйте, Вадим. Зритель: Добрый день. Оксана Галькевич: Здравствуйте. Константин Чуриков: Добрый день. Что можете сказать по обсуждаемой теме домашнего насилия? Зритель: К вопросу о статистике. Сейчас все спорят, какая статистика, чья верна. Смотрите, официальные органы считают статистику по тем фактам, когда к ним обращаются с конкретными заявлениями. Эти заявления фиксируются в соответствующих документах. Поэтому подвергать сомнению или обструкции эту статистику я бы не стал. Другое дело, что в кризисные центры люди обращаются и надеются там, что дальнейшая информация о них и их ситуации никуда не уйдет за пределы кризисного центра. А ситуация с полицией, с МВД – какая-то огласка, в каких-то документах и в тех же допроса следователя будут фигурировать. Вот, в чем дело. Поэтому, наверное, в кризисные центры жертвам обращаться легче с психологической точки зрения. Константин Чуриков: Вадим, очень интересная мысль. Оксана Галькевич: Кстати говоря, правильно ли это на самом деле, что, понимаете, люди не считают защитой тех людей, которые являются правоохранительными органами. Константин Чуриков: В этом не доверяют полиции. Оксана Галькевич: Не доверяют полиции. Я так понимаю, что вы как-то в этой сфере работаете. Зритель: Я не думаю, что здесь именно не доверяют полиции. Давайте возьмем… Допустим, я жертва насилия. Я обращаюсь за защитой. Пишу заявление. По этому заявлению принимается какое-то решение, возбуждается какое-то дело. Допустим, дело доводится до конца – до штрафа на того обидчика, который меня обидел. Хорошо, все. Точка. На этом точка поставлена. Это и есть защита, правильно? А в кризисных центрах какую защиту? Оксана Галькевич: Там физическое убежище фактически людям предоставляется, потому что штрафами не урезонить отдельных персонажей. Зритель: Разве вопрос о доверии или о разных функциях работы этих организаций. Константин Чуриков: Вадим, интересно, вы просто так со знанием дела говорите. Вы в органах работаете? Зритель: Нет, я в органах давно уже не работаю. Константин Чуриков: Но работали. Понятно. Ваша точка зрения тоже вполне логична. Спасибо вам за звонок. Будем надеяться, что все-таки будут доверять полиции когда-нибудь. Оксана Галькевич: Кстати, еще интересный момент, что из-за этого режима самоизоляции оформить и подать заявление лично достаточно сложно сейчас. Это нужно нарушить режим самоизоляции и дойти до… Константин Чуриков: Оксана, то же самое было и до пандемии, когда режима не было. Оксана Галькевич: Но цифры были другими, Кость. У нас звонок из Татарстана. Гузель, здравствуйте. Зритель: Знаете, хотела бы такую ситуацию объяснить, что насилие не как физическое, а как моральное, психологическое давление отца на 5-летнего ребенка. Ситуация такая, что отец отсудил у меня ребенка и с помощью приставов отвез в Москву. Я уже всем этим переболела. 2 года судились. Но это другая проблема. Сейчас проблема в том, что я никак не могу… Ребенок уже третий день подряд со мной не разговаривает. Хотя мы каждый вечер созваниваемся, списываемся, по видеосвязи. А здесь просто он говорит: «Не звони, не пиши». Тут повод нашелся, что я отправила немножко неудачный подарок. Я отправляю ему обычно подарки, всякие посылки, всякие игрушки. Но тут я немножко не на ту кнопку нажала. И получилось так, что ребенок прям плачет. А отец говорит: «Не плачь, ты не девочка». Притом, что отец пенсионер. И они находятся только вдвоем в квартире. Представляете? Оксана Галькевич: То есть такое угнетенное состояние в замкнутом помещении. В принципе и у взрослых, а у детей уж тем более. Зритель: Да. И ребенок плачет, говорит: «Мама, мне ничего нельзя. Даже с собаками папа не берет гулять». Вот такая ситуация. И я не знаю. Если бы я в свое время обратилась, допустим… Попросила прийти с проверкой. А сейчас из-за коронавируса я не могу, во-первых, приехать. Я знаю, что поменять регион (Казань – Москва) – меня сразу на изоляцию посадят. Это 2 недели побыть на изоляции. Ситуация такая. И я думаю, что это не единственный случай, где родители давят на детей не в физическом, а в моральном плане. Константин Чуриков: Да, Гузель. Если даже слышать от вас тяжело, то как же тяжело быть самому в такой ситуации. Спасибо за то, что решились нам все это рассказать. Оксана Галькевич: Спасибо, Гузель. Несколько сообщений с нашего портала. Курган пишет, что не все жалуются, а большая часть все-таки молчит. Хабаровский край пишет, что в принципе это проверка отношений. Вот у соседей муж перестал ходить на работу, и тут же начались скандалы. Ярославль пишет: «Мы, наоборот, разобрались. Жена – хозяин, муж – хозяйка». Краснодарский край пишет: «Мы с женой за время карантина стали любить друг друга еще сильнее». Константин Чуриков: Познакомились поближе. Оксана Галькевич: И еще у нас… Константин Чуриков: Следующая тема, к которой мы переходим прямо сейчас.