Олеся Руснак: Каждый год в Европейский суд по правам человека поступает порядка 60 000 обращений от граждан разных стран. Этот процесс не остановить, но с ним можно бороться. Сегодня в программе поговорим о людях, которые противостоят несправедливости, защищают тех, кто не в силах сделать это самостоятельно. «Блондинка на войне» - так описывает себя Евдокия Москвина на личной страничке в Инстаграм. Она режиссер-документалист. Родилась в Туле. Сейчас живет в Париже. Большинство ее фильмов посвящено судьбам людей на войне. Свою работу «Запрещенные дети» Евдокия сняла в сирийском лагере Аль-Холь, где в плену у курдов находятся тысячи жен и детей погибших боевиков ИГИЛ (запрещенной в России террористической организации). Главная задача фильма – возвращение на родину пятерых чеченских девочек, которых вывезли в Сирию завербованные родители. И дети поневоле стали частью халифата. Евдокия, здравствуйте. Евдокия Москвина: Здравствуйте. Олеся Руснак: Вы отважный человек. И это достойно восхищения. Но скажите, зачем блондинка из Парижа отправилась на войну спасать чужих детей? Евдокия Москвина: В первую очередь я режиссер-документалист, кинорежиссер. И меня волнуют человеческие судьбы и человеческие истории. И оказалось, что самой актуальной темой (и до сих пор она является, как мне кажется, самой актуальной) являются как раз лагеря военнопленных. И самое страшное, что в этих лагерях очень много детей. То есть это дети, которые жили при ИГИЛ, которых либо родители увезли, либо они родились там. Об этом нужно не просто снимать, об этом нужно кричать. Олеся Руснак: Евдокия, а как вы нашли этих девочек, именно эту историю? Кто вам ее рассказал? Откуда вы узнали? Евдокия Москвина: Я узнала, что в России этими детьми, которые сидят в лагерях, занимается правозащитница Хеда Саратова. Она живет в Грозном. Я полетела к ней в Грозный на встречу. Она собрала круглый стол, она позвала дедушек и бабушек. Она сказала: «Вот смотри, два дедушки сидят». Ну, когда они с двух сторон родителей. «Вот у них пять внучек, все девочки, все сестры от одних родителей. И все они сейчас сидят где-то там в курдском лагере, и судьба их совершенно неизвестна». Олеся Руснак: Под вопросом. Евдокия Москвина: И я понимаю, что это очень трогательная история. И я договорилась с героями, поехала рано утром на следующий день в эту деревню в Знаменском районе и снимала дедушку. И так начался этот путь, когда я познакомилась вообще с этой историей. Конечно, мое желание в принципе осветить эту тему и дать какой-то толчок к их вывозу, потому что на тот момент никого не вывозили. У меня были их фотографии и, в общем-то, всё. Когда их родители погибли, они вышли все впятером, держа на руках самую маленькую, которой был тогда годик с небольшим, истощенные, потому что они ели траву несколько месяцев. И они пошли просто в сторону курдов по пустыне. То есть они не знали, куда они придут. И они шли по пустыне 12 часов. Они держались все время за руки. Пережив смерть родителей, им было страшно потерять друг друга. Они пришли к курдам. Они выходили периодически на связь по WhatsApp и там периодически писали дедушек с бабушкой, что «мы в курдском лагере». Вы видите в фильме на камеру, как я их нахожу. То есть это не постановочная история. Именно так и было на самом деле. Олеся Руснак: Евдокия, а кто вам помогал уже там, в Сирии? На кого вы могли, например, сослаться в каких-то конфликтных ситуациях, сказать, что «мы с ними»? Евдокия Москвина: Когда ты снимаешь на войне, ты нанимаешь переводчика и водителя. Ну или это в одном лице водитель и переводчик, который еще вроде бы как несет ответственность за твою сохранность. Олеся Руснак: Это местный человек? Евдокия Москвина: Да, это местный человек, который работает с журналистами. Те, кто снимают на войне, они знают. То есть ты заранее через своих коллег узнаешь о каком-то проверенном человеке, договариваешься с ним. И этот человек тебя встречает на месте и сопровождает, переводит. Он знает блок-посты, знает людей на блок-постах, знает, как проехать, чтобы не нарваться, знает безопасные дороги. Вот когда я прилетела в Эрбиль (это Иракский Курдистан), там есть наше посольство, я общалась с консулом. Но когда я ей сказала, что я хочу в лагеря, они покрутили у виска и сказали, что «вы понимаете, что как только вы пересечете границу с сирийскими курдами, вас могут расстрелять?» Я вспоминала страшную историю, которая произошла с другими документалистами Центральной Африканской Республики. Саша Расторгуев. А я училась по его фильмам и я знала его. Мне эта история была очень близка. И я представила сразу в голове, что меня расстреливают. Потом я долго разговаривала со своим вот этим… И он меня убедил в том, что курдам вообще неинтересно меня расстреливать. Им, наоборот, нужна максимальная медиаогласка того, что у них сосредоточилось такое количество людей со всего мира, особенно русских. Олеся Руснак: Были моменты, когда вы думали вернуться? Ну, когда, может быть, было страшно или вы понимали, что, скорее всего, их не найдете? Евдокия Москвина: Да, были такие моменты. Олеся Руснак: Но что вам помогало двигаться дальше? Евдокия Москвина: Я поняла, что я правда могу, если я немножко напрягусь, спасти 5 жизней. Олеся Руснак: Были какие-то конфликтные ситуации? Может быть, даже немножко опасные. Евдокия Москвина: Дети действительно очень агрессивные. Фон там агрессивный в этих лагерях. Это можно понять. Они живут, взрослеют в этих условиях по сути заложников. И когда они взрослеют, их переводят в тюрьму для подростков. Поэтому, конечно, их агрессия обоснована. Не могу сказать, что нам в этих лагерях прям были рады. Потом было такое, что мне кричали вслед: «Покройся, это харам». То есть была такая агрессия на меня, что я непокрытая была в смысле головы. Олеся Руснак: От женщин, да? Евдокия Москвина: От женщин, да. Кричали. Олеся Руснак: Опишите свои эмоции, когда вы девочек нашли. Евдокия Москвина: Я почувствовала огромное удовлетворение. То есть я поняла, что все мои усилия были не напрасны, что, как минимум, я их нашла. Еще такой интересный момент. Они мне сказали, что с момента нашей первой встречи они потом каждый день в течение почти что где-то 5 месяцев приходили на это место на рынке в надежде меня увидеть. Потому что я же им сказала, что я вывезу не сегодня и не завтра. И они не знали, когда. И они очень переживали, что я их не найду снова. И вот они приходили каждый день на это место, где со мной встретились, в надежде там меня увидеть. Когда наших девочек курды забрали и везли уже на встречу с тетей, они им сказали, что «мы вас везем на встречу с тетей», то они были настолько напуганы, и они не верили курдам, потому что они слышали истории, когда детей забирали и увозили в неизвестном направлении. И они думали, что курды их просто обманули, чтобы успокоить. И они всю дорогу плакали. Олеся Руснак: Бедненькие. Евдокия Москвина: А старшая (видимо, которой 13 лет), которая понимала вообще, какая участь ее ждет, ее рвало всю дорогу. В каком ужасе она пребывала, в каком страхе, что ее выворачивало! И, конечно, когда они увидели тетю, успокоились, обрадовались, плакали. Олеся Руснак: Что сейчас с ними? Вы общаетесь? Поддерживаете связь? Евдокия Москвина: Да, у меня очень хорошие отношения сложились со всей семьей. И они мне как родные уже стали. Я слежу за их новостями. У них тоже сейчас проблема в том, что суд не хочет признавать погибшими их родителей. Потому что нет тестов ДНК, нет доказательств, нет тел, так сказать. И тоже их тетя, которая стала их официальным опекуном, она уже 1.5 года судится, чтобы девочкам назначили пенсию по потере кормильца. Олеся Руснак: Обращались в благотворительные фонды, может быть? Кто-то им помогает? Евдокия Москвина: Да. Им помогает фонд «Справедливая помощь доктора Лизы». У них есть программа помощи детям, пострадавшим в войне. И как раз девочки попадают под эту программу. Уже два раза им оказывали материальную помощь. Олеся Руснак: Что у вас сейчас в планах? Может быть, вы уже начали что-то снимать? Евдокия Москвина: Я продолжаю снимать сирийскую тему. Ко мне обратилась киностудия имени Горького с просьбой снять больше на эту тему. Вот сейчас как раз ведем подготовку фильма. Так что ждите в конце года. Появится новый фильм. Олеся Руснак: Будем ждать. Спасибо. Евдокия Москвина: Спасибо вам. Олеся Руснак: Фильм «Айка» режиссера Сергея Дворцевого рассказывает о нескольких днях киргизской мигрантки, которая всеми способами пытается выжить в Москве. В мае 2018 года фильм участвовал в конкурсной программе Канского кинофестиваля. Актриса Самал Еслямова, сыгравшая Айку, получила приз за лучшую женскую роль. В декабре того же года картина вошла в шорт-лист претендентов на премию «Оскар» в номинации «Лучший фильм на иностранном языке». Сергей, здравствуйте. Сергей Дворцевой: Здравствуйте. Олеся Руснак: Я посмотрела фильм «Айка». И он произвел на меня большое впечатление. Это игровое кино, но у меня было полное ощущение, что это документальный фильм, что это не выдуманные герои, что это не актеры, что это живые люди со своей судьбой. Вы как и сценарист фильма расскажите, это реальная история этой девушки? Есть прототип у Айки? Сергей Дворцевой: Я когда делаю картину, я хочу сам как зритель верить в то, что мне показывают. Поэтому я стараюсь сделать так, чтобы это выглядело абсолютно живо и правдиво. И иногда люди, не искушенные в кинематографе, просто даже не верят, что это художественный фильм. Они думают, что это документальный фильм. Но это комплимент для меня. Значит мы добились, чего мы хотели. Я хочу зрителя полностью втянуть в эту историю. Она основана на реальных судьбах людей, на людях, чья история очень близка к той истории, которую вы видите на экране, к истории Айки. Олеся Руснак: Кто вам помогал изучать быт мигрантов? Потому что мы видим подпольный цех с курами, где они ощипывают кур, мы видим квартиру, где живут мигранты. Вы были в этих цехах, в квартирах? Вы видели это все своими глазами? Сергей Дворцевой: Ну, конечно. Откуда это возьмется? Оно само по себе не возьмется. Эти декорации частично создавались нами, частично мы снимали в живых, настоящих интерьерах, где живут мигранты. Не один день, не одна неделя, не один месяц даже подготовки, где изучалось очень тщательно, досконально жизнь мигрантов. И, конечно, что-то мы просто скопировали, как, например, квартиру. Мы просто скопировались реальную квартиру мигрантов. А что-то просто мы снимали где-то в живых интерьерах. Олеся Руснак: Например, подпольный цех был настоящим? Сергей Дворцевой: Он был не совсем настоящим, но он был абсолютно близок к настоящему, потому что мы видели такие цеха много раз. И мы снимали, конечно, в таком месте, которое было похоже на настоящий цех. И мы детали уточнили. Но у нас был референс, у нас был не один реальный цех, похожий на этот. И смешно, что даже при подготовке мы сталкивались с похожими цехами. Мы, допустим, когда репетировали, только готовились к фильму, где-то в Подмосковье мы хотели, допустим, войти в какой-то подвал, и наша актриса стучала в дверь, и вдруг оттуда выскакивали испуганные люди. Оказывается, там фабрика. То там обрабатывают кур, то рыбу, то еще что-то. Это все было очень похоже на то, что у нас сейчас в фильме есть. А потом, когда уже актеры появились, то у меня такой метод съемок, что я погружаю актеров в такую реальную жизненную ситуацию. Это метод погружения. Хотя они профессиональные актеры… Не все, но главная актриса, в частности. И я их погружаю в реальную атмосферу. Это такой очень трудоемкий сложный метод. Отчасти поэтому я делал фильм так долго, потому что это сложное погружение, поверьте. Олеся Руснак: Долго – это сколько ушло на съемки этого фильма? Сергей Дворцевой: Весь фильм делался 6 лет. Но там просто частично мы ждали еще погоды, потому что это снималось в снежную метель, которая, как сейчас, например, эта зима очень снежная. И у нас такая в фильме зима. И не каждая зима в Москве была до этого. Поэтому нам приходилось, наверное, две зимы… Мы просто не могли снимать, в частности. И нам приходилось ждать погоды, потому что погода, вот эта снежная буря – это часть драматургии фильма. И эта история так бы не работала, если бы она не происходила зимой. Олеся Руснак: Сергей, почему затронута именно эта тема? Почему вы сценарий написали на тему мигрантов? Сергей Дворцевой: Во-первых, мне интересна Азия. Начнем с этого. Потому что я русский, родившийся в Казахстане и проживший там 20 с лишним лет. И мне очень близка азиатская тема и люди из Азии. Хотя я в Москве давно уже живу, но все равно мне это интересно. А вторая причина – это то, что я просто однажды прочитал в новостях где-то в интернете, что киргизские женщины оставили в один из годов около 250 новорожденных детей в домах. Именно в роддомах Москвы. И я поразился этой цифре. Я подумал: «А как же? Почему они оставляют? Для азиатских женщин очень противоестественно – оставлять ребенка в роддоме». Но оказалось, что такая проблема существует. И когда я в нее углубился, когда стал изучать, знакомиться с людьми, разговаривать, я понял, что тут надо делать фильм, потому что это очень больная проблема. Она скрытая от большинства москвичей. Ее почти никто не знает. Потому что они живут очень маргинально, эти люди. Они никого не пускают к себе. Вот эта жизнь, которая есть в «Айке», ее очень сложно увидеть обычному москвичу. Олеся Руснак: Вы сказали, что около 250 детей было оставлено мигрантами в роддомах Москвы. А что с этими детьми потом случалось? Их отправляли в детские дома? Не возвращали же их обратно на родину. Сергей Дворцевой: Когда я делал картину, я знал только одно: что их усыновляют иногда. Насколько массово, я не знаю. У меня не было таких цифр. Но иногда матери возвращались за ними. Чаще всего нет. Чаще всего они могли только со стороны наблюдать, если могли подойти к роддому и посмотреть на окно роддома, где они когда-то лежали и рожали ребенка. Почему они так отказываются от детей очень часто? Не только потому, что им трудно их здесь растить и кормить, а то, что это тоже стыдно для них. Когда они приезжают обратно и у них ребенок, родившийся в Москве. Есть такое в азиатской культуре… Олеся Руснак: Как позор своего рода? Сергей Дворцевой: Да, позор для женщины. Олеся Руснак: Как вы работали с актрисой, которая играла главную роль (Айки). Все (пластика, ее эмоции) – я была уверена, что это реальная Айка. Тяжело ей было вжиться в роль этой девушки несчастной? Сергей Дворцевой: Конечно, это было сложно. Я, наверное, пример как раз режиссера, который снимает совершенно не так, как принято сейчас. Я снимаю долго, я стараюсь очень много репетировать и стараюсь, чтобы актеры имели возможность и время вжиться в роль, вжиться в атмосферу. Поэтому главная актриса (Самал Еслямова), конечно, провела много времени, во-первых, общаясь с киргизами и с мигрантами. Во-вторых, она никогда не рожала сама. И это было очень сложно для нее – жить в этой пластике. Это все-таки мы снимаем про женщину, которая родила только вчера. Это очень специфичное время для женщины. Это гормональная буря в организме, изменения очень сильные, физическая боль. Мы пытались сделать так, чтоб у нее походка была такая, чтоб у нее пластика была в движениях такая. Потому что только вчера рожавшей женщине очень сложно даже руку поднять иногда. Олеся Руснак: А что вы для этого делали? Вы говорили – помогали ей. Сергей Дворцевой: Мы ей ставили такие гипсовые пластины на руки, вот, в район локтей и в район колен, чтобы движения у нее были скованные. Потому что она в жизни очень физически крепкий человек, очень активная. Это было очень сложно – сделать из нее по пластике вчера родившую женщину. Но это ее тоже большая работа. Потому что не каждый актер сможет столько времени и сил посвятить тому, чтобы добиться такого 100%-ного ощущения. Ни одна женщина-зритель не сказала мне, что это не похоже. Это 100% все верят всегда. Олеся Руснак: Сергей, после выхода фильма вы получили какую-то обратную связь от диаспор? Как они отреагировали на фильм? Сергей Дворцевой: Ну, по-разному отреагировали. Что, в принципе, и хорошо всегда. Потому что кто-то из людей, даже не глядя картины (и в Кыргызстане прежде всего), говорили: «А с какой стати русский режиссер берется снимать фильм о киргизах и казахская актриса играет киргизку?» Но масса людей других, которые благодарили нас, что наконец-то кто-то хотя бы обратил внимание на вот этих людей, которые ходят в Москве, убирают туалеты, чистят улицы. Москвичи в принципе не хотят на них обращать внимания. Они им не интересны. Это просто как люди, которые делают грязную работу. А как они живут, никого не касается. Многие даже уверены, что они вполне себе прилично живут. И надо стараться, чтобы люди, с одной стороны, не потеряли свою идентичность, а, с другой стороны, чтобы они ассимилировались и стали частью российского общества. Это сложно сделать, но надо думать, как это делать и пытаться это делать. Другого пути просто нет. Олеся Руснак: Сергей, спасибо. С нетерпением будем ждать новых ваших работ. Сергей Дворцевой: Спасибо вам. Олеся Руснак: Людмила Алексеева была и остается символом правозащитного движения в России. Она прожила 91 год и большую часть своей жизни посвятила борьбе за права человека. В прошлом году на кинофестивале «Сталкер» был представлен фильм «Без нимба», который получил один из специальных призов. Режиссеры Сергей Догоров и Серик Бейсеуов показали зрителю новую, неизвестную Алексееву. Благодаря ее откровенному интервью, которое было снято за 10 лет до премьеры фильма. Михаил Александрович, здравствуйте. Только что мы видели отрывок из фильма «Без нимба», который посвящен Людмиле Михайловне Алексеевой. Вы фильм видели? Михаил Федотов: Да. Олеся Руснак: Людмилу Михайловну вы знали лично. Приведите пример каких-то конкретных ситуаций, когда вы просили у нее совет. Может быть, обсуждали какое-то дело неоднозначное. Михаил Федотов: Когда я получил предложение от президента Медведева стать председателем Совета по правам человека, я пришел к ней. Это было где-то половина двенадцатого ночи. А на следующий день у меня была встреча с президентом. Когда я к ней пришел с этим вопросом, она сказала: «Я вас давно люблю». Я говорю: «Людмила Николаевна, спасибо, конечно, но за что?» - «За то, что вы автор закона о СМИ. Это лучший закон, который есть. Он нас спасает». Мы с ней разговаривали очень долго. Я ее спрашиваю: «Людмила Николаевна, соглашаться или не соглашаться? И что будем делать, если назначение состоится?» И когда я от нее уходил, она меня перекрестила и сказала: «Благословляю, идите». В общем, на этой основе и началась наша дружба, которая переросла потом в такую очень трепетную любовь и очень близкую дружбу. Олеся Руснак: Можно сказать, что она была вашим наставником? Михаил Федотов: Безусловно. Она была моим учителем в правозащитной деятельности. Олеся Руснак: Как вы думаете, как бы она отнеслась сейчас к событиям, которые в стране происходят? Михаил Федотов: Думаю, что в этом фильме все показано. Она просто была бы там же. Она была бы на этих площадях и призывала бы протестующих и полицию к аккуратности, к соблюдению закона, к тому, чтобы не нарушался общественный порядок, потому что нарушать общественный порядок могут и те, кто защищает общественный порядок по должности. Она точно встала бы на пути тех, кто бьет людей дубинками. И она бы уже оборвала все телефоны в Администрации президента и в МВД. Она же была членом Общественного совета в МВД. Она бы уже дозвонилась до министра внутренних дел и сказала бы все, что она думает, и потребовала бы, чтобы полиция вела себя максимально аккуратно. Знаете, у нее было великое качество – уметь находить компромисс. Можно решать проблемы. Можно развязывать узелки. Люди хотят высказаться – ну дайте им возможность высказаться. Это их конституционное право. Я понимаю ситуацию с коронавирусом. Слушайте, но другие массовые мероприятия мы можем устраивать? Значит и этим публичные акции тоже можно разрешать. Да, с определенными ограничениями, связанными с санитарно-эпидемиологическими требованиями. Стоять не ближе 1.5 метра. Понимаю. Но, кстати говоря, тогда и на других мероприятиях будьте любезны соблюдать эти же правила. Не должно быть двойного подхода. Все должно быть по закону. Можно это сделать? Конечно, можно. Олеся Руснак: Михаил Александрович, кого вы бы сейчас поставили в один ряд с Людмилой Михайловной из правозащитников? Михаил Федотов: Рядом с Людмилой Михайловной поставил бы Андрея Дмитриевича Сахарова. Кстати, ему в этом году 100 лет со дня рождения исполняется. Рядом с Людмилой Михайловной я поставил бы и Елену Георгиевну Боннэр, его жену, благодаря которой в значительной степени он стал правозащитником. Рядом с Людмилой Михайловной я поставил бы, конечно, и Алека Гинзбурга, Ларису Богораз и Вадима Делоне, с которым мы были очень дружны, и Александра Сергеевича Есенина-Вольпина. Когда говорят о демократах первой волны, я говорю: «Главное – не стать демократом последней». Защита прав человека – это очень широкая категория. Очень часто возникает вопрос: «А где грань между политической деятельностью и правозащитной?» Во-первых, политик всегда думает о предстоящих выборах, а правозащитник думает о нынешнем и будущем поколениях. Известно, что политика есть искусство возможного, а правозащита – это искусство невозможного. И в этом была вся Людмила Михайловна. Олеся Руснак: Фильм «Особый порядок» - это история двух женщин, которые отчаянно борются за освобождение из заключения своих детей. Режиссер Максим Кобзев детально разобрался в каждом деле. Съемочная группа фильма стала первой, которую допустили до всех судебных заседаний. Роковым для дочери Светланы Жени стал июль 2015 года. Девушка занималась бизнесом и решила создать интернет-сайт для своего магазина. За помощью обратилась к рекламному агенту Руслану Хангишиеву, с которым назначила встречу в метро, чтобы передать документы. Спустя 5 минут их задержали оперативники. У Руслана обнаружили пакетики с наркотическими веществами. Светлана Шестаева: 20 лет он употребитель наркотиков, его задерживают. Он говорит, что моя дочь только сейчас ему продала. Ни отпечатков пальцев, ни видеокамер, ни свидетелей, кроме оперативных сотрудников. Ничего нет, что бы подтверждало. Он уходит особым порядком. Ему выносят приговор буквально через два месяца после задержания. И тогда уже в 2015 году в его приговоре написано, что ему моя дочь сбывает наркотики. И вот этот приговор держит нас до сих пор, потому что он идет особым порядком, он не подлежит обжалованию. Мальчик получает условный срок 2.6, по-моему, выходит из зала суда, и все в порядке. Но там написаны данные моей дочери. И если сейчас мы отменяем, то его приговор… А он уже получил вот это наказание. Он пересмотру не подлежит, обжалованию не подлежит. И вот этот приговор, как бельмо, у нас стоит. Я против вот таких активных действий против власти. Я считаю, что мы пошли правильным путем, когда мы заявили о том, что мы ищем диалога. Женька как? Она говорит: «Мам, конечно, очень тяжело». То есть у нас как было? Вот сначала обнимашки, а потом обе заплакали. Она говорит: «Мам, это нереально. Но почему другие делают карьеру, рожают детей, сидят, создают семьи, ездят куда-то, а меня сейчас тут закрыли на 8 лет и плюс еще 15 лет без выезда потом вообще из России. Ну это как?» Максим Кобзев: Мое мнение, что продуктивнее диалог. Но тут есть конкретная ситуация. Если мы рассматриваем ситуацию с медийным человеком, например, как с Иваном Голуновым, с которым произошло, что люди просто высыпали на улицу и три газеты вышли с заголовками о том, что «Я, мы – Иван Голунов», и, конечно, это было действенно, потому что всех встряхнуло. Но когда ты рядовой человек, то как вообще можно доказать, что твой ребенок невиновен, кому-либо? Это очень сложно. То есть у нас в принципе люди думают, что нет дыма без огня. И пока эта несправедливость есть, это надо снимать. Если мы говорим о том, что да, ребята, нужен диалог, то фильм - это и есть диалог. Светлана Шестаева: На сегодняшний день 178 дел. Я считаю, что если мы не боимся, то мы должны обнародовать наши дела во всеуслышание. Кто готов? Я, например, готова заявить о том, что у нас сфальсифицировано дело, по каким нарушениям, сделать какое-то слайд-шоу, и вот на один день у нас одно дело. У нас организация, как бы название говорит само за себя, это именно свобода невинно осужденным, потому что мы боремся и помогаем людям только тем, которые невиновны. То есть если есть хотя бы один процент того, что человек виновен, к сожалению, это не к нам. У нас в принципе труд титанический, потому что вот каждое такое письмо - это уголовные дела, то есть это оригиналы иногда присылают люди. Это дела, которые надо полностью проанализировать, просмотреть. – А кто вам помогает? Специалисты какие-нибудь? Светлана Шестаева: У нас есть адвокаты, которые работают по делу моей дочери, они давно уже стали частью нашей организации. Артур Прель: На самом деле опыт колонии очень сильно помогает. – Сколько вы отсидели? Артур Прель: В общей сложности, с учетом домашнего ареста, 3 месяцев домашнего ареста после отмены приговора, отсидел 2 года 10 месяцев. По-хорошему, если бы я не добился оправдания, реабилитации и так далее, и так далее, то вышел бы я 16 августа 2019 года, у меня должен был быть звонок. Я пачками отправлял запросы, обращения. Я добился уголовного преследования в отношении оперативных сотрудников, в отношении ФСБшников, которые мне подбросили, в отношении сотрудников ФСКН, которые фальсифицировали результаты, следователя. Даже за дачу заведомо ложных показаний привлекали понятых, которые там участвовали. Единственным ненаказанным остался судья за вынесение заведомо неправосудного приговора. Но там, как говорится, Бог ему будет судьей. Светлана Шестаева: Три года назад, когда мы только с ней встретились, она говорит: «Мама, ты пойми, я здесь не за то, что я там что-то совершила, а я ради чего-то». И вот сейчас я это понимаю. На самом деле наша роль больше даже сейчас помощь другим пострадавшим от такого же полицейского беспредела, чтобы просто не могло такое, как случилось с нами, ни с кем больше повториться. Олеся Руснак: Марина Антонова тоже борется за права своего ребенка. Ее дочь Карину посадили за незаконный сбыт наркотиков на 8 лет, 7 из них она уже отсидела. Марина Антонова: Даже в мыслях не приходило, что могут дать такой чудовищный срок. Мы почему-то были уверены, что ей должны были дать условный срок, потому что это впервые ее задержали и так далее, впервые вот она попала под это уголовное преследование. Олеся Руснак: За несколько лет до того, как попала в колонию, Карина серьезно повредила позвоночник. На воле она поддерживала здоровье лечебной физкультурой и плаванием. В тюрьме ей, как и всем женщинам, пришлось трудиться швеей. От неподвижной многочасовой работы состояние спины значительно ухудшилось. Марина Антонова: «Со спиной совсем плохо. Их обезболивающие слишком слабые, а тут все еще обострилось как никогда, весь хребет воспален, дышать очень больно. Мне лежать надо, сидеть столько нельзя. Ни днем ни ночью нет покоя от этой боли. Я не сплю, до истерик уже. В петлю влезть уже хочется от этих «прекрасных» ощущений». Олеся Руснак: Марина запросила медицинскую карту дочери, сделала копию и стала разбираться в заключениях врачей. Диагнозов было море. Чтобы не запутаться, женщина выписала их на отдельный листок, получилось 35. Марина Антонова: Я добилась все-таки, чтобы ее перевезли сюда, в Москву. Цель-то была какая? – чтобы показать ее высококвалифицированным специалистам, неврологу, нейрохирургу. Но мне обещали-обещали и так за 6 месяцев это не произошло, консультации у нас не получилось даже за мои собственные деньги, когда я просила: «Давайте вы ее просто отвезете, конвоируете ее на консультацию к специалисту, чтобы мы могли хотя бы понимать перспективу, чего нам ждать и как нам дальше себя вести». И я получила отказ. Но в документах они написали, что медицинская помощь была оказана в полном объеме, весь план был выполнен. А как выполнен, когда не выполнен? Олеся Руснак: За все годы Марина написала больше 2 тысяч обращений в разные инстанции с просьбой помочь дочери. Пока безрезультатно. – Вы часто плачете? Светлана Шестаева: Нет. Я в принципе, вообще не плачу, и дочь у меня тоже. Я очень хорошо чувствую свою дочь, понимаю, когда ей плохо, и могу плакать иногда, но очень редко, тогда, когда чувствую ее вот эту энергетику такую, когда ей плохо, когда ей тяжело, когда она устала. И на самом деле учу всех не плакать, потому что защищаться будет невозможно. То есть нужно абстрагироваться вообще от того, что это твой ребенок, представить, что это сын соседа, сын, не знаю, водителя, сын там директора магазина, кого угодно, тогда ты сможешь только настроить свой мозг на нормальную защиту. Олеся Руснак: Истории, которые нам рассказали эти мамы, не поддаются здравому смыслу. Чтобы таких дел стало меньше, справедливость должна быть доступной для каждого.