Тамара Шорникова: Ну и начинаем с дел военных. Подключаем эксперта – Александр Михайлов, руководитель Бюро военно-политического анализа, выходит с нами на связь. Александр Евгеньевич, здравствуйте. Александр Михайлов: Добрый вечер, Тамара, здравствуйте, коллеги. Тамара Шорникова: Итак, Владимир Путин по итогам встречи с президентом Белоруссии Александром Лукашенко отметил, что обсудил с коллегой создание единого оборонного пространства Союзного государства. Стороны договорились работать над созданием новой военной техники, продолжить практику совместных учений. Действует российско-белорусская региональная группировка войск, единая система ПВО. В настоящее время на территории Белоруссии проводятся мероприятия боевого слаживания соединений и воинских частей российской армии. Если говорить о сотрудничестве в этой сфере, как далеко, по-вашему, оно может зайти? То самое боевое слаживание все-таки для отражения каких-то экстраординарных ситуаций или для чего? Александр Михайлов: Я думаю, что сама геополитическая обстановка в мире требует от лидеров России и Белоруссии вот этих новых мер по военно-технической интеграции. Потому что с экономической точки зрения Россия и Беларусь и так ближайшие партнеры, у нас, как сказал президент Путин, до 40 миллиардов долларов вырос торговый оборот, это очень большая сумма, она практически коррелирует с суммой торгового оборота России с США до известных событий. Поэтому это очень серьезный задел в экономику прежде всего белорусского государства, потому что более 85% белорусской экономики интегрировано с российскими рынками, и продукция, которая производится в Белоруссии, собственно, и не только продукты питания, не только одежда, более-менее привычные товары, но это и комплектующие для оружейных комплексов, систем, которые производятся внутри Белоруссии, это и запасные детали, это целый ряд изделий, которые мы заказываем у белорусских партнеров для своей оборонки. Тем более то, что на территории Белоруссии еще после развала Советского Союза остались мощности советского ОПК, и сейчас они, собственно, работают на благо нашей общей безопасности. Потому что мы и так вели довольно успешно военно-техническое сотрудничество, сейчас около 98% военной техники, которая имеется в Белоруссии, это советско-российского производства. Но опять же, те же самые взять, к примеру, «Минский завод тягачей», который поставляет российской армии шасси для грунтовых комплексов различного назначения... Взять ряд предприятий, которые работают по двойному назначению по продукции. Опять же, продукция гражданского назначения, которую производят предприятия белорусского ОПК. Так что там у нас довольно развитые связи. И вот президент заявил еще о том, что мы переходим на новый высокотехнологичный уровень производства военной продукции. Пока как-то вот открыто, т. е. какие конкретно проекты имелись в виду, не озвучивается, но я думаю, что, во-первых, ближайшие военные форумы и выставки покажут итоги этих новых интеграционных проектов. И собственно, вот те действия, которые сейчас производятся в направлении укрепления, допустим, противовоздушной, противоракетной составляющей Белоруссии, там размещаются сейчас зенитно-ракетные комплексы, от «Тор-М2», «Буков» и комплексов С-300, и вот сейчас начинают поступать на вооружение новейшие наши системы С-400, которые мы пока поставили только ключевым своим партнерам, вот Китаю, Индии, ну и Турции, кстати, и Белоруссия у нас вот еще один важный партнер, который получает эти системы от концерна «Алмаз-Антей», они лучшие в мире системы большой дальности. То есть, по сути, мы прикрываем и собственную территорию, потому что Беларусь – это наш западный форпост, это территория, которая напрямую граничит, допустим, с государствами НАТО, эти государства – Польша, Прибалтика, т. е. это прямой контакт с государствами НАТО. И в каком-то смысле Белоруссия для нас – это дополнительный противоракетный щит, это дополнительный укрепрайон в случае возможного наступления полномасштабного НАТО на Россию. Опять же, мы сейчас говорим о возможном развитии неядерного военного сценария. Но президент России напомнил то, что сейчас идет подготовка белорусских летчиков, и самолеты белорусских ВВС будут использоваться в т. ч. для транспортировки специальных военных зарядов, т. е. потенциально способных выступать в роли тактического ядерного оружия. То есть в этом плане такой мы увидели, наверное, месседж в адрес коллективного Запада, напоминание о том, что Беларусь для нас – это не просто добрый сосед, что называется, собрат по постсоветскому пространству, а это еще часть общего Союзного государства. У нас общая военная доктрина, и есть отдельно военная, прописанная еще осенью прошлого года, военная политика Союзного государства России с Белоруссией, где как раз говорится и о создании совместного противовоздушного, противоракетного щита, и о модернизации самих Вооруженных сил, т. е. поставки более новых вооружений на территорию Белоруссии, ну и о взаимном военно-техническом сотрудничестве. Тамара Шорникова: Говоря о возможном наступлении НАТО, насколько это все-таки такая гипотетическая возможность или реальная? Александр Михайлов: Ну, мы всегда рассматриваем эти сценарии в двух плоскостях: в плоскости ядерного конфликта и в плоскости неядерного конфликта. До ядерного конфликта, будем надеяться, дело не дойдет, учитывая то, что коллективный Запад, несмотря на всю проукраинскую риторику, вряд ли готов жертвовать, собственно, своим существованием ради блага Украины. А вот, допустим, вот такие гибридные сценарии, неядерные сценарии военных конфликтов, т. е. которые могут не превратиться в полномасштабную какую-то военную кампанию, но в продолжение того, что мы наблюдаем уже с 2014 года, когда у нас, по сути, коллективный Запад не просто внедряется в политическую элиту, он, по сути, проводит меры по смене, насильственной смене власти, по навязыванию прозападного курса идеологического и в дальнейшем просто превращает эту территорию в анти-Россию. Это мы уже наблюдали с Грузией, вот Украина, Прибалтика прежде всего была первой в этом ряду, потом Грузия, потом Украина. Ну вот хорошо, что Белоруссия осталась с нами. После известных событий 2020 года Александр Григорьевич сделал свой правильный геополитический выбор, он отказался от контактов с коллективным Западом и, собственно, вернулся к полноценным добрососедским отношениям с Москвой. Я думаю, это было лучшее его решение за последние годы, тем более что у России и Белоруссии общая история и явно в перспективе просматривается общая дальнейшая судьба. Поэтому я думаю, что любые интеграционные процессы между нашими странами работают только на взаимное укрепление и экономик, и обороноспособности. Тамара Шорникова: Владимир Путин также допустил, что Россия будет готовить экипажи белорусских самолетов, переоборудованных для возможного применения воздушных боеприпасов с ядерной боевой частью. Что касается опять-таки этой возможности и военных учений, какие сценарии отрабатываются? Это в первую очередь какой-то сигнал, или это действительно практические меры по совместной работе, по укреплению взаимопонимания и слаженности? Александр Михайлов: Ну, как сказал президент России, такие меры – это не мы их изобрели, это, собственно, калька с действий США на территории Европы, когда они свое ядерное оружие размещают на военных базах, расположенных в пяти странах Европы, и проводят маневры, в т. ч. маневры по отработке нанесения ядерного удара на территории Европы. Вот недавно буквально проходили маневры в акватории Северного моря, как раз отрабатывались вот эти совместные действия по либо нанесению ядерного удара, либо по предотвращению последствий применения ядерного оружия. То есть мы имеем дело с объективной реальностью, в ней США развили большую программу по модернизации ядерных зарядов. Только на следующий год в новом оборонном бюджете выделено 30 миллиардов долларов для Минэкономики, для Минэнерго США, которые занимаются производством ядерных боеприпасов, на модернизацию уже имеющихся боеприпасов и создание новых компактных, небольших ядерных зарядов для оснащения перспективных крылатых ракет и гиперзвуковых изделий. Поэтому США готовятся к ядерной войне, т. е. они очень активно наращивают свой тактический ядерный потенциал. Просто так такими миллиардами никто не разбрасывается, т. е. речь идет о том... Ну, у США в перспективе большой затяжной конфликт в Азиатско-Тихоокеанском регионе с Китаем, поэтому, вероятнее всего, эти действия направлены в большей степени на противостояние уже Китаю через 2–3 года, когда гиперзвук станет на вооружение США. Но пока гиперзвук не стоит на вооружении США, эти действия остаются, у них нет вот этой длинной, очень быстрой руки поражать цели, как это может делать сейчас уже Россия и Китай. Поэтому США догоняют наши две страны. Когда догонят в ближайшие 2 года, мы увидим новую военную риторику США, а они будут гораздо борзее, на мой взгляд, еще более наглее, потому что будут ощущать новые военно-технические возможности по доставке своих же новых ядерных боеприпасов. Тамара Шорникова: Поняла. Спасибо. Александр Михайлов, руководитель Бюро военно-политического анализа, его комментарий. Послушаем сейчас мнение о событиях политолога – Андрей Бакланов, заместитель председателя Ассоциации российских дипломатов, профессор Высшей школы экономики. Андрей Глебович? Андрей Бакланов: Добрый вечер, добрый вечер. Тамара Шорникова: Андрей Глебович, как бы вы оценили то, что услышали по итогам переговоров Владимира Путина и Александра Лукашенко? Что-то новое прозвучало для вас ли? Речь идет о создании действительно каких-то прорывных совместных решений, или пока вот отработка намеченных планов, такая сверка часов? Андрей Бакланов: Ну, в прошлые годы мы неоднократно отмечали, что у нас иногда реализация планов немножко отставала. Сейчас вот такая ситуация, очень острая во всех отношениях, она заставляет живее действовать все правительственные органы. И вот именно на этой ноте и прошли последние переговоры и приняты решения, которые, на мой взгляд, очень серьезно будут контролироваться, будут следить за тем, чтобы они все были выполнены самым пунктуальным образом. Это, в общем-то, полезно вообще, в целом для нас, это оздоравливает экономическую ситуацию и улучшает показатели нашего взаимодействия с Белоруссией, ну и в целом с нашими не очень многочисленными, но очень важными для нас партнерами. Тамара Шорникова: Владимир Путин и Александр Лукашенко отметили, что такая союзная работа, совместная работа помогла эффективно отразить санкции и помогает это делать. По-вашему, вот личный визит президента, впервые за 3 года он посетил Минск, – это какой посыл для окружающих? Услышали ли его те, кому он предназначался? Андрей Бакланов: Ну, во-первых, все как-то почувствовали, что Союзное государство из определенного такого образа, что ли, или лозунга быстро переходит в очень серьезную геополитическую реальность, военно-стратегическую реальность, и это очень серьезный вызов планам Запада. Несмотря на небольшие размеры Белоруссии с точки зрения населения и размеров армии, в общем-то, это, конечно, очень серьезный добавок на пространстве военно-политическом европейского театра военных действий, это серьезный аргумент в нашем противодействии планам Запада. Ну и второе, конечно, очень важное заключается в том, что мы показываем, насколько быстро мы акклиматизируемся к системе санкций. И вот ..., связанный с взаимодействием с Белоруссией, мне кажется, достаточно эффективно работает. Идет импортозамещение западных направлений торговли путем получения товаров из Белоруссии. Конечно, это не в полной мере компенсирует, но для нас нет сейчас неважных направлений, это направление очень серьезное, и хорошо, что оно успешно у нас развивается. Поэтому общий итог весьма позитивный, политически очень значимый и важный. Тамара Шорникова: Из слов белорусского президента: «Россия и Беларусь открыты для диалога с другими государствами, в т. ч. европейскими. Надеюсь, в скором времени там прислушаются к голосу разума, мы перейдем к конструктивному обсуждению как вопросов общей безопасности, так и будущего мироустройства». Не кажется ли вам, что Александр Лукашенко слишком оптимистично смотрит на будущее, или действительно такие разговоры возможны? Андрей Бакланов: Я не думаю, чтобы он на самом деле так смотрел. Судя по контексту переговоров, как раз мы готовимся к худшему сценарию. Но другое дело, что в политическом и дипломатическом плане он правильно сделал: он показывает, что не мы являемся застрельщиками нынешнего обострения ситуации, мы готовы к диалогу, но диалог должен теперь не только равноправный иметь характер, но подчеркнуто равноправный. Вот к тому диалогу, который был раньше, когда мы что-то принимали на веру, мы, я думаю, к этой формуле больше уже возвращаться не будем, у нас, я думаю, уроков достаточно было в этом плане. Поэтому мы будем дисциплинировать наших партнеров и уже начали это делать. Тамара Шорникова: Пока о том, какие разговоры ведутся в зарубежных странах. Парламент Литвы подавляющим большинством голосов утвердил законопроект о запрете пропаганды тоталитарных, авторитарных режимов и идеологий с использованием общественных объектов, ну т. е. с символикой будут бороться еще жестче, хотя куда уже, непонятно. И соответственно, будут убирать любые упоминания о какой-то советской власти с улиц страны. Еще один закон, который сейчас обсуждается, – это ужесточение преподавания, условий для развития и распространения русского языка в школах. Вот конкретно предлагается работать с детьми, чтобы они реже выбирали русский язык как иностранный, потому что сейчас 70% школьников как раз выбирают русский для изучения. И сетуют власти, что сейчас переизбыток преподавателей русского языка, а нужно набирать преподавателей других языков. Так как связи какие-то любые, культурные, социальные, экономические с Россией Литве не нужны, а вот с другими европейскими странами как раз нужны, соответственно, и преподавать нужно другие языки. Как вам кажется, вот эта политика такая русофобская, которая идет уже давно, как будет развиваться? Какие страны ее подхватят? Как мы можем этому противостоять? Андрей Бакланов: Мне кажется, что все, кто могли подхватить подобного рода лозунги, уже это подхватили. Речь идет о том, как мы будем на это реагировать. Я думаю, что вот наше долготерпение должно иметь определенные пределы. Начать надо с того, что вот вполне подходит под пропаганду фашизма, и это очень серьезное обвинение, и это серьезное обвинение может с нашей стороны иметь и военно-политические последствия. Я думаю, что нам надо шире пользоваться вот этим, потому что иначе отступление или принятие на веру каких-то вещей, о которых они говорят, или же проходить мимо таких, что ли, значимых провокаций и исторического плана, и в отношении наших солдат, которые там погибли, над ними сейчас издеваются фактически, над этими захоронениями там... Я думаю, что мы должны гораздо жестче реагировать на это все. Сперва обижают мертвых, а потом будут обижать в большей мере живых. Нам надо системно подготовиться, для того чтобы жестче реагировать на вот эти вещи. Но в принципе они ведут очень опасную политику, это может закончиться для этих т. н. республик прибалтийских очень-очень плачевно. Они, по-моему, до конца этого не понимают. Уроки истории, по-моему, они не изучили или не хотят их изучать, их знать; они надеются на то, что западная поддержка даст им возможность любые провокационные действия и далее делать безнаказанно. Я думаю, что наказание неизбежно в историческом плане, это будет. Тамара Шорникова: Спасибо. Андрей Бакланов, заместитель председателя Ассоциации российских дипломатов, профессор Высшей школы экономики. Теперь поговорим о других попытках атаковать Россию, уже в экономическом, энергетическом плане, – газовый потолок вводят страны Евросоюза. Как будет работать этот механизм, когда мы сможем увидеть его в действии, будет ли он работать? Обо всем этом поговорим вместе с экспертом. С нами на связь выходит Станислав Митрахович, ведущий эксперт Фонда национальной энергетической безопасности, научный сотрудник Финансового университета при правительстве страны. Здравствуйте. Станислав Митрахович: Здравствуйте. Тамара Шорникова: Пыталась разобраться в тонкостях механизма, вот этой разнице между ценой на газ, СПГ и т. д. Можно как-то на пальцах объяснить, что же будет означать эта предельная цена? Когда она будет применяться, в каких случаях? Станислав Митрахович: Ну, Европейский союз находился на перепутье. Если бы он ввел очень мягкую форму вот этого самого механизма предельных цен, то тогда есть риск, что она бы никогда не заработала, эта мягкая форма, и возник бы вопрос, зачем в принципе этот механизм нужен. Если же ввести действительно жесткий механизм контроля предельных цен, то есть вероятность распугать поставщиков газа в Европейский союз. Поэтому он пытался как-то пройти, Европейский союз, между Сциллой и Харибдой. В итоге что придумали они? Они придумали регулировать цены не на как таковой газ, а на газовые фьючерсы, это такой финансовый инструмент, который зачастую используется компаниями для хеджирования рисков, т. е. для того, чтобы застраховаться от резких перепадов стоимости товара. Но этот механизм, пока что по крайней мере, не будет регулировать цену газа на спотовом рынке, где контракты заключаются день в день, и пока что не будут регулировать цены в долгосрочных контрактах. Однако я не исключаю, что по прошествии какого-то количества недель или месяцев европейцы попытаются подкрутить или ужесточить этот механизм. Что еще интересно, этот механизм ограничения цены должен вступать в силу только в том случае, когда цены на газовые фьючерсы на бирже TTF (Title Transfer Facility в Нидерландах) достигают уровня примерно 1 900 долларов за 1 тысячу кубометров, и чтобы при этом был большой разрыв между ценой газовых фьючерсов и ценой на реальном спотовом физическом рынке. Иными словами, когда европейцы говорят: «Смотрите, какой ужас, цены на «бумажный» газ как бы оторвались от цен на физический газ». А может так выясниться, что, скажем, зима будет холодная, допустим, в феврале, в таком случае цена на физическом рынке газа будет не слишком отличаться от цен на фьючерсы, поэтому механизм не вступит в силу. Либо наоборот, будет довольно теплая зима, тогда в принципе цена даже на газовые фьючерсы не дорастет до 1 900 долларов... То есть, иными словами, в этом механизме встроено столько вариаций и ограничителей, что, возможно, он в принципе никогда не заработает. Более того, в нем даже встроен механизм самоостановки. Иными словами, если европейцы увидят, что все эти их эксперименты приводят к тому, что поставщики сжиженного природного газа из Европы переориентируются на Азию, в этой ситуации механизм предельных цен должен просто перестать работать. Вы можете спросить: а зачем тогда он вообще, в принципе нужен? Ну вот потому что Европа пытается показать все-таки, что она способна, показать силу, показать силу в т. ч. поставщикам газа, что она все-таки может ввести механизм предельных цен, даже если он абсолютно антирыночный, если он не нравится поставщикам. Более того, уважаемые поставщики, привыкайте жить в условиях этого самого прайс-кэпа, а потом, может быть, через полгода мы так сделаем, что мы его подкрутим, а вы все равно уже будете нам подчиняться. Вот здесь, конечно, очень важный вопрос, как отреагируют поставщики газа на подобные, на мой взгляд, совершенно беспредельные вещи. Тамара Шорникова: Ну вот есть уже, да, комментарий и Дмитрия Пескова, который говорил о том, что, разумеется, нужно проанализировать, собственно, разобраться в механизме, проговорить это все с участниками рынка с нашей стороны. Но, безусловно, принципиальная позиция России, что нерыночные механизмы ценообразования не должны каким-то образом ограничивать нашу работу. Соответственно, жесткий был ответ по поводу цен на нефть предельных, мы не будем отгружать ее странам, которые поддерживают эти предельные цены. Что с газом? Здесь, как вам кажется, каким будет наш ответ? Или пока механизм настолько витиеватый, что даже реагировать на него странно, каким-то образом отказывать, потому что действительно непонятно, когда он вступит в силу и будет ли вообще работать? Нужно как-то на него реагировать? Станислав Митрахович: Ну, реагировать нужно, но просто каким образом? Если под реакцией понимается просто приостановка поставок газа, то, на мой взгляд, пока что на нее Россия не пойдет, потому что мы не дошли до того момента, пока механизм предельных цен стал ограничивать наши доходы. Если, например, пройдет какое-то количество месяцев и мы увидим в конце февраля, скажем, что наши доходы теперь ограничиваются за счет механизма предельных цен, я не исключаю жестких мер со стороны России, вплоть до прекращения поставок. Но пока об этом, мне кажется, все-таки говорить рано. Но можно сделать другие ходы. Можно через энергетическую дипломатию объяснять нашим партнерам, скажем, на форуме стран – экспортеров газа, что имеет место принципиально антирыночная позиция Европейского союза как покупателя газа, которая разрушает все сложившиеся правила игры, все рациональные представления о том, что цена должна формироваться не потому, что бюрократы Европейского союза захотели какую-то цену называть справедливой, а потому, что есть соотношение спроса и предложения и другие объективные факторы. Надо нам работать и с Катаром, и с Алжиром, и с Азербайджаном, и с Нигерией, со многими другими поставщиками газа. Объяснять им: если вы, уважаемые страны, будете принимать у себя европейских эмиссаров, которые вам рисуют золотые горы, а потом те же самые эмиссары вам скажут, что «вы знаете, на самом деле цены на ваш газ мы решили снизить раза в 2, потому что мы ввели такой механизм, и нам вообще плевать, что происходит на рынке, просто вот у нас такой механизм теперь»... Вы, уважаемые поставщики, подумайте, а надо ли вам вкладываться в производство газа..., надо ли вам вкладываться в логистику, новые трубы, скажем, строить с севера Африки, с Ближнего Востока или с Кавказа, с Каспийского региона в Европу, или имеет смысл, например, заняться какими-то другими проектами, хотя бы ориентированными, скажем, на Азию ту же самую, где по крайней мере прайс-кэпы не вводят. Вот это то, что мы должны делать были в принципе и раньше, но и то, что мы будем делать сейчас. Тамара Шорникова: Вот такой компромиссный вариант потолка, как его уже окрестили многие, по-вашему, почему именно на нем остановились? Это значит, что они не могут позволить себе жестко закрыть двери и отказаться от наших энергоресурсов? Или в чем причина? Станислав Митрахович: Ну, тут не столько от наших энергоресурсов, сколько вообще от газа. То есть изначально это планировалось действительно как механизм против России, но пока Европейский союз его согласовывал, доля российского газа в силу известных обстоятельств, помните, турбины Siemens и т. д., упала примерно с 40% в трубопроводном газовом балансе Европы до примерно 8%. И тут очень глупо было бы выходить публично и говорить: вы знаете, мы введем санкции против российского газа, это будет наш супербольшой успех, но вообще-то этот газ только 8% от газового рынка Европы. И поэтому политика Европейского союза эволюционировала в то, чтобы ввести меры против вообще всех поставщиков газа, тем самым защитить экономику Европейского союза как экономику потребителей. Но, конечно, они тем самым рискуют распугать всех поставщиков, отсюда и противоречивость позиции, когда и хочется, и колется: хочется ввести механизм, который позволит им диктовать цены, а с другой стороны, вдруг все перестанут поставлять, что тогда будет? Тамара Шорникова: Ну вот пока с защитой экономики и потребителей как-то не очень, потому что вот оценка Bloomberg, например: в 1 триллион долларов Евросоюзу и сопредельным странам обойдется энергетический кризис 2021–2022-х гг. В указанную сумму входят как прямые траты правительства на предотвращение дефицита и высоких цен на энергию, так и различные косвенные расходы. И при этом есть прогноз, что на самом деле сложнее для разных сфер экономики станут последующие годы, 2023-й и 2025-й. Согласны ли вы с этими прогнозами? Учитывая вот такие перспективы, не будет ли желания у европейских стран как-то пересмотреть свою политику? Станислав Митрахович: Ну, гипотетически они, конечно, могут пересмотреть свою политику в области торговли с Россией и вообще торговли энергоресурсами и газом в частности. Может быть ситуация, что на горизонте, условно говоря, пары лет будет какой-то компромисс политический по украинскому вопросу и Европа вернется к закупкам российского газа, поставкам на российский рынок своих товаров, такое теоретически не исключено. Но если конфликт с Россией, экономическая война Запада против России будет затягиваться, то вероятность возвращения к поставкам из России будет стремиться к нулю. Более того, европейские экономики пройдут стадию деиндустриализации, более даже масштабной, чем имеет место сейчас, и тогда больше им газ будет в принципе уже и не нужен: зачем им газ, если они потеряли свои крупные промышленные предприятия, которые убежали в Америку, в Китай или в Турцию? Плюс если все-таки не будет наблюдаться какой-то линии на восстановление отношений с Россией, то может начаться новый инвестиционный цикл на производство СПГ в США, и где-нибудь к 2025–2026-м гг. СПГ США будет достаточно, чтобы оставшиеся потребности в Европе в принципе закрыть (плюс, конечно, СПГ из других стран также). Кстати, в Катаре к 2025–2026-м гг. будут новые объемы газа введены... Посмотрим, может быть, там выяснится к тому времени, что Европа окончательно растеряет остатки репутации и мало кто вообще захочет с ней работать, но это уже будет зависеть от самих европейцев. Что касается России, ей неизбежно придется искать варианты, куда пустить тот газ, который раньше шел в Европу, и тут у нас варианты либо азиатские страны, либо расширение... точнее, даже не «либо», а плюс расширение собственного потребления на новые индустриальные проекты. Если получится вернуться к некоторой торговле с Европой, я бы это приветствовал, конечно, но тут во многом зависит от того, что сама Европа захочет. Тамара Шорникова: Спасибо. Станислав Митрахович, ведущий эксперт Фонда национальной энергетической безопасности, научный сотрудник Финансового университета при Правительстве России. Говорили о том, как Европа будет замещать наш газ, где мы будем искать других покупателей. Про другое замещение, продуктовое, поговорим через несколько минут буквально. Все больше отечественных товаров в магазинах появляется после ухода зарубежных компаний. Заметили ли вы перемены? Что с ценами и с качеством? Звоните-пишите уже сейчас.