Голос за кадром: Ирина Меньшенина – работала школьным учителем в Челябинске, в середине 90-х в рамках программы по обмену опытом поехала в американский штат Нью-Джерси, там стала участником социального проекта помощи детям. Училась управлять некоммерческими организациями в Стэндфордской бизнес-школе. Тогда загорелась идеей заниматься благотворительностью в России. Вернувшись на Родину, устроилась на работу в русско-британский фонд помощи детям с синдромом Дауна «Даунсайд Ап». В 2016-м фонд создал российскую организацию «Синдром любви», где Ирина стала генеральным директором. Илья Тарасов: Вы смотрите программу «ЗаДело!». И у нас в гостях генеральный директор благотворительного фонда «Синдром любви» Ирина Меньшенина. Вам три года. А почему вы уже настолько крутые, что все о вас знают? Ирина Меньшенина: Какая роль у «Синдрома любви», у этого фонда? Она как раз таки связана с публичным представлением интересов людей с синдромом Дауна в нашей стране. Людей таких несколько десятков тысяч. Есть разные некоммерческие организации, которые помогают им на месте. Семье нужна психологическая поддержка. «Даунсайд Ап» помогает в регионах, НКО помогают. Нужны группы подготовки к школе, и также есть группы. Но в публичном пространстве рассказывать людям о том, что такое синдром Дауна, обычными словами не то чтобы никто не берется, но это труд, который кто-то на себя должен взять. Это не просто… Илья Тарасов: У нас обычно родители об этом говорят. Ирина Меньшенина: Родители говорят. И слышат их сами же родители. Потому что сразу человек уходит в очень глубокие материи. Если тебя это не коснулось, то кажется, что тебя это не коснется вообще. А это не так. Это коснется, потому что завтра к вам на предприятие может прийти сотрудник с синдромом Дауна. В поликлинике ты можешь сесть на стульчик, ожидая приема, и рядом с тобой сидит такой человек. В школе в одном классе с твоими детьми может оказаться ребенок с синдромом Дауна. Это большая иллюзия или хотелка, чтобы мы не имели ничего общего с этим трудным миром. Оно не получается. Так вот, этот трудный мир нужно людям рассказывать, нужно раскрывать, нужно уметь объяснять. Илья Тарасов: А вы знаете, что у нас парень работал с синдромом Дауна и периодически работает? Ирина Меньшенина: На вашем телеканале? Илья Тарасов: Прямо в этой программе. Ирина Меньшенина: Я даже, наверное, знаю, как его зовут. Илья Тарасов: Как? Ирина Меньшенина: Никита Паничев? Илья Тарасов: Вот именно. Ирина Меньшенина: Никита – один из немногих, кто очень здорово интегрирован. Я не очень люблю это слово. Ну, кто участвует в жизни. Илья Тарасов: А мне еще нравится история Лейсан Зариповой. Ирина Меньшенина: Лейсан танцует, она молодец. Они же с мамой живут в небольшом поселке или в городке. Илья Тарасов: Да-да-да, в поселке. Ирина Меньшенина: И это всегда, знаете, такая проверка для семьи, как они вот там, где они есть, где они живут, как они умеют продвигаться вперед. Но вот тут я сразу сделаю остановку. Вы Никиту упомянули и Лейсан Зарипову. Есть еще великолепные ребята, спортсмены, художники, но, если мы зададимся целью сделать их список, мы его с вами сделаем. Илья Тарасов: И он закончится. Ирина Меньшенина: И остановимся. Столько людей, подростков, детей, из старшего поколения, людей с этим диагнозом, с этой особенностью нигде. Илья Тарасов: Вообще нигде, да. Ирина Меньшенина: Они дома, и по разным причинам: не нашли в себе чего-то, не обладают какими-то хотя бы минимальными способностями, чтобы пойти и в театр записаться. В какой-то момент в обществе произошел некий крен, когда стали говорить: «Да, прекрасные солнечные дети. Они такие же, как мы. Они обычные. С одной стороны, даже им и помогать не надо, им просто нужно улыбаться и их принимать. А с другой стороны, что им помогать? Чуть-чуть им помоги, они все могут». Нет, они не все всё могут. Кто-то никогда не научится внятно говорить. Кто-то никогда не научится ездить в транспорте. И вот таких ограничений у людей гораздо больше, чем мы знаем. Илья Тарасов: Просто эта история «они такие же, как и мы» – она, на мой взгляд, неправильная. Они не такие, как мы, но у них такие же права. Вот в чем суть. Ирина Меньшенина: Совершенно согласна. И вот когда мы создаем этот общественный фон, то уже и менять законодательство, и привлекать внимание проще. Илья Тарасов: А насколько это важно? Ведь у нас в обществе то, что нельзя, условно, пощупать, оно кажется не таким уж и важным. То есть оплатили реабилитацию – круто! Помогли маме чем-нибудь материально – все понятно, все ясно. А здесь создание информационного фона. Ирина Меньшенина: Сейчас благотворительность российская проходит свои эволюционные этапы. Сначала поголовно благотворительность воспринималась как спасение чьей-то жизни и изменение… Илья Тарасов: «Помоги мальчику Сереже». Ирина Меньшенина: До и после. Все. Это было понятно. Понимаете, некоммерческий сектор – он про людей, настоящий, он про человека. Он не про систему. Он вот там, где болит. И когда болит, ты смотришь, а что нужно, чтобы сделать этому человеку, и понимаешь, как это долго, как это дорого, как это непонятно со стороны. Но есть два выхода. Один – сказать: «Нет, ребята, ну не получится у нас быстро денег собрать и вашу жизнь изменить». Ну а другой путь – встать на эту дорогу и шаг за шагом прорабатывать. Илья Тарасов: А откуда вы это знаете? Ирина Меньшенина: Я на самом деле 18 лет работаю в некоммерческом секторе в нашей стране. До этого у меня был прекрасный зарубежный опыт, где я познакомилась вообще с тем, что такое благотворительность и фандрайзинг. И я вовлечена очень много и в помощь людям с синдромом Дауна. У меня всегда есть возможность сравнить это с другими фондами, которые занимаются другими проблемами, в том числе прямыми услугами, экологическими и так далее. Илья Тарасов: Почему люди с синдромом Дауна? Ирина Меньшенина: Я когда-то, вернувшись из США, хотела очень быть фандрайзером. Это был 2000 год, 2001 год. Илья Тарасов: А что вы там делали? Ирина Меньшенина: В США я тоже волею судеб работала менеджером в некоммерческой организации, это был балетный театр. Это там, где обычные провинциальные дети танцевали. У них были русские учителя, делали прекрасные постановки. И там я узнала, что такое фандрайзинг. Илья Тарасов: А что это? Ирина Меньшенина: Фандрайзинг – это привлечение благотворительных средств на решение какой-то социальной проблемы или задачи, привлечение средств от небюджетных источников. Это не попросить у государства, в частности, а это попросить у обычных частных лиц. Илья Тарасов: У них. Ирина Меньшенина: У соседей, у друзей. Попросить у компаний. Илья Тарасов: У бизнеса. Ирина Меньшенина: У бизнеса. Попросить у тех состоятельных лиц, которые даже свои фонды открывают. То есть найти возможность привлечь вот эти ресурсы с доброй энергией, с добрыми намерениями, собрать их как можно больше и правильно распределить по тем задачам, которые нужно делать. Вы знаете, это очень серьезная работа и очень она такая ответственная, потому что ты обещаешь людям помочь. Илья Тарасов: Раньше было понимание у большинства, что благотворительность – это «в свободное от работы время я пойду и что-то сделаю». Сейчас мы начинаем говорить о том, что благотворительность – это работа и в какой-то степени даже бизнес. Почему? Ирина Меньшенина: Мне сложно сказать авторитетно и однозначно, поскольку мы все выходцы из Советского Союза, из пионерского детства, когда нам все было сказано: «Вот так живи и действуй – и все тебе будет». Вот эта генетика поколений очень сильна, и поэтому для людей, если ты не чиновник или не бизнесмен, когда твоя мотивация очевидна, все остальное воспринималось с трудом. «Почему ты волонтеришь? Что-то тут не то. А ты фандрайзишь? А ты собираешь эти средства? Где-то подвох точно есть». Конечно, это воспринимается странно. Но я думаю, что фандрайзинг и благотворительность – это индустрия, даже по количеству тех огромных средств, которые сейчас уже проходят через счета благотворительных организаций. Давайте возьмем хрестоматийный пример в нашей стране – фонд «Подари жизнь», там 2 миллиарда рублей за 2017 год собрано. Это огромные деньги. Если к ним присоединить еще деньги, собранные другими фондами, то это уже огромные деньги. То есть мы – сектор экономики, пока слабо развитый, пока плохо различаемый, не имеющий, знаете, своего голоса лоббирующего. Но скоро все будет. Если говорить о людях с синдромом Дауна, то в государстве нет систем и механизмов вот таких, чтобы было слаженно. Родился особый ребенок – его взяли, по маршруту провели и сказали: «Мы сделали все, что человеку нужно, или все, что мы могли». За это берутся благотворительные фонды. Так вот, чтобы родитель, семья, в которой родился такой ребенок, поверил, что фонд ему поможет, там же должны быть нормальные люди. Нельзя сказать: «Мы берем логопедов-волонтеров». Илья Тарасов: Они так наволонтерят и налогопедят. Ирина Меньшенина: Завтра отпуск, и он скажет: «Ребята, ну извините, я должен уехать». А ты семье сказал: «Мы тебе поможем». А потом говоришь: «А логопед-то уехал, волонтер. Мы копейки ему не платили. Он хороший человек, но ему надо отпуск съездить». Как так? Если заниматься серьезными проблемами людей в нашей стране, заниматься-то ими должны профессионалы. Поэтому это эволюция, общество проходит вот это. И им важно видеть, как действительно помогают фонды, что меняется. И мне кажется, что мы дожили до такой жизни, когда люди, жертвующими мелкими купюрами (это так называется), понимают, что все дело в количестве. Они понимают, что если много людей по 100 рублей, то соберется сумма, нужная для помощи. То есть у людей произошло, происходит вот это понимание. И исследования показывают, что 50% населения все-таки уже замечены в том, что хоть раз в год они пожертвовали кому-то. Илья Тарасов: «Был замечен в благотворительности». Ирина Меньшенина: «Был замечен». Илья Тарасов: Правда, что гонорар фандрайзера – 10% от нафандрайзенной суммы? Ирина Меньшенина: Это неправда, потому что нет таких нигде канонов и законов. Мы приняли Этический кодекс фандрайзера, в нем написано, что фандрайзер за комиссию, потому что это не та индустрия. Вот есть две вещи в фандрайзинге – их можно называть фандрайзинг транзакций и фандрайзинг отношений. Транзакции – это когда есть огромная и классная площадка для объявления о том, что фонд вот здесь, нужны срочно деньги. Ну, прекрасный пример – эсэмэски на канале. И там фонд должен быть готов к приему этих транзакций. Главное – фонду правильно распределить деньги и отчитаться. Ну, детей вылечат врачи, и отчитаться. Илья Тарасов: На «Синдром любви» как найти спонсоров? Это же нужно быть настолько продуманным жертвователем, чтобы понимать, что вот это нематериальное нужно и полезно. Ирина Меньшенина: Да. Ну, во-первых, очень много доноров из числа тех, у кого рождаются такие дети, или их родственники, или близкие. Знаете, это доноры, мотивированные миссией организации – я их так называю. Они по умолчанию быстро понимают, что им нужно, чтобы был такой фонд. И они первые, кто делают пожертвования. Есть доноры, которые миссией не особенно замотивированы, но они готовы прийти на какое-то интересное для себя событие. Люди, приходя туда, что-то берут себе очень ценное и важное. Например, пробеги благотворительные, которые «Синдром любви» тоже делает, велозаезды. Илья Тарасов: Мастер-классы. Ирина Меньшенина: Мастер-классы, чтение известными актерами со сцены книг. Какие-то вещи, когда человек, по большому счету, пойдет не помогать, а брать. Но он понимает, что он придет туда, он получит что-то – и это поможет кому-то. И дальше снова начинается фандрайзинг отношений. Илья Тарасов: Для вас на ваших экранах сайт благотворительного фонда «Синдром любви»: sindromlubvi.ru. Заходите и жертвуйте. Ирина Меньшенина: Сделать пожертвование любое, комфортное для вас, зная, что каждая копейка попадет в программу для людей с синдромом Дауна. А мы будем вас держать в курсе, как они живут, как меняется их жизнь, и будем вам очень благодарны. Илья Тарасов: Спасибо.