Дмитрий Воденников: Стены утешают, не обманывая. Иногда идешь по улице и вдруг видишь – что-то написано на стене. Подходишь поближе, а там – стишок или строчка. Например, Маяковский: «Не надо этого, дорогая, хорошая, дай простимся сейчас». И все понятно… «Только сжимал молодой мальчик свою любимую девочку в объятиях, а она уже с другим: нашла поумнее, посмешнее, побогаче. Выбежал мальчик в шум города, бросил свое затянутое в узкие джинсы и модный свитер тело в улицу, написал в отчаянии на стене Маяковского. Заплакал, побежал дальше. Мальчика ужасно жаль, но ее не вернуть. Ее сегодня укусила безымянный палец ахматовская оса, в три часа, в среду. У нее теперь другой сероглазый король». Поговорим о том, как тексты теперь живут не в книгах, а на стенах. Мой собеседник сегодня – Константин Кедров, поэт, философ, литературный критик, кандидат филологических и доктор философских наук, профессор Литинститута, обладатель множества литературных наград, выдвигался на соискание Нобелевской премии по литературе, автор монографии «Поэтический космос» с изложением теории метаметафоры и метакода. Я хочу начать эту программу необычным образом. Во-первых, спасибо, что вы пришли. Но это еще тривиальное начало. А теперь – нетривиальное. Не хотите выпить воды? Константин Кедров: С удовольствием. Дмитрий Воденников: Выпейте. Константин Кедров: Вспоминается сразу пьеса Скриба «Стакан воды». Дмитрий Воденников: Да. Константин Кедров: Гениальная! Дмитрий Воденников: А вы знаете, откуда взялась на Земле вода? Константин Кедров: Как и все – из Космоса. Дмитрий Воденников: Где-то миллионы лет тому назад была огромная бомбардировка небесными телами – и тогда у нас появилась вода. Я почему задал этот вопрос? Потому что я подумал, что стихи, в частности стихи, которые пишутся теперь на стенах, они изначально зародились как некая бомбардировка человеческой мысли. Как только человек стал более или менее, худо-бедно соображать, он сразу хотел это записать. И он записал это первым делом на стене в какой-нибудь пещере. Сегодняшняя наша тема – это стихи на стенах. Скажите, пожалуйста, когда-нибудь ваши тексты писали на стене? Константин Кедров: Писал. Например, я свое четверостишье писал: «Земля летела по законам тела, а бабочка летела как хотела». Дмитрий Воденников: Это вы писали? Константин Кедров: Я писал. Причем у меня есть такой непопулярный, но… К юбилею Пушкина я взял перышко, так его поднял, уронил и: «Перо упало – Пушкин пролетел». Дмитрий Воденников: Ох, как здорово! Константин Кедров: Да, да. Дмитрий Воденников: Но это же почти перформанс. Константин Кедров: Это перформанс. Дмитрий Воденников: Это как стена, посмотрите. Константин Кедров: Ну да. Дмитрий Воденников: Вот это… Мы хорошо знаем: это – Цой. Я не помню, где я это нашел, в каком-то маленьком городе. Вы знаете, что он написан весь, он состоит из своих цитат? Константин Кедров: Здорово! Дмитрий Воденников: Очень круто! Константин Кедров: Конечно, круто. Дмитрий Воденников: Вот просто почему я хотел, чтобы вы, когда пришли… Я очень люблю то, что вы делаете. Мне кажется, вы очень живой, иногда странный. И вы любите странные живые вещи. Мне кажется, вы должны любить стихи, которые, как в древности… даже не в древности, а в колыбели человечества, возникают сначала на стене, а не на листочке. Ну это же удивительно, когда слово начинает существовать не там, где мы его привыкли видеть, но от этого оно становится еще более мощным. Константин Кедров: Да. Я думаю, сейчас такой стеной все-таки стал действительно Интернет в основном, поэтому, может быть, сейчас даже меньше, чем раньше, стало возникать таких текстов в разных местах на стенах, потому что есть возможность в Интернете. Ну, например, у меня был… Уже нынешнее поколение, наверное, слава богу, не помнит: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – да? А я написал: «Поэтарии всех стран, соединяйтесь!» – естественно, крупными буквами, так сказать. Дмитрий Воденников: А это просто просится на стену. Мы выступали в группе поэтов, писателей, и потом нас развозили организаторы на машинах. Мы быстро едем, и вдруг я вижу… Вот видите – здесь был какой-то дом. Его снесли. И вдруг явно неразрешенные граффити сделали. «Прости нас», – написано на одной стене. «А все уже», – написано на другой. И возникает диалог. Константин Кедров: Я вспомнил. Сносили дом, один из тех уютных московских домиков. Сейчас их все меньше и меньше, но еще есть. И вот снесли, осталась только труба. И вот там надпись была: «Старый дом бульдозер сносит, С треском падает труба, И прохожие читают: «Витя, я люблю тебя». Старый дом бульдозер сносит, Ни о чем никто не спросит, Все читают про себя: «Витя, я люблю тебя». Дмитрий Воденников: Даже сердце сжалось! Константин Кедров: Понимаете, вот такие признания, они становятся… как бы это уже артефакт, это для следующих археологов. По этой одной надписи «Витя, я люблю тебя» сразу можно будет понять, что там жили такие же люди, как и через миллион лет будут жить. Дмитрий Воденников: Такие же, как и мы. И так же мы упадем во мрак, как и они. Константин Кедров: Совершенно верно. Но любить и те будут, и мы любим, и до нас. «Витя, я люблю тебя», – я представляю, тут целое поколение. Дом снесли, а надпись еще оставалась. Дмитрий Воденников: Как вы думаете, кого из поэтов чаще всего пишут на стенах? Как вы думаете – кого? Константин Кедров: Вы знаете, Цоя. Дмитрий Воденников: Цоя? Константин Кедров: Цоя. И не только на Арбате. Где только я ни вижу. Куда ни приедешь, он там есть. Дмитрий Воденников: Кстати, это правда, это правда. А еще? Константин Кедров: Иногда – Высоцкий. Дмитрий Воденников: Это Питер. Вы знаете, да? Известное, нашумевшее граффити, которое было сделано… Константин Кедров: Это которое закрасили, да? Дмитрий Воденников: Которое все время закрашивают. А помните, там были еще чудесная открытая дверь, и елка видна, и кот сидит? Константин Кедров: Да-да-да. *** Дмитрий Воденников: Писали на других уже стенах и мои стихи. Шел я однажды по Старой Басманной и вдруг вижу связный текст. Обрадовался, подхожу поближе. Батюшки святы, это же мое четверостишье! «Любая женщина – как свежая могила: из снов, из родственников, сладкого, детей… Прости ее. Она тебя любила. А ты кормил – здоровых лебедей». Не буду скрывать, такие вещи приятны. «Весь я не умру, – думаешь, – душа в заветной лире убежит…» – и далее по тексту. Но когда я стал находить свои четверостишья все ближе и ближе к дому, приятного стало мало. Значит, пишущий знает мой маршрут. Было время, когда я всерьез опасался увидеть что-то из мною сочиненного на соседнем уже доме. Но Бог миловал, неизвестный мне поклонник меня разлюбил. Пишет, наверное, что-нибудь из Веры Павловой: «Любовь – урок дыханья в унисон. Беда – урок дыхания цепного. И только сон, и только крепкий сон – урок дыхания как такового». *** Дмитрий Воденников: Кстати, сейчас мы с вами видим знаете что? Это Флоренция. Константин Кедров: Там я был, там я был. Дмитрий Воденников: Видите? И смотрите – маленький мальчик, который то ли Пиноккио… Константин Кедров: Да-да-да. Дмитрий Воденников: Но меня интересует другое. Как вы думаете, это была сначала нарисована девушка, а потом подрисован мальчик? Или это кто-то задумал изначально как одну картину? Константин Кедров: Ну, по идее, я бы считал это картиной. Дмитрий Воденников: Картиной? Константин Кедров: Да. Дмитрий Воденников: А как было бы интересно, если бы эти стены переговаривались. Представляете? Кто-то нарисовал девушку. Прошел месяц, идет другой граффитчик, вдруг он берет и нарисовал мальчика. Ну смотрите, это же вообще целая иллюстрация. Константин Кедров: Конечно, конечно. Дмитрий Воденников: Очень много в Риме, очень много во Флоренции. Я не знаю, есть ли здесь… Меня поразило, ведь очень много в Венеции. Она же вся в воде, и совершенно непонятно… Хотя понятно – на лодке. Вдруг в таком, знаете, мертвом окне, которое запечатано, вдруг нарисована оса. Мне почему-то кажется, что вот эти новые граффити – это как будто действительно новый способ разговора мира. Константин Кедров: По-моему, это не только новый, но и старый способ разговора. Вот сейчас открыли, что мы восхищаемся пещерными всякими этими… Дмитрий Воденников: Помните эти ладони? Константин Кедров: Ладони, да-да-да. И вдруг выяснилось: оказывается, почти все эти рисунки – детские. Дмитрий Воденников: Это подростковые. Константин Кедров: Подростковые. Дмитрий Воденников: Это инициация была, да. Константин Кедров: Инициация. То есть это удивительно! Сквозь тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч лет к нам приходят вот такие послания от детей. Дмитрий Воденников: А представляете, возможно, что и мы придем. Может быть, будут уничтожены все компьютеры… «Хотел как лучше, а получилось идеально». Это я нашел. Это же потрясающе! По стенам можно гадать. Ты выходишь из своей каморки, ты идешь и думаешь: «Боже мой, мне надо делать то… Как жить?» И вдруг тебе – раз! Константин Кедров: Давайте спросим: какова судьба нашей поэзии? Дмитрий Воденников: Давайте следующее. Какова судьба нашей поэзии? Какова? «Не верь никому». Круто? Константин Кедров: Круто! Спасибо. Дмитрий Воденников: Слушайте, я знаю, что вы близко дружили с Вознесенским… Константин Кедров: Это мало сказано. Он говорил: «Мы больше, чем родственники, и больше, чем братья». Это так и есть. Это какое-то удивительное родство! Я-то знаю, что Вознесенский все гениальнее и гениальнее писал. Он показывает на заборе: «Смотри, смотри, это я написал!» А написано: «ЗАБОРЗАЯЦ». Дмитрий Воденников: Отлично! Это на заборе в Переделкино или где? Константин Кедров: В Переделкино. Оно там, по-моему, и сохранилось: «ЗАБОРЗАЯЦ». И сразу это, помните: «Травят зайца, несутся суки». И забор, заяц и борзая. Он же сидел за этим забором, он в передвижениях ограничен. И он – этот заяц, которого травят. В одно слово. Дмитрий Воденников: Потрясающе! У него есть еще одна потрясающая вещь, тоже в одно слово, сделанная по типу палиндрома. И мне кажется… А можно я задам вам вопрос тогда? Константин Кедров: Ради бога. Дмитрий Воденников: Вот если бы вы могли выбирать, какое граффити единственное из Вознесенского должно быть написано… Константин Кедров: Из Вознесенского? «Можно и не быть поэтом, Но нельзя не знать, пойми, Как кричит полоска света, Прищемленная дверьми!» Дмитрий Воденников: Очень хорошо! Константин Кедров: Вот это просто… И красиво, и визжит, действительно кричит. Дмитрий Воденников: У него есть… Мне кажется, это уже поздний период, когда он занимался видеопоэзией. И у него есть кругом написанное: «Тьма-тьма-тьма-тьмать-мать-мать-мать-матьма-тьма…» Круговерть, да? Константин Кедров: Да. Это он при мне все написал. Дмитрий Воденников: Все помним из «Буратино»: «А лапа упала…» Константин Кедров: «А роза упала на лапу Азора». Дмитрий Воденников: Собственно говоря, «Тьма-тьма-тьма-тьмать-мать» сделано по такому же принципу: «тьма» и «мать» – это нечто единое. Константин Кедров: Друг в друга переходящее, да. Дмитрий Воденников: Перетекающее. Ну, мне кажется, это было бы идеально! Человек идет… Вот! Это, кстати, Венеция. Видите? Оса. Константин Кедров: Прекрасно! Дмитрий Воденников: Человек идет по своим делам, не подозревая ни своей судьбы, ни продолжения своей судьбы, ни даже своих желаний. И вдруг видит: «Тьма-тьма-тьма-тьмать-мать-мать…» Константин Кедров: Да. Или (это сверхгениально!): «Небом единым жив человек». Дмитрий Воденников: Ой, да… Константин Кедров: Ну, это же… Это вам не «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!». Дмитрий Воденников: Слушайте, а помните… Вы только сейчас мне напомните. «Мы не бомжи, мы небом живы». Константин Кедров: Да. Дмитрий Воденников: Помните? Константин Кедров: Помню. Конечно, помню. Дмитрий Воденников: Вот такие вещи, которые просто просятся на стену. Константин Кедров: Ну конечно. Было бы прекрасно, если бы наши города украсились вот этими шедеврами великолепными Вознесенского. Дмитрий Воденников: А Беллу Ахмадулину представляете на стене? Константин Кедров: Трудновато, трудновато… Дмитрий Воденников: Ну почему? Константин Кедров: Ну, все-таки… Дмитрий Воденников:«Моих друзей прекрасные черты». Константин Кедров: Да. «Кощунственно венчать «гараж» с «геранью». Дмитрий Воденников: Слушайте, да. Константин Кедров: Это же прекрасно. Дмитрий Воденников: Это же из нее. Константин Кедров: Замечательно! Дмитрий Воденников: Или: «Прохожий, мальчик, мимо, мимо…» Константин Кедров: Да. Дмитрий Воденников: «Иди и вслед мне не гляди». Константин Кедров: «Светофоры добры, как славяне». Дмитрий Воденников: Я даже не помню… Константин Кедров: «Светофор» называется. Константин Кедров: «О, известное это смешение благородных кровей», «Светофоры добры, как славяне», – что-то такое. Изумительный лепет, такой гениальный лепет, детский, женский, поэтический. Дмитрий Воденников: И при всем при этом очень мужской, он очень жесткий у нее. Константин Кедров: Ну, внутренний, конечно. Дмитрий Воденников: Абсолютный стержень. Константин Кедров: Совершенно несломленный. *** Дмитрий Воденников: К слову об Ахмадулиной. Самым поразительным было, конечно, найти однажды на городской стене ее стихотворение. Я не уверен, что его сейчас молодые читающие люди знают – ну, если только ее растиражированные в «Иронии судьбы» про звучащие шаги уходящих друзей (этого просто нельзя не знать). Но однажды зимним днем я прочитал на оштукатуренной голубой штукатуркой стене на Покровке следующее: «Прохожий, мальчик, что ты? Мимо иди и не смотри мне вслед. Мной тот любим, кем я любима! К тому же знай: мне много лет». Это очень раннее стихотворение. Здесь в ахмадулинском «мне много лет» – кокетство. Ей тогда было не более 25 лет.Почему это написала какая-то девушка на февральской стене 2022 года? Каким подтаявшим внутри счастьем она хотела поделиться с равнодушными прохожими? Загадка. Но стихи висели на стене и смеялись от переизбытка молодых сил, пока их не замазал белой краской мрачный дворник. Весь город в этих прорехах: чужие шепоты, чужие признания, чужие крики… И самое, конечно, очевидное, что можно найти на стенах, – это Бродский. «Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло. Что интересней на свете стены и стула? Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером таким же, каким ты был, тем более – изувеченным?» *** Константин Кедров:У меня было два… три гения, с которыми я дружил: Любимов, Вознесенский и Сергей Капица. Вот любимовское – все замечательное! Он часто повторял, когда разговариваем, попиваем виски обычно… Дмитрий Воденников: Это не виски, простите, это вода. Константин Кедров: Ничего, ничего. Пусть будет виски. «Они думают, что культурой можно управлять». Дмитрий Воденников: «Не умеете делать искусство – тогда не закрашивайте». Это где-то совсем в центре я увидел. По-моему, это очень круто! Это к вашим словам. Константин Кедров: Да-да. Как сказал Вознесенский: «Чтобы вам не оторвало рук, не трожьте музыку руками». Дмитрий Воденников: Кстати, просится на стену. Константин Кедров: Да. «Не трожьте музыку руками». Дмитрий Воденников: Как вы думаете, что будет дальше с поэзией? Константин Кедров: С русской поэзией будет все изумительно! Дмитрий Воденников: Это правда. Константин Кедров: И сейчас замечательно, и будет, и было замечательно – с поэзией самой. А с поэтами вытворяли, вытворяют и, видимо, будут вытворять… Дмитрий Воденников: А куда будет уходить поэзия? Она же в книге сейчас уже не вполне существует. Константин Кедров: Ну да. Ну, я думаю, с книгами так произойдет: они станут редкостью постепенно, а потом уже, когда они станут редкостью, они снова будут возвращаться в какой-то форме, потому что раз это на любителя, раз это для эстетов, раз это для избранных, то этим заинтересуются и массы. Дмитрий Воденников: Я очень любил вашу книгу, которая говорила про метаметафоризм. Я ее читал. Я не знаю, сколько мне было. Константин Кедров: Да, да. И я очень переживаю, что его переделали в какой-то «метареализм» ужасный. Дмитрий Воденников: Зачем? А расскажите нашим слушателям, нашим зрителям, что это такое, чтобы просто было понятно, как на стене. Константин Кедров: Очень понятно. Метаметафора – это метафора, где каждая вещь – вселенная. Нет стакана, есть стакан и мир, то есть Полярная звезда, Вселенная… Дмитрий Воденников: Наша макушка. Константин Кедров: Наша макушка. То есть я это выразил в двух словах, которые хотел бы, чтобы остались от меня на стене: «Человек – это изнанка неба, а небо – это изнанка человека». То есть обязательно в метаметафоре есть момент выворачивания, когда меньшее означает большее. Вот это бутон. Видите, это бутон? Дмитрий Воденников: Да. Константин Кедров: Вот он раскрывается. И он вмещает эту всю комнату. Вот на ваших глазах он открылся и вмещает всю комнату и все мироздание, которое вокруг. Вот метаметафорическое зрение либо есть, либо его нет. Дмитрий Воденников: Это физические законы даже подтверждают, как я понимаю, да? Константин Кедров: Конечно. Это называется «частица Вселенной». Все-таки она появилась сначала у меня в 60-х годах, а потом у трех поэтов. Дмитрий Воденников: Потрясающе! Константин Кедров: «Человек – это изнанка небо, а небо – это изнанка человека» у Парщикова преобразилось: «Как строится самолет с учетом фигурки пилота, Так строится и небосвод с учетом фигурки удода. Нас двое – и это удодно, и это есть пятый удод». Ну, по-моему, это абсолютно гениально. Дмитрий Воденников: Слушайте, а что такое метакод? Константин Кедров: Метакод – это… Я задумался над тем, что раз есть генетический код, то должен существовать культурно-генетический код. То есть все закономерности, которые есть в генетике, они есть и в культуре. И он, этот код, читается и в строении галактики, и в строении стиха… Дмитрий Воденников: И в строении цветка. Константин Кедров: Совершенно верно. Дмитрий Воденников: Мы помним, откуда это. Константин Кедров: Да-да-да. Вот, например, «Смерть Ивана Ильича» у Толстого, помните? Дмитрий Воденников: Конечно. Константин Кедров: Он чувствует, что его запихивают в черную дыру, чувствует, что он едет в туннеле на поезде – и вдруг вот это выворачивание происходит, как я это назвал. И он видит свет в конце туннеля. Вот когда появился этот туннель и свет в конце туннеля. «Кончена, смерть кончена», – подумал Иван Ильич… Дмитрий Воденников: …и умер. Константин Кедров: Да. Но! Когда я читал сценарий астрономический подлета к черной дыре, то там все… Ну, мы не можем лететь к этой черной дыре и, слава богу, не полетим, но тот сценарий, который космологи дают, там все происходит, что и с Иваном Ильичом. Дмитрий Воденников: То есть вы сначала мне говорили, что метаметафоризм только в 60–70-е годы, а сейчас же привели пример абсолютного метаметафоризма у Толстого. Константин Кедров: Нет, конечно, в искусстве он всегда присутствует. В упанишадах: «Тысячеликий, тысячеглазый Пуруша! Только четверть твоя на земле. Три четверти простираются в небо. Твое дыхание – это пространство. Твоя кожа – это звездное небо». Это пять тысяч лет назад написано. Дмитрий Воденников: Текст, написанный на стене, очень беззащитен. Константин Кедров: Да. Дмитрий Воденников: Это, кстати, особенность, антологическая особенность любого стихотворного текста: он беззащитен, как только он рождается. Это потом, если ему повезет, он войдет в антологии. Тебе даже памятник поставят, как Пушкину. А вообще текст беззащитен, он голый. И текст… Смотрите: «Абонент к вам безразличен». Это Питер. По-моему, потрясающе! Это просто можно повесить на стену. Константин Кедров: Крик души, да. Дмитрий Воденников: Вы согласны о беззащитности? Поэтому особой уникальности и трогательности текст, который написан на стене. Константин Кедров: Стихотворение Вознесенского об эфирной станции. Мы в эфире были. Это и к нам относится. «Мы сидим в прямом эфире, Мы для вас как на корриде. Говорите, говорите... Вся Россия в эйфории, митингуют поварихи, гуси с шеей Нефертити. Нас за всех приговорили – говорите, говорите! Мы виновны, что Отечество у разбитого корыта. Если это вас утешит – говорите, говорите. Костя, Костя, как помирим эту истину и ту? Станем мыслящим эфиром, пролетая темноту». Вот мы с вами сейчас становимся мыслящим эфиром, пролетая темноту. Ну, это такие послания тоже, послания… Дмитрий Воденников: …которые мы считываем. «Найти свой угол. Нести свой крест». Константин Кедров: Да. Ну, «угол» – значений же в русском языке огромное количество. Это же не только геометрия, а это «снимать угол». Дмитрий Воденников: И «пятый угол» в том числе. Константин Кедров: И «пятый угол». И Лобачевский с его бесконечными превращающимися в параболу углами. У Вознесенского сборник «Парабола». «Судьба, как ракета, летит по параболе. Жил огненно-рыжий художник Гоген, Торговец, а в прошлом — торговый агент. И в Лувр он попал не через главный порог – Параболой гневно пробив потолок!» И Коган: «Я с детства не любил овал, Я с детства угол рисовал!» Вот в овал и угол вмещается вся наша российская или русская вселенная. Дмитрий Воденников: А вам было бы интересно узнать, кто это все делает, кто это все пишет? Потому что мы же с вами – всего лишь люди, которые находят. Мы не райтеры. Никто не узнает, кто написал: «Хотел как лучше, а получилось идеально». Вы же не пойдете писать. И я не пойду писать. Константин Кедров: Нет, почему? Я бы… Дмитрий Воденников: Кто они? Константин Кедров: Дали бы мне – я бы с удовольствием. Дмитрий Воденников: Ну, «дали бы»… Они сами берут, идут и пишут. Что ими руководит? Константин Кедров: Высказать, выразить себя, выразить себя, исповедаться. Ведь исповедуются же не только священнику, а исповедуются друзьям, исповедуются людям. Человек – существо говорящее. И все эти надписи говорят о том, что живой мир, что ничто не умерло, что все живое, пульсирует, кричит. Дмитрий Воденников: Хорошо сказано: пульсирует, кричит. А у вас никто не возникало жалости от мысли, сожаления от мысли, что вы не сможете записать этот последний опыт и оставить его на этой земле? Не на стене, пусть в телефоне, пусть нашей уже не очень сильно работающей рукой на листочке измененным нашим почерком. Вы никогда не жалели, что ваш самый последний, самый уникальный опыт, ваша ладонь из тьмы не будет вами записана? Константин Кедров: Я думаю, что важно не то, что человек говорит, умирая, а важно то, что человек говорит, когда он любит. Вот когда он любит, он произносит самые главные слова в своей жизни. Дмитрий Воденников: Вы придумали надпись: «Главное не то, что человек говорит, умирая». Это гениально! Если это заготовка, то все равно гениально. Константин Кедров: Да какая заготовка?.. Дмитрий Воденников: Если это импровизация, то это просто потрясающе! «Главное, что он говорит, когда любит». Потрясающе! Константин Кедров: Вот благодаря вам… Дмитрий Воденников: Потрясающе! Я очень вам благодарен за то, что вы со мной поговорили, потому что, когда с вами говоришь, есть ощущение, что вы открываете какие-то двери. Может, я не пойду в вашу дверь, но вы ее открываете. И я чувствую, как оттуда идет какой-то другой сквозняк. Но, вы знаете, уже заканчивая, я хочу поделиться с вами своей, возможно, вздорной мыслью… Константин Кедров: Так? Дмитрий Воденников: Мы все с вами отлично знаем, что был вынужден (он хотел бы что-то другое написать, но вынужден был) написать на стене Брюсов. Константин Кедров: «О закрой свои бледные ноги». Дмитрий Воденников: Спасибо вам. Это, к сожалению, единственное, что он был вынужден написать, потому что это все, что, по большому счету, осталось от Брюсова. Константин Кедров: Но забыть невозможно. Дмитрий Воденников: Но забыть невозможно. Это ключ. Константин Кедров: Совершенно верно. Дмитрий Воденников: Спасибо, спасибо вам. *** Дмитрий Воденников: Если бы я хоть раз сам решился написать что-то на стенах (а я никогда этого не делал – я сталкер-искатель, а не райтер), я написал бы одно стихотворение поэта-конкретиста Ивана Ахметьева: «Пиша в темноте, не заметил, что ручка не пишет». По-моему, на стене это смотрелось бы отлично.