Николай Лукьянов: Неудачно нырнул – и вот теперь я таков, каков есть. И ни о чем не сожалею. Евгений Шматко, автор программы, ведущий: Здравствуйте! Меня зовут Евгений Шматко. Вы смотрите программу «ЗаДело». В жизни каждого человека случаются моменты, которые полностью меняют привычный уклад и становятся судьбоносными. Мы покажем вам четыре истории совершенно разных людей, которые пережили переломный момент и пошли дальше. Как не сдаться под гнетом обстоятельств после страшной болезни, травмы, теракта или обрушившейся славы? Кто поможет справиться с трудностями и жить полноценной жизнью? Узнаете сегодня. ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ТРАВМЫ Николай Лукьянов: Супруга-то работает, брюки купила, но, как всегда, главная проблема – низкая талия. Галина Волкова: Слушай, так а тут резинка даже. Николай Лукьянов: Резинка. Галина Волкова: Это вы сами? Или это прямо были такие брюки? Николай Лукьянов: Такие и были, да. Галина Волкова: Это нужно, знаешь, идти по пути бандажа. Ну, это неправильно. Можно вставить резинку, но она постепенно, ну, как бы сожмется, свернется где-то. Евгений Шматко (за кадром): Сорокаоднолетний Николай Лукьянов приехал в ателье совсем не за новой одеждой, а чтобы переделать старую. Человеку на коляске угодить очень непросто. Николай Лукьянов, чемпион мира по фехтованию на колясках: Вот я сейчас в джинсах, допустим, и они с очень низкой талией. И если я один раз прыгнул в машину с коляски, потом где-то вылез из машины опять в коляску, вот так пару раз прыгнул – и все, и это дело начинает потихоньку съезжать. В итоге есть некоторые проблемы с эстетикой, ну, вообще с красотой. Евгений Шматко (за кадром): Помогает мужчине дизайнер-конструктор и владелец бренда одежды для людей с ограниченными возможностями «Ортомода» Галина Волкова. Она знает, как решить вопросы с гардеробом бесплатно, по государственной программе. Галина Волкова, модельер-конструктор, владелица бренда одежды для людей с ограниченными возможностями «Ортомода»: Электронный сертификат – это сертификат, который выдается человеку с инвалидностью на то изделие, которое у него прописано в индивидуальной программе реабилитации и абилитации. Когда мы стали предлагать специальные мешки для инвалидов-колясочников, тот же Николай нам первый сказал: «Ребята, я чемпион России по фехтованию. Вы представляете меня в каком-то мешке? Да нет конечно». Сразу мы замерли. Хотя изделие гениальное! Но оно очень удобное, например, для интернатов, где пожилые неходячие люди, тяжелые, их нужно одевать, раздевать. И тогда вот этот мешок для ног для инвалида-колясочника – это бесценное изделие. А для Николая это унижение и оскорбление. И вот здесь это все нужно понимать. Поэтому мы с ними в тесном контакте и в большом глубоком диалоге. Евгений Шматко (за кадром): А ведь Николай не всегда передвигался на коляске. В ней он оказался после травмы шеи. Николай Лукьянов: Вот в этом месте 16 лет назад я и начал свою новую жизнь – неудачно нырнул. И вот теперь я таков, каков есть. И ни о чем не сожалею. До сих пор помню тот момент, когда все тело просто отключается, и ты не понимаешь, что происходит. Ты начинаешь глотать воздух, а вместо воздуха – вода. И все. И я даже помню, как тук-тук-тук… Мой друг увидел, что меня нет, он за мной нырнул. Меня вытащили, откачали. И с этого момента, в общем-то, вот это все и началось – новая жизнь. В принципе, я до травмы бесполезный член общества был: как бы дискотеки, алкоголь, девчонки, драки. Ну, вообще не созидал, просто мы тратили свое время непонятно на что. И когда я сломался, я сначала просто подумал, что это, ну, как перелом ноги или руки – на пару недель, на месяц, может быть; полежу, восстановлюсь, и все нормально будет. Мне очень повезло с моим первым инструктором по ЛФК еще в Склифе, после операции. Она мне сказала, женщина: «Коля, кроме тебя, тебе никто не поможет. Пока ты сам в голове у себя не выстроишь программу реабилитации, ничего с тобой происходить не будет, ты не будешь восстанавливаться». И у меня – у молодого глупого мозга – хорошо это как-то отложилось где-то там, и я начал работать в эту сторону, мое мировоззрение поменялось. Отец как бы до сих пор периодически помогает, что-то делает. Слава богу, что у него с руками все в порядке. Когда мы лежали в больнице, он после работы еще ехал строить дом, ну, специально там какие-то пандусы, широкие двери, проемы, чтобы мне было удобно. В течение многих лет именно так. Мы почему жили в реабилитационном центре? Потому что негде было жить. Квартира на восьмом этаже, из которой мы уехали. Ну, туда никак было не попасть. Он меня на загривках спускал восемь этажей, я у него на плечах висел, он меня поднимал и спускал. И он решил, что нужно как-то дом достроить, переделать, чтобы было удобно. Майя Дзодзатти, психотерапевт: Дело в том, что в момент травмы человек переживает страх. И вот этот страх замирает как будто внутри, и человек может действительно потерять, ну, связь с собой, потерять связь со своими чувствами. Человек в моменте, когда он переживает негативные чувства, негативные эмоции, он хочет это прекратить. И вот это желание настолько сильное, что оно как бы обрывает, притупляет это восприятие, то есть как будто бы обрубает контакт с собой. Евгений Шматко (за кадром): Но Николай не просто решил восстанавливаться, а пошел в профессиональный спорт – фехтование. Николай Лукьянов: Мы не можем двигаться, мы жестко закреплены на рамах. Единственное, чем мы можем двигать – это рукой и корпусом. И поэтому все происходит очень быстро, практически нет пауз. «Готовы? Начали!» – все, уже укол. Ну, чаще всего. В фехтовании, конечно, надо перехитрить. Для этого есть переводы – ну, то есть обманные движения, как в футболе, «финты» называются. Или на скорость. То есть если я физически сильнее, я могу просто атаку прямо сделать и опередить соперника, уколоть его. Коляски обычно у нас должны пройти классификацию по высоте, по ширине. Подушка должна быть определенного размера. Ну и оружие. Наконечник должен выдерживать определенный вес, чтобы происходил укол, а не только я дотронулся – и он загорелся сразу. Когда человек, допустим, ломается в таком возрасте – 16, 17, 18, 19, 20 лет, – очень важно, одно из самого главного, чтобы друзья оставались. Я в реабилитационном центре видел очень много ребят, которые были, ну, до травмы очень активными, у них компании были большие, они также на дискотеки, еще куда-нибудь, вместе что-то делали, но почему-то после травмы ребята забывали их. И начиналась жуткая депрессия! Родители с тобой, но это одно. Родные, близкие – это одно. А друзья вот в этом возрасте – это, наверное, 90%, что если они тебя поддержат, направят, скажут: «Колян/Леха/как угодно, давай, поработай, потрудись! Мы тебя ждем. Все будет нормально, мы и дальше будем вместе», – вот это очень способствует тому, чтобы появилось желание восстанавливаться. Евгений Шматко (за кадром): От чемпионства Николай перешел к собственным социально значимым проектам для детей и на благо общества. Николай Лукьянов: Мне позвонила руководитель кафедры и сказала: «Коля, есть возможность нести факел». Мне сказали, что для этого надо. Я заполнил анкеты. Ну, меня одобрили. Мне нравится спорт. Мне нравится проводить для детей мастер-классы по фехтованию. Я для них устраиваю детские спортивные праздники, где они в девяти видах спорта между классами соревнуются. Мне нравится тренироваться, нравится выигрывать, нравится проводить время со своей любимой супругой, куда-то ездить отдыхать. В общем, я абсолютно доволен. Если что-то новое будет появляться, какие-то проекты, какие-то возможности, то буду за них хвататься. А так, чтобы что-то глобальное – конечно, очень хотелось бы поучаствовать в Паралимпийских играх. А там посмотрим… ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ТЕРАКТА Марат Абдрахимов: Итак, мой персонаж Пуассон начинает свой выход на сцену… Евгений Шматко: В подземелье. Марат Абдрахимов: Да. Нет, не подземелье. Вот через эти… через эту галерею декораций, вместе с бароном. Вот представь, что ты сейчас барон, а я Пуассон. И вот мы выходим… Евгений Шматко: Я? И что я должен делать? Командуйте, мессир! Марат Абдрахимов: Просто выйти, просто выйти. Мы выходим и начинаем наш диалог здесь. Вот. Мы выходим. Посмотрите, какой у нас прекрасный зал, какой он красивый, уютный и нами очень любимый. Самое смешное, что мы… наше руководство, когда мы переехали из театра на «Горбушке» в здании ДК Горбунова, мы переехали сюда, и все наши сидушки, вот как они были изначально, так они и остались, приехали вместе с нами. Знаете, как это тепло. Евгений Шматко (за кадром): Пятидесятитрехлетний актер Марат Абдрахимов выходит на сцену родного Театра мюзикла уже двенадцатый сезон подряд. Здесь он то обаятельный Кот, то юморной Повар, с бессменной улыбкой на лице, но глубокими грустными глазами. Евгений Шматко: Правда ли, что артисты мюзикла должны быть априори такими солнечными людьми, всегда на улыбке? Марат Абдрахимов, актер Московского Театра Мюзикла: Стереотип, что мюзикл – это развлекательный жанр. Ну, до определенного момента, можно сказать, да, это было так. Но сейчас вся тенденция во всем мире: мюзикл – это не развлекательный жанр. Есть много мюзиклов, где нет хеппи-энда, и нет веселых танцев, и нет как бы развлекательности вообще. Евгений Шматко (за кадром): Сегодня за плечами мастера десятки ролей в кино и на сцене, престижная премия «Золотой софит». А дебют состоялся 21 год назад на сцене «Норд-Оста». Марат Абдрахимов: «Норд-Ост» был первый спектакль, который вот наш, на нашей истории. И сделано это было действительно профессионально и хорошо. И мы думали, что это никогда не закончится в нашей жизни. Евгений Шматко: Однако 23 октября 2002 года в здание Театрального центра на Дубровке ворвались 40 вооруженных боевиков. В тот момент в зале шел второй акт мюзикла, собравшего более 800 человек. Террористы заминировали зал и разместили среди зрителей женщин-смертниц с поясами шахидов. Всего, по разным данным, в этот день было захвачено от 912 до 916 человек, включая актеров, музыкантов и работников сцены. – Восемнадцать поясов, начиненных взрывчаткой, сняли саперы с террористок. А вот и самый опасный трофей: бомбы были соединены таким образом, чтобы взрывы шли от центра. Марат Абдрахимов: Вот ты сидишь, понятно, в испуганном состоянии, сжатый очень, состояние стресса. В первый же день произошел расстрел человека… женщины, которая вошла туда. Вот она есть – и вот ее через минуту нет. Просто там автоматная очередь – и все. И ты понимаешь, что нет человека. – Вдруг ни с того ни с сего открывается единственная дверь, которая была в зале открыта. Открывается, и она говорит… подходит к главному и говорит: «Ну что вы тут устроили? Людей напугали». Он говорит: «Кто ты такая?» Все говорят: «Женщина, сядьте! Он вас сейчас убьет». Он говорит: «Ты понимаешь, что мы тебя убьем?» – «Давай! Убивай меня! Мне не страшно». Он взял и убил ее. Марат Абдрахимов: Встреча со смертью, с насильственной смертью, прямо вот нос к носу с тобой, да. Что происходит? Почему вот она есть – и ее нет? Кто вправе отнять жизнь? Ну вот. И вправе ли? Евгений Шматко: За трагедией на юго-востоке Москвы следили зрители в течение трех дней в прямом эфире, и не только в России, пока с террористами вели переговоры политики, общественные деятели, представители Красного Креста и многие другие. – ЧП не столичного масштаба. Такого просто раньше никогда не было. Сотрудники ФСБ, специалисты-переговорщики пытаются вступить в переговоры с террористами, которые захватили заложников. – Спецназ прорвался в здание театрального центра после того, как террористы начали убивать заложников. Евгений Шматко (за кадром): Вот первый звонок Марата после освобождения. – Мамуля, все нормально, все хорошо! На мне ни одной царапины, ничего. Все хорошо! Я пять тысяч сто сорок один раз прочитал молитву… Мама, только это меня спасало. Только ты меня понимаешь. Я думал, что только твое сердце меня спасет. Марат Абдрахимов: Когда я вышел оттуда, я говорю… ну, у меня было все время вопрос. А почему? За что? Да? И потом уже начали приходить известия о смерти наших маленьких актеров, маленькие дети совсем, подростки. Потом начали приходить известия о погибших наших музыкантах. Мы все время возвращались туда, потому что, ну, там нужно было что-то делать, нужно было встречаться, как-то это дело… Были какие-то поминки. В общем, мы все время держались опять очень плотно, поддерживали друг друга. И я в какой-то момент понял, что я не могу больше держать это внутри. Мне нужно было вот этот… вот эту темноту из себя исторгнуть. Я не знаю – почему. Я встал ровно по центру, и я начал кричать, кричать вверх. Не знаю – почему. Ну, в общем, я изрыгал из себя вот этот ужас и страх. Мне нужно было это сделать. Я проорался. Майя Дзодзатти: То есть это переживание ужаса в чистом виде. В такие моменты очень часто вот эта чувственная часть у человека, которая отвечает за чувства, за эмоции, такой внутренний ребенок, она просто закрывается. И закрывается она, потому что невозможно переживать этот ужас и страх длительное время. Евгений Шматко (за кадром): Последствия пережитых дней участники смогли побороть не сразу. Марат Абдрахимов: Мы боялись выходить на сцену. Каждый раз, когда мы доходили до того злосчастного момента, когда мы услышали этот окрик «Стоп!», и пошли люди в камуфляже, остановили спектакль, у нас у каждого прямо сжималось очень сильно все внутри. И когда мы переходили, мы думали: «Слава богу, перешли этот рубеж». И он был достаточно долго. После того как закрылся этот спектакль, мы перешли, естественно, в следующий, открылся там «Двенадцать стульев». И те ребята, которые работали в «Норд-Осте» со мной, мы пришли в здание… И знаете, что мы первое сделали, все ребята, которые были в «Норд-Осте»? Мы начали проверять, открываются ли окна в гримерках и как оттуда можно безопасно убежать, если случится такое. Это уже было на мюзикле «Cats», в этом же здании. Мы часто спускались в зал… Ну, там было так поставлено, что кошки бегают по залу. Это была часть шоу. И мы однажды – я и актер Андрюша Богданов, который играл с Аней Григорьевой, – ну, мы играем, выбегаем в зал. И в зале сидели женщины… Евгений Шматко: В хиджабе? В парандже? Марат Абдрахимов: Да. Закрыты были глаза, вот полностью закрыты, одни глаза только были. Ох, как у нас ноги подкосились! У меня – точно. Я помню, я такой: «Боже мой…» И я: «Так, работаем, работаем». Достаточно долго – в течение, наверное, пяти лет – любой такой… что-то такое неординарное, выходящее из… Кто-то начинает ходить, говорить в зале. Бывает такое, знаете, начало спектакля, и кто-то начинает спорить: «Вы здесь не сидели, освободите мое место». И вот в какой-то момент… Я всегда борюсь с внутренним состоянием не «сделать ноги». Майя Дзодзатти: Люди часто после катастроф, после разных всяких процессов – терактов, не знаю, каких-то преступлений, – они очень часто могут выглядеть просто идеально спокойными. Не нужно этому верить, потому что это просто такой защитный механизм у организма. И для того чтобы это разбудить, человеку предстоит большой путь. То есть ему предстоит работа, в которой ему нужно будет добраться до этой травмы, развернуть ее, причем очень аккуратно, прожить эти чувства вторично, отпустить их изнутри. Евгений Шматко (за кадром): Сегодня Марат с легкостью приглашает нас в закулисье театра и открывает все секреты артистов. Марат Абдрахимов: Здание этого театра – в бывшем был известный кинотеатр «Россия». Вот. И понятно, что для спектаклей он не очень предназначен, поэтому вся закулисная часть – она очень узенькая, очень маленькая. Будьте аккуратны! Поэтому у нас такие очень короткие перебежки на ту стороны. Здесь у нас тоже костюмерные цехи. Вот. Здесь у нас подшивают, где пошивочная. То есть, когда что-то порвалось, у нас тут быстро подшивают. Здесь костюмы с… Евгений Шматко: Слушайте, ну, это нам с вами с нашим ростом удобно здесь ходить. А как другие артисты, бедные, тут… Марат Абдрахимов: Да, да, да. Здесь вот специально наклеили, чтобы не ударялись. А раньше здесь висел большой-большой кусочек поролона, чтобы тоже… Ну, после того как один-два человека, видимо, приложились. Любая другая роль – это новое приключение, новое плавание, которое всегда так будоражит! Знаешь, как бы всегда хочется в это окунуться. Театр – это, конечно, основное. Ну, ты от дома никуда не уйдешь. Все равно, ты все равно возвращаешься в свой дом. Как бы ты ни отправлялся в любое путешествие, в любое плавание, ты все равно возвращаешься в дом. Поэтому театр – да, это любимый дом. ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ОНКОЛОГИИ Евгений Шматко (за кадром): Обычный день семьи Анцуповых: мама, папа и дети отдыхают на игровой площадке во дворе. Маленькая Полина, кажется, радуется больше всех. Ее шикарная прическа развевается на ветру, а улыбка заряжает позитивом прохожих. Даже и не верится, что еще пять лет назад Полина выглядела вот так. И случилось это совершенно неожиданно. Татьяна Анцупова: Было лето, они уехали с папой – с мужем – в другой город к бабушке и к дедушке. Ездили на речку, купались. После этого она слегла с температурой. Сдали анализы – кровь была очень плохая, то есть по всем показателям. Там какие-то есть, да, цифры, и они все там зашкаливали запредельно. И врач сказала: «Вот такая плохая кровь. Это ненормально. Вам надо обратиться к специалисту». Евгений Шматко (за кадром): Собравшись в считаные секунды, семья вернулась в Москву, где уже в местной клинике повторно сделали серию анализов, результаты которых мама с дочкой ждали в стационаре. Здесь их и застал страшный диагноз. Татьяна Анцупова: Пришел врач вот этого отделения и сказал: «Мы вас переводим в гематологическое отделение». Они даже нам ничего не озвучили на самом деле. Нас перевели. Мы, значит, собираем эти вещи, переходим в корпус. Я, значит, поднимаюсь на этаж, там написано «Онкологическое гематологическое отделение», по-моему. Туда заходишь – и вот такой едкий запах просто хлорки, я не знаю чего! И висят иконы. И дети лысые бегают. Вот как-то так. Ты вот понимаешь, что происходит с тобой. То есть тебе еще, может быть, диагноз не озвучили, но когда ты вот заходишь – и ты все понимаешь. Было, конечно, все это неприятно, непонятно: что это такое – мы заболели? Вообще ребенок никогда не болел – ни старший, ни она. Ну, я все время думала: у меня такие богатыри! Ну, то есть какой-то такой стереотип: да нет, мои дети не болеют. И что такое с нами случится – я, конечно, вообще, ну, не могла даже подумать. Евгений Шматко (за кадром): Острый лимфобластный лейкоз – это злокачественное заболевание крови и костного мозга. При лейкозе здоровые клетки крови замещаются опухолевыми, что может стать причиной жара, повышенной утомляемости, синяков, проблем со свертыванием крови, инфекций и других нарушений. Обычно при остром лейкозе симптомы усиливаются в течение короткого периода. У детей болезнь может развиваться очень быстро, и требуется незамедлительное медикаментозное вмешательство. Протокол лечения – химиотерапия. Татьяна Анцупова: Ты вот просто живешь, и ты понимаешь: ага, до 20 мая нам надо как-то вот сжать себя в кулак, преодолеть этот период, чуть-чуть выдохнем и пойдем на следующую химию. – Скажи «привет». Помаши ручкой. Привет! Пойдем туда. Идем, идем, идем. Идем, идем. Ты же хотела сама повозить? Вози. Татьяна Анцупова: С одной стороны, этот план помогал, да. А с другой стороны, ты понимаешь, что тебе через неделю опять ее везти. А ей вот четыре года, да, три-четыре года. С трех до пяти, считай, было такое усиленное лечение. Когда это маленький, ты взял как бы в охапку, принес, скрутил как надо. А когда уже ближе к пяти, вот четыре-пять, когда уже такая… И она понимает, что там с ней будут делать. Вот это было не очень, конечно. Ну, надо заставить ее, собрать с утра, объяснить, что надо приехать, что тебе там, да, сейчас опять будут колоть спину. Вот почему-то некоторые дети вообще нормально шли на эту процедуру, а Полина просто… Ей очень, видимо, было больно, не знаю, или как минимум неприятно. То есть тебя скручивают вот так вот, в позу эмбриона, и колют иголкой в позвоночник. Ты утром встаешь, даешь ей три таблетки таких, две таблетки таких и две таблетки таких. Через два часа эта процедура повторяется. После обеда опять повторяется. Ну, то есть это в течение дня прямо ну, расписано четко, что и когда нужно принимать, что утром, что вечером, а что в обед. Ну и она жесткая, конечно. Ребенок ходит в туалет – и там пахнет какой-то аптечкой. Гормоны – это вообще просто ужас! И после этого ребенок очень голодный, он постоянно хочет есть. Мы шли гулять, она еще не ходит, потому что затрудняются движения, болят ноги, повышается вес. Она просит вот заехать в магазин. Мы покупали ей куриную ножку готовую, и она вот могла сидеть на площадке и вот так есть ее, вот так вот. Евгений Шматко (за кадром): Сегодня Полина в ремиссии. О своем заболевании практически не помнит, да и от здоровых детей ничем не отличается. На свежем воздухе и в окружении сверстников Полина забывает о пережитом лечении и ищет новых друзей. Здесь, за 100 километров от Москвы, разбит лагерь, который помогает ребенку перестать быть заложником болезни и открывает двери в новую жизнь. «Шередарь» – это фонд, который занимается развитием доступной детской реабилитации в России. Ольга Крашенинникова, координатор фонда «Шередарь» по работе с волонтерами: Мы находимся во Владимирской области, Петушинский район, поселок Сосновый Бор. И здесь находится лагерь «Шередарь» для детей после онкологии. Ребята могут сюда приехать, отдохнуть, немножечко восполнить дефицит общения, который был утрачен во время болезни. Они проходят психологическую реабилитацию после тяжелого лечения. Евгений Шматко (за кадром): На территории – веревочный парк, адаптированный даже для детей на колясках, конюшня, байдарочная станция. Это только малая часть активностей, которые предлагают освоить подопечным. Ольга Крашенинникова: В смене происходит очень много таких открытий – что очень важно для детей, потому что они пропустили вот этот кусок детства. Многие ребята находятся под такой достаточно сильной опекой родителей. Ну, естественно, да, родители очень боятся за их жизнь и здоровье, и, конечно, им хочется оберегать своих детей и после окончания лечения тоже, к сожалению. И вот здесь, в лагере, они впервые могут оказаться в ситуации, когда им самим нужно принять решение, что им надеть, когда им самим нужно научиться завязывать шнурки. Наши координаторы на связи с родителями постоянно. У нас есть чаты, у них есть все время в доступе телефоны, потому что дети здесь находятся без телефонов. Евгений Шматко: Это одно из правил? Ольга Крашенинникова: Да, это важное правило, потому что, ну, с телефоном очень просто… ну, увлечься им. Евгений Шматко: И уйти в себя. Ольга Крашенинникова: Да. У нас есть правило самое такое важное, и оно идет сквозь все наше общение: фан, веселье здоровое и классное, потому что… Евгений Шматко: То есть вы не концентрируетесь на болезни? Ольга Крашенинникова: Да. Евгений Шматко: Если так визуально посмотреть, есть ощущение, что это обычный как будто бы лагерь. Ольга Крашенинникова: Да, задача такая – дать почувствовать ребятам, что они обычные, потому что… Особенно ребята с особенностями в обычной жизни сталкиваются очень много с ограничениями, с каким-то выделением, а здесь наоборот – мы об этом не говорим, у нас среда равная для всех. Евгений Шматко (за кадром): Здесь даже волонтеры особенные – не упускают детей из виду ни днем, ни ночью, живут вместе с ними в таких комфортабельных коттеджах. Елена Давыденко, координатор фонда «Шередарь» по работе с волонтерами: Есть «шери» – это те, кто непосредственно проживают с детьми, наблюдают всю командную динамику от начала программы и до ее завершения. То есть это такие своеобразные вожатые, но работающие по нашей методике, она называется «Терапевтическая рекреация». То есть это те ребята, которые 24/7 с детьми. Есть мастера. Это такой креатив программы. Это те, кто занимаются подготовкой мастерских, вечерних мероприятий. Игорь Медведев, «шери» – волонтер лагеря для детей с онкологией «Шередарь»: У нас были дети с нарушением зрения, слуха, речи, не знаю, опорно-двигательного аппарата. Мы проходим треннинг достаточно такой долгий, интересный. И мы, конечно, готовы. У нас много разных ребят, они все у нас уникальные. И, конечно, под каждую уникальность мы тоже подстраиваемся. Елена Давыденко: Когда я увидела волонтеров – людей, которые приезжают сюда не за деньги, а ради опыта, ради какого-то нового общения, – я первое время постоянно плакала, потому что для меня это ощущение, что люди едут дарить безвозмездно, для меня это был такой, я не знаю, разрыв сердца. Евгений Шматко (за кадром): Полина с гордостью показывает поделки, которые теперь будут напоминать ей о смене в лагере. В ее новой комнате они занимают центральное место на рабочем столе. Татьяна Анцупова: Мы переехали недавно сюда. Здесь у нас как будто бы новая жизнь началась. Мы переехали сюда уже после лечения, а все старое оставили в прошлой квартире и забыли. Это свадебная фотография. Это уже у нас появилась дача. Мне кажется, Лева тем здорово вышел. Классическая фотография папы и сына. Это папа Полины, мой муж Евгений. Евгений Шматко: А какова она вообще – поддержка мужа в такой непростой ситуации? Как-то трансформируется вообще роль супруга, когда такое происходит? Евгений Анцупов: Да нет. Мне кажется, мы как единый организм отработали все это время. Ну, вот это планирование и жесткое соблюдение графиков – это все на супруге. Татьяна Анцупова: Ну нет, он скромничает. Вот когда Полина заболела, нам пришлось расстаться с Левой на некоторое время, с нашим старшим сыном, мы отдали его бабушке, наверное, где-то на полгода. Эмоционально было тяжело ему что-то объяснять, и Женя был занят работой, и после работы он как бы ехал к нам. И она по нему тосковала, и он не понимал, что происходит. Конечно, надо было воссоединяться как можно скорее. Евгений Шматко (за кадром): Теперь, когда вся семье вместе, Татьяна абсолютно счастлива и больше не терзается вопросом: за что такие испытания выпали на долю ее дочери? Татьяна Анцупова: Сейчас она ходит в школу, все замечательно. Лечения нет никакого уже. Пельмени тоже мы уже не ищем, едим практически все подряд, даже чипсы разрешаю. Наблюдаемся, кровь периодически сдаем. Ну, наверное, это какое-то испытание. Но, пожалуйста, больше не надо. Ну и никому, конечно, да, не пожелаю. Пока там лечились, многие ребята… ну, не многие, а были ребята, что вот… У нас же чатики же там, конечно, были. Ну, просто сегодня видела ребенка, а завтра его нет… ЖИЗНЬ ПОСЛЕ СЛАВЫ Евгений Шматко: Год 2002-й. Впервые у телевизионных экранов в назначенное время собирается миллионная аудитория, чтобы посмотреть, как из обычных парней и девчонок «фабрикуют» новых артистов. Победитель первой «Фабрики звезд» – не в составе дуэта или группы, а сольно – эпатажный житель Воронежа Михаил Гребенщиков. В погоне за своей порцией славы и путевкой на звездный олимп – квартирой в Москве – он то пел не в ноты перед самым Николаем Басковым, то щеголял по сцене в стразах и белой шубе. Олег Кармунин: Мне кажется, его брали в формате такого веселого заводилы, потому что он нужен. И, как мы помним, на каждой «Фабрике» был такой – эге-гей! – веселый человек. Евгений Шматко (за кадром): И такой весельчак в 26 лет впервые вышел на сцену спорткомплекса «Олимпийский», где посмотреть на него собралось 35 тысяч зрителей. Михаил Гребенщиков: Но больше всего в этом «Олимпийском» убила песня с «Дискотекой Аварией». Выступать с ними – это какой-то космический кайф! То есть я с лет тринадцати уже был диджеем, и мои родители не знали, чем я занимаюсь. То есть все время клубы, рестораны, бары, где-то открывал, что-то делал, диджействовал. И вот эта песня про диджея у «Дискотеки Аварии» для меня была просто… ну, как будто все было не зря, это прямо про меня. «Диджей, поставь свою любимую пластинку и…» Евгений Шматко: «И скажи себе тихо-тихо, что ты супер-диджей». Михаил Гребенщиков: Да. И я прямо плакал на сцене, честно сказать, меня разорвало! Ну, конечно, потом еще шлифанули, когда в конце сказали, что квартиру дали. И я вообще сказал: «Я остаюсь». Евгений Шматко (за кадром): Правда, испытание славой началось сразу на утро после финального концерта. Михаил Гребенщиков: Я приезжаю в гостиницу «Украина», меня туда селят на несколько дней, пока мы там документы всякие подписывали. Ну, жили… Евгений Шматко: Ну, фешенебельно, да, гостиница «Украина». Михаил Гребенщиков: Да. И когда этот… портье… Или как его зовут? Ну, он стоит на входе в гостиницу. Евгений Шматко: Швейцар, открывающий… Михаил Гребенщиков: Швейцар, швейцар, да, стоит. И он такой говорит: «О, здравствуйте, Михаил!» Прямо бежит, мой чемодан берет и везет мне до номера. А я такой растерялся, я такого обслуживания никогда не видел. У меня в кармане 150–200 рублей. Я 100 рублей ему даю и думаю: «Не мало ли я дал? Я же теперь звезда. Скажет: жадный». А на самом деле у меня больше и не было. Евгений Шматко: Последнее, да? Михаил Гребенщиков: Да, я последнее, можно сказать. Ну, понт дороже денег. Евгений Шматко (за кадром): Ударная волна популярности докатилась и до родного Воронежа. Здесь – в Театре юного зрителя – сестра Михаила Анна продолжала давать спектакли, не подозревая, что и ее жизнь не будет прежней. Анна Гребенщикова, сестра М. Гребенщикова, актриса: Как-то на пике своей популярности он пришел ко мне на спектакль, который шел в этом зале, сел на наш 5-й служебный ряд. Спектакль был – мюзикл «Оливер». Я играла главную роль. Начался спектакль вовремя, а вот антракт и второй акт задержали. Приходит помреж и говорит: «Аня, мы из-за твоего брата не можем начать». Получается, что в антракте зрители его узнали, и просто все здесь вокруг выстроились, чтобы сфотографироваться с ним и взять у него автограф. Михаил Гребенщиков: Надо было с этой славой что-то делать, как-то привыкать. Майя Дзодзатти: Если у человека есть четкое понимание, представление о собственной ценности, о том, что он любим, о том, что он достоин быть там, где он есть, то он пройдет с легкостью это испытание славой. Но если же у человека внутри существует некоторое сомнение в том, что он действительно ценен, действительно достоин того, что с ним происходит, то эта история в огромном количестве может сыграть, скажем так, с человеком злую шутку. Михаил Гребенщиков: Опыта какой-то сверхзвездности в Воронеже не было, а здесь, конечно, мозг снесло. Ну, мы два года ездили, за нами толпы людей бегали, какие-то продюсеры, псевдопродюсеры, какие-то хорошие передачи и плохие, пресса хорошая и плохая, кто-то тебе хочет все время в трусы залезть. Майя Дзодзатти: Звездная болезнь может выражаться в таком формате, когда человек просто не способен разделять плоды или какие-то успехи с другими людьми, то есть он все присваивает только себе. И, конечно же, в этом месте возникает огромное напряжение в психике, потому что когда я постоянно бегу за плюсом, то есть присваиваю себе вот эту плюсовую часть, то я неизбежно в какой-то момент оказываюсь в минусе. Анна Гребенщикова: Наши родители вообще к творчеству не имеют никакого отношения. Ну, кроме того, что у нас песни и пляски, как у всех в семьях, были дома. Они работали на Воронежском механическом заводе. Ну, там точно мнения разделились. Михаил Гребенщиков: Отец приходит на завод, у него там в цеху 300 человек работают. И вот с ним здоровается только начальник цеха и женщина, которая на входе, ну, как на КПП, там пропуск он сдает. А все остальные как будто бы… глаза в пол и вот так ходят, разводят руками: «Какого хрена Гребенщикову Славке повезло с сыном-то? Что он там?» Ты что-нибудь сказанул с экрана – там сразу какие-то соседки, родственники начинают маме названивать: «Что правда? Что неправда?» И потом я как-то начал очень серьезно к этому относиться (слава богу, родители еще живы), чтобы до них доходили хорошие новости. Анна Гребенщикова: Мне кажется, Миша очень достойно с этим всем справлялся. И самое главное – он сохранил вот эту человечность и доброту. Евгений Шматко (за кадром): Однако вслед за небывалой популярностью пришло новое испытание – ее угасание. Михаил Гребенщиков: Какой-то нервный стресс был. После «Фабрики» мы ездили года два в туры. Потом гастролей, ну, туров «фабричных» все меньше и меньше становилось, мы уже сольно поехали. Там много артистов, и как-то до меня… заниматься мною, какие-то новые работы мне искать или что-то… Я был не топ в продюсерском центре. Олег Кармунин, музыкальный критик, автор телеграм-канала «Русский Шаффл»: Большинство наших звезд – это все-таки однодневки или певцы одного хита. Они известны, как правило, одной, двумя, тремя, ну, максимум четырьмя песнями. Михаил Гребенщиков тоже такой человек. И в этом нет большого открытия, потому что так устроен шоу-бизнес. Евгений Шматко: Двадцать лет назад к Звездному дому на Дмитровском шоссе выстраивались очереди за заветным автографом. И если тогда фанатам было достаточно яркого шоу, то сегодня люди приходят сюда исключительно за хлебом и прочими изысками для желудка. Суровая правда жизни: одним ярким шоу сыт не будешь. Евгений Шматко (за кадром): Вот и Михаил пропал с экранов, обосновался в цоколе в центре Москвы, открыл здесь собственную студию звукозаписи. Михаил Гребенщиков: Здесь происходит репетиционный процесс. Здесь бывает огромное количество разных групп. И здесь, из этой комнаты обычно вечерами издаются все время такие музыкальные заряды. Евгений Шматко (за кадром): Но желание заявить о себе с больших экранов не исчезло. Даже несколько лет назад решился на пластическую операцию в прямом эфире. Михаил Гребенщиков: Может, меня решили подделать… Конечно, это была только иллюзия. Ты думаешь, что сейчас, может, это как-то повлияет, может, Константин Львович увидит на своем канале меня и скажет: «А что это мы про Михаила забыли? Давайте-ка, давайте-ка его в кадр». Майя Дзодзатти: Нарцисс вообще – это не тот, кто любит себя. Нарцисс – это тот, кто вечно сомневается в том, что он достоин любви. И именно за счет этого сомнения такие люди очень часто стремятся получить больше власти, больше внимания, больше популярности. Олег Кармунин: Практически, наверное, 95% людей, которые выступают с эстрады, они прошли через многие-многие шоу, кастинги, смотры талантов и так далее. И у них всегда случаются какие-то унизительные истории. И если ты не готов к ужасам шоу-бизнеса, который на самом деле очень серьезный, сложный и эмоционально невыносимый бизнес, то ты ломаешься, ты говоришь: «Нет, я лучше пойду в другую сферу заниматься, не знаю, бухгалтерией, ставить окна». Михаил Гребенщиков: Когда тебе не перезванивают и не приглашают, настроение, я вам хочу сказать, не улучшается. Еще хочется забрать от шоу-бизнеса свое. Я вот не забрал. Майя Дзодзатти: Когда мы не замечаем чего-то, условно говоря, при дневном свете, то нам подсвечивают это прожекторами. То есть даже в когнитивно-поведенческой терапии есть такая история, что изменение поведенческой стратегии происходит в тот момент, когда человек испытывает стресс и осознание: «Эта поведенческая стратегия привела меня вот сюда, в этот стресс». И вот только в этом случае происходит какое-то фундаментальное изменение. Поэтому переломные моменты в жизни всегда ведут к фундаментальным изменениям. И какими эти изменения будут – это зависит всего лишь от вашей способности принять этот урок. Евгений Шматко: Жизнь – это теннисный матч. Побеждает тот, кто думает, что может победить. Парадокс лишь в том, что, не осознавая свою уязвимость, мы по-настоящему становимся слабыми. Специалисты советуют не делать поспешных выводов, не торопиться в принятии решений и принимать критическую ситуацию и состояние стресса с благодарностью и, конечно, осознанностью.