Голос за кадром: 2 февраля 1942 года в блокадном Ленинграде, в самый тяжелый по количеству голодных смертей месяц, в ледяной тюремной больнице умер от истощения писатель, поэт и драматург Даниил Иванович Ювачёв, известный под псевдонимом Даниил Хармс. Основатель объединения деятелей культуры-новаторов «ОБЭРИУ», чудак в коротких брюках, любимец детей, автор забавных детских стихов – он постоянно подвергался гонению со стороны властей. Валерий Шубинский, поэт, переводчик, литературовед: Хармс для меня – это автор замечательных текстов: и смешных, и трагических, и философских. И в то же время, это определенный тип поведения человека искусства. Александр Кичаев, психотерапевт: Это человек с непроработанными детскими травмами. Это истеричный психопат, нарцисс с ОКР (обсессивно-компульсивным расстройством). Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: Для меня Хармс – чудак, который предвосхитил свою эпоху. СВЕТ И ТЕНИ. ДАНИИЛ ХАРМС Леонид Млечин: Смешные, с легким налетом абсурда стихи Хармса прекрасно запоминаются. И кажется, что написал их человек легкий, которому ни о чем не надо тревожиться, в том числе о куске хлеба, и окружают его такие же веселые, может быть, даже безалаберные люди. Но только в реальной жизни все было иначе. Голос за кадром: Даня Ювачёв родился 30 декабря 1905 года в Петербурге. И жил в квартире, которая находилась на территории Аничкова дворца. Его отец, Иван Ювачёв, сын дворцового полотера, был выходцем из простой семьи, но сумел выбиться во флотские офицеры и совершил кругосветное путешествие по всему миру. Вступил в народническую организацию и был как военный заговорщик приговорен к смертной казни, замененной на 15 лет каторги. В одиночной камере Шлиссельбургской тюрьмы он глубоко уверовал в Бога, отбыл каторжный срок где-то на Дальнем Востоке и Сахалине. Осел в Петербурге, стал духовным писателем и женился. И в семье родился сын Даниил. Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: Юный Даня вообще практически не видел отца, потому что он работал инспектором сберегательных касс и был постоянно в разъездах. И, конечно, в семье был культ отца. Об этом писала мать, что «несмотря на то, что Даня тебя не видит, но все равно старается вести себя как будто бы он отец». То есть он накормил сестру, он сделал работу по дому. Голос за кадром: Позже, когда Хармс стал взрослым, они с отцом сблизились на фоне общей любви к литературе и философии. И отец не раз помогал сыну. Но в детстве Даниил сильно по нему скучал. Да и с матерью у мальчика отношения были непростыми. Александр Кичаев, психотерапевт: Мать у него была очень волевая. А, как правило, такие волевые женщины мальчиков при отсутствующем отце – отец же у него постоянно где-нибудь там – они, как правило, очень давят, они упорядочивают его жизнь. Тем более для людей иррационального типа, каким был Хармс, любое структурирование распорядка – это тоже такая вот мини-тюрьма. Голос за кадром: Мать Дани, Надежда Ивановна, принадлежала к известному дворянскому роду Колюбакиных. Она много лет работала в благотворительной организации, помогавшей женщинам в исправительных учреждениях. Даниил учился в одной из лучших петербуржских школ – «Петершуле». Кстати, в ней до сих пор гордятся этим фактом. Вот только учился там Даня очень плохо. Будущий поэт даже не смог школу закончить, потому что в его табелях были сплошные «двойки». В итоге Хармс окончил другую школу и, несмотря на плохие оценки, поступил в электротехникум. Но был отчислен за постоянные прогулы. Судя по всему, его интересовала лишь та энергия, которую вырабатывает творчество. Он с детства много фантазировал и в этом занятии себя не ограничивал. Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: Хармс не любил вспоминать про свое детство. Потому что, если говорить терминами, он выстраивал автобиографический миф. То есть он придумывал свою биографию. Например, он выдумывал, что у него был старший брат. И вот этот брат вымышленный, он был таким строгим, постоянно добивающимся логических связей, а не вот алогизмов, на которых Хармс строил свое поэтическое творчество. Александр Кичаев, психотерапевт: Фантазии – это следствие того, чего человек не получает. Ребенок, например. Тогда он начинает придумывать себе эту историю. Цель, как правило, получить признание, восторг, одобрение сверстников, родителей, там неважно, то есть каких-то социальных групп, которые для него важны. Голос за кадром: Фантазиями о несуществующем брате Хармс не ограничивался. «Даня всем рассказывает, что у него папа студент и учит гимнастике. Откуда он это взял, неизвестно. Вообще врет много», – писала мать находившемуся в командировке отцу о пятилетнем сыне. Спустя какое-то время Даня, наоборот, рассказывал всем, что он сирота. А еще он не мог и дня прожить без книг. Запоем читал Пушкина и Гоголя. Были у него и любимые иностранные писатели. Валерий Шубинский, поэт, переводчик, литературовед: Это Густав Майринк, «Голем» Майринка. И это Кнут Гамсун. Это очень разные писатели. Но интересно, что Хармс у них вычитывал: у Гамсуна он вычитывал, очевидно, не ... а что-то другое, вот там поэтику такого абсурдного действия. А у Майринка, конечно, вот его такую поэтическую мистику, которая тоже для Хармса очень важна. Голос за кадром: Даниил мечтал стать писателем и в 16-летнем возрасте придумал себе псевдоним «Хармс». Откуда взялось это слово, неизвестно. Возможно, это английское «charms», то есть «очарование», прочтенное по-немецки. Намек на это есть в дневнике начинающего литератора. Леонид Млечин: Историки, литературоведы, лингвисты и по сей день спорят о происхождении псевдонима «Хармс». Люди знающие, ищут корни в европейских или восточных языках. Кто-то видит в этих буквах шифр. Но, может быть, никакой загадки, никакого шифра нет. Это просто веселый набор звуков, скажем, от выражения «хрямсь!» Ну, любил поэт поиграть со словом. Голос за кадром: В начале 1920-го Хармс стал экстравагантно одеваться: брюки-гольф, необычной расцветки носки, ботинки на толстой подошве. Во рту трубка, пока еще исключительно для солидности, а не для курения. На цепочке часов – брелок из акульего зуба. Собираясь в театр, Даниил мог наклеить себе усы, приговаривая, что мужчине неприлично ходить в театр без усов. Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: Если говорить о традиции костюма (костюмированности и такой театрализации), то, конечно, манера самопрезентации такой, ну прям эпатажной, она относится к эпохе модернизма. То есть это 1900–1910 годы. Это рисунки Бурлюка, например. Давида Бурлюка. На щеках своих – там всякие собачки, кошечки, он постоянно их себе изображал. И Хармс тоже, интересно, что он тоже изображал этих собачек, кошечек, но именно тогда, когда они заключали пари со своими друзьями, что типа: «Давай! Давай мы публику немножко поэпатируем». Голос за кадром: Хармс выстраивал свой стиль постепенно. Так, гетры появились у него еще в школьные годы. Позже он обзавелся клетчатым пиджаком, кепкой и трубкой. И частенько появлялся на публике с маленькой собачкой в руках. Он их очень любил. В общем, выглядел Даниил совсем не как обычный советский человек. Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: Он больше походил на англичанина. И даже в их разговорах с друзьями – например, с Заболоцким, например, с Александром Введенским – говорили, что вот Хармс – действительно больше на такой английский манер одевается. А Заболоцкий – вот это немец. Вот он как немец себя ведет и как немец же одевается. Голос за кадром: Вдохновение, творчество, веселье и – большая любовь! Свою первую жену, Эстер Русакову, вернувшуюся из Франции дочь русского эмигранта, Хармс встретил, когда ему было всего 18 лет, невесте – 16. Между ними сразу возникла страстная любовь. Валерий Шубинский, поэт, переводчик, литературовед: В тоже время Эстер при всей любви к Даниилу, она не была духовно близким ему человеком: она не понимала то, что он делает в искусстве, не понимала его поисков. И в итоге все это, конечно, закончилось расставанием. Голос за кадром: Но молодой литератор не унывал. Он был увлечен творчеством, собирал городской фольклор, частушки, поговорки и искал в них абсурдное, с ног на голову поставленное. Изобретал новые слова, как делали невероятно популярные тогда футуристы во главе с Бурлюком и Маяковским. Например, сочинял «наизустные стихи», то есть выученные наизусть. Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: Раз он учился у Хлебникова, то это алогизмы, это повторения слов, это различные рефрены. Это нарушенный синтаксис, вообще свободный синтаксис. Очень редко употребляются какие-нибудь знаки препинания. Но вот восклицательные и двоеточия можно встретить в его творчестве. И это, конечно же, смешение религиозных мотивов, антологических. Голос за кадром: Хармс постоянно привлекал к себе внимание: то лицо красками распишет, то (взрослый вроде бы уже человек!) на дерево залезет. А еще он искал своих: себе подобных людей, видящих мир в ином ракурсе, недоступном среднему человеку. Благо в середине 1920-х в советской литературе в чудаках и оригиналах недостатка не было – в искусстве царил авангард. Валерий Шубинский, поэт, переводчик, литературовед: Скажем, если модернизм – это искусство, которое использует новую форму, которая отражает трагический опыт человека в XX веке и ищет для этого какой-то новый художественный язык (в XX, в XXI веке и так далее), то авангард подвергает сомнению вообще границы искусства. Авангардным произведением может быть все: может быть «Черный квадрат», на следующем этапе может быть какой-то предмет. Голос за кадром: Хармс начинал как радикальный авангардист. В середине 1920-х он сблизился с поэтом Александром Туфановым. Туфанов, годившийся Даниилу в отцы, заразил молодого человека интересом к «зауми». Если в повседневном общении мы так понимаем любую мысль, кажущуюся нам чересчур мудреной, то филологи этим термином называют литературный прием, заключающийся в отказе от какой-то части языка и замещение ее другими элементами. Например, в зауми необычно сочетаются корни, приставки и суффиксы. И все это мы не можем понять и постигнуть. Поэтому заумь... Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: Это реформирование языка на новых основаниях. Хлебников полагал, что если таким образом писать (знаменитое его стихотворение «Дыр бул щыл убеш щур»), то, соответственно, человечество может заговорить на этом языке. То есть мы сможем изобрести такой язык, который «космический» язык. А Алексей Крученых, например, он размышлял о зауми таким образом, что надо не заменить ею язык человека, а именно вставлять его, вкрапления должны быть. Это очень хорошо работает в детской литературе: всяческие вот эти вот бормотания и странные считалочки. Голос за кадром: Под влиянием поэтов-новаторов того времени Хармс организовал группу литераторов, которая получила название «ОБЭРИУ» (Объединение реального искусства). Ее участники, известные поэты Николай Заболоцкий и Игорь Бахтерев, называли себя «обереутами». Леонид Млечин: Молодые люди искренне считали, что старое искусство свое отжило и что реализм XIX века должен уступить место модерну и гротеску. Конечно, модернизм начала XX века изменил литературу. Но классика никуда не исчезла. И классические жанры прозы тоже остались, слава Богу! Но что делать? Юности всегда кажется, что зрелость уже ни на что не годится. Над этим еще Чехов в «Чайке» подшучивал. Голос за кадром: Обереуты регулярно собирались на домашние поэтические встречи, но этого им было мало. Они стремились к своему читателю и верили, что этот свой читатель у них был. Обереуты организовывали поэтические вечера с диспутами, планировали выпустить коллективный сборник. Но публике и критикам была нужна совсем другая литература. Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: Вообще требовали такой понятной, общедоступной литературы, чтобы она была вот пролетариату, крестьянству понятной. Не «интеллигентские штучки всякие разные», где там мы выдумываем, «благоуханные шелка», Александр Блок, «Незнакомка» и все такое. А вот чтобы «чисто конкретно, понятно, про сегодняшнюю жизнь вот расскажите нам, пожалуйста». Обереуты принципиально не хотели вникать в политические процессы, ни следовать в ногу со временем. Они хотели идти своим, другим путем. Он им был нужен для того, чтобы развивать собственные идеи, а не поддерживать выстраиваемую иерархию литературную. Голос за кадром: Но даже оторванным от реальности обереутам нужно было чем-то питаться. С заработками дело обстояло плохо. В конце 1920-х Хармс все чаще ложился спать голодным. А у его героев постоянно возникали проблемы с деньгами. Если же они их занимали, то с ними происходили несчастья. Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: И Хармс относился к этим предметам, к деньгам, по-своему, по-хармсовски. Существует знаменитое письмо Введенскому в Курск о том, что «Александр Иванович, зря ты копишь деньги. Ты вроде бы не дурак, но вот зря ты это делаешь. Ведь существуют такие странные люди, как нумизматы. Они тоже вот такие очень, они тоже деньги копят. И вообще, вместо того, чтобы обменивать их на вещи, на вино, на одежду, на еду, они почему-то их в книжки какие-то складывают. И вообще сохраняют». Голос за кадром: Странное отношение у Хармса было и к детям: поэт постоянно декларировал свою неприязнь к детям, причем в стилистике «черного юмора». Однако не будем забывать, что перед нами великий насмешник и король эпатажа. Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: В определенный период в комнате Хармса на Надеждинской улице в Ленинграде висел абажур, обклеенный различными картинками. И там были, в частности, лозунги, что там: «Здесь убивают детей!» И люди, которые приходили к нему в гости, поражались тому, что у него такие странные лозунги. Конечно же, все знают эту цитату, что как бы там «бить детей – нехорошо, но что-то же с ними нужно делать». Александр Кичаев, психотерапевт: Он себя не принимает в качестве взрослого. И все еще там вот в таком, в инфантильном периоде, инкубаторском, так сказать. Его личность, она все никак не дозреет, и дети воспринимаются как конкуренты. Голос за кадром: Так или иначе, но истории неизвестно ни одного случая, когда Даниил Хармс обидел бы ребенка, напугал или был с ним груб. А многие написанные им для детей стихи сегодня считаются классикой жанра. Леонид Млечин: Конец 1920-х – это время расцвета детской литературы в Советском Союзе. Создавались новые газеты и журналы специально для юной аудитории. Для детей прекрасно писали Самуил Маршак, Борис Житков, Маяковский. Говорю о Маяковском так уверенно, потому что его лучшее стихотворение для детей «Эта книжечка моя про моря и про маяк» было написано по просьбе моего дедушки, Владимира Михайловича Млечина, который работал тогда в издательстве «Молодая гвардия» и это стихотворение издал. И казалось, что время наступило такое спокойное, легкое, сытое. Как сильно они ошибались. Голос за кадром: Писатели старались. В популярном у детей журнале «Ёж» идеологические очерки были лишены скучного догматизма. На страницах «Ежа» было полно забавных картинок и стихов. И из номера в номер читатель встречался, например, с Хармсовским Иваном Топорышкиным, постоянно попадающим в комичные ситуации. Печатались там и исторические романы с продолжением, и научно-популярные статьи. Валерий Шубинский, поэт, переводчик, литературовед: В конце 1920 годов главная проблема, которая была перед детской литературой, – это отстоять право на вымысел и право на сказку. Потому что тогдашние авторитеты в области педагогики, они говорили о том, что детям не надо рассказывать ни правды, не должно быть вымысла, животные не должны разговаривать. И так далее, и так далее. Уже 1930 год. Первый номер «Чижа», «Ёж» тогдашний – там уже очень много материалов о пятилетке, о социалистическом строительстве, о борьбе с мировым империализмом. Голос за кадром: «Муху-цокотуху» и «Тараканище» Корнея Чуковского раскритиковала за безыдейность главный педагог СССР Надежда Крупская. Доставалось и Маршаку, и его сотрудникам. Контроль за детским чтением возрастал от года к году. Первые крупные неприятности случились у Хармса в 1931 году. Казалось, их нужно было бы получить за обереутовские шуточки, но написанный на него донос был связан с детской литературой. В тюрьме НКВД поэт провел около полугода. И никак не мог приспособиться к окружающей обстановке. Он неоднократно попадал в штрафной изолятор за нарушение тюремного режима. Хармс очень тяжело переживал то, что он был лишен свободы. Александр Кичаев, психотерапевт: Для людей творческих, для людей с такой вот неординарной личностной историей – это всегда ощущение того, что «я нивелирован». То есть это всегда такой вот гнет на психику. Некоторых это сразу ломает. Это отказ от собственного «Я», от своих привычек, от своих взглядов и так далее. Голос за кадром: После тюрьмы Хармс был сослан в Курск. Своему другу, писателю Леониду Пантелееву, Даниил писал: «Курск – очень неприятный город. Тут, у всех местных жителей я слыву за идиота. На улице мне обязательно говорят что-нибудь вдогонку. Поэтому я почти всё время сижу у себя в комнате». Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: На Хармса Курск повлиял уничтожающе. То есть у него развилась ипохондрия. Он постоянно думал, что он болеет. А потом он заболел, и у него не спадала долгое время температура, и он думал, что это проклятый город Курск. Голос за кадром: Хармс вернулся в Ленинград осенью 1932 года. Надломленным и неприкаянным. Материальное положение – хуже некуда. А в 1934 году он женился на Марине Малич, доброй и отзывчивой девушке из дворянской семьи. С деньгами лучше не стало, но появилось ощущение, что с одиночеством покончено. Супруга разделяла его увлечения, восхищалась его творчеством. Он посвящал ей стихи. Но счастье было недолгим. Хармс начал увлекаться другими женщинами. Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: У него были отношения с прислугой, потом отношения с еще некоторыми дамами, от которых там мы знаем либо только имя, либо только описание. Женщин он любил и любил определенный типаж: это такие полноватые женщины, и он разделял их на чувственных и на страстных. Страстных он не очень привечал. Они ему казались такими, которые преследуют только одну-единственную цель – утолить свою страсть. А вот чувственных женщин он превозносил. Потому что они казались ему ласковыми, нежными, женственными. Голос за кадром: В эти годы Даниил Хармс писал практически только в стол и даже не пытался опубликовать написанное. От стихов перешел к рассказам. А в 1939-м врачи диагностировали у него шизофрению. Сейчас трудно разобрать, был ли его эпатаж проявлением болезни или врачи только приняли чудачества Хармса за ее симптомы. Так или иначе, в 1941 Хармса снова арестовали. Его обвиняли в распространении клеветнических и пораженческих настроений. Леонид Млечин: Чтобы избежать расстрела, Хармс симулировал сумасшествие. А может быть, не симулировал. Его поместили в больничный блок тюремной больницы, где он умер от истощения в самый тяжкий, самый голодный месяц блокады – в феврале 1942-го. Голос за кадром: «Одна муха ударила в лоб бегущего мимо господина, прошла сквозь его голову и вышла из затылка. Господин, по фамилии Дернятин, был весьма удивлен...» – так начинается один из рассказов Хармса. Был ли удивлен его автор, что его ударил эпоха, в которой он жил? Ударила больно, наотмашь. Замечал ли он ее вообще, эту эпоху? Или жил, как мотылек сегодняшним днем? Яков Чечнёв, филолог, старший научный сотрудник Института мировой литературы им. А. М. Горького РАН: До поры до времени действительность его особо не интересовала. То есть он старался от нее закрыться. Не потому что, опять же не потому, что он был интровертом, а потому, что он преследовал другие цели в своей жизни: он хотел быть поэтом. Крупным поэтом. Ему это удалось. Во время второго ареста у него были такие панические настроения, что немцы наступают, что скоро все погибнет. И это было характерно для него. Такие параноидальные какие-то проявления или инфантильные. В политику он особо, как сказать, не то чтобы не затрагивала. Она есть в его творчестве, но она его интересовала постольку-поскольку. Но когда он вот с ней столкнулся, он, конечно же, стал осторожней. Голос за кадром: Литературное наследие Хармса – это стихи и рассказы для детей, короткие рассказы для взрослых и несколько пьес. Большинство из взрослых произведений были опубликованы после трагической смерти автора благодаря его другу Якову Друскину, который забрал из квартиры поэта чемодан с рукописями. Друскин не прикасался к чемодану 20 лет. И только в 1960 годах начал разбор содержимого. Валерий Шубинский, поэт, переводчик, литературовед: И после этого они были напечатаны сначала за границей, потом, в перестройку и позже, это все стали печатать в Советском Союзе. Вообще Хармс – это часть более широкого содружества. Это Объединение реального искусства «ОБЕРЕУТ», это последняя великая поэтическая и вообще литературная школа «Серебряного века». Ну а Хармс – единственный из этих писателей, он стал популярен как фигура, как личность. Потому что вот сам его образ, сам его облик и его тексты – это стало частью фольклора, частью языка, на котором мы разговариваем. Голос за кадром: Тридцать семь – трагическое, рубежное число в истории русской литературы. Пушкин и Одоевский, Хлебников и Маяковский не смогли преодолеть этой роковой отметки. Не сумел и Даниил Хармс. Он умер в тридцать шесть. Удивительно, что при тяжелой и короткой жизни он оставил нам в наследие жизнеутверждающие детские стихи, шутки и анекдоты и его любимые розыгрыши. Леонид Млечин: Какую опасность мог представлять этот веселый, беззаботный чудак, который писал безобидные детские стихи? Может быть, его опасались потому, что поэт Даниил Хармс не мог врать?