Пропавших детей не бывает

Гости
Дмитрий Второв
руководитель Ассоциации «Поиск пропавших детей»
Анна Неги
психолог

Вадим Макурин: Родители выпившие, короче, были, пьяные в хлам. Просто невыносимо. Я не мог это уже терпеть морально. Просто собираюсь, звоню знакомому, типа: «Слушай, можно я у тебя поживу какое-то время?» Он говорит: «Да, в принципе. Приезжай». Прожил у него две недели.

Меня зовут Вадим, мне 22 года. Я работаю. Живу в Смоленске с самого рождения. Сбежал я в 16 лет, убежал. Я как бы появлялся на районе вечером специально, чтобы меня видно не было, никто меня не видел. Просто смотрю в подъезд – машина ППС стоит там. Думаю: «Ну ладно, понятно. Точно по мою душу», – потому что ППС ездили ко мне в подъезд, только ко мне». Я чувствовал: «Блин, я не хочу туда! Но меня тянет». Я стою и думаю: «Надо ли мне туда идти? Что я там увижу после того, как уедут полицейские? Да то же самое, от чего ушел».

Ну, родители, как всегда, любят дозу принять, выпить, так скажем. И вот это я катастрофически не переношу. Ни запах спиртного, ни сигарет я просто терпеть не могу.

Это было тяжело морально. Я задумался, типа: «А зачем я вообще живу до сих пор? Что? Для чего? Как вообще? Что дальше делать? Что со мной дальше будет? Неужели я закончу все слишком быстро, например, в те же семнадцать, то есть даже до семнадцати не доживу?»

На пятнадцатый день после возврата домой со мной – как ни в чем не бывало, все хорошо. Мама звонит куда-то. Выходит мама, закрывает дверь, чтобы я не слышал, и звонит куда. Я захожу, спрашиваю: «А что случилось, мама? Куда ты звонишь?» Она со слезами на глазах говорит: «Выйди!» Я такой: «Ну ладно». Она мне приготовила завтрак. Это были макароны с сосиской, как я помню сейчас. Я даже половины съесть не успел, и за мной приехали органы опеки.

То есть, по сути, она меня сдала в детдом, получается так. Хотя было сказано органами опеки: «Ты полечишься в больнице на Покровке и приедешь домой обратно». Я такой: «Ну ладно». Я поверил, в принципе. Честно скажу, я поверил. А потом проходит вроде бы восемь дней, за мной приезжает черная «Волга». Я хотел сбежать из машины. То есть пробки, я сидел возле правого сиденья сзади, сзади справа. Просто пробка, и я мог выскочить из машины. Но понимал: «Блин, а зачем мне это надо?» В итоге доехал.

Депрессия в детдоме была два месяца. Ну, редко с матерью созваниваемся, желания такого особо нет. С отцом – нет. Отец как лежал на диване, телевизор смотрел, так и лежит. С ним даже не поговоришь, как отец с сыном.

Звоню матери как-то в один день и узнаю, что она выходит замуж. То есть получается, что она меня променяла на мужа, с которым живет сейчас. Ну, о людях нельзя плохо, конечно, но когда я этого человека увидел в первый раз, я понял, что что-то нездоровое. В итоге узнаю, что ее муж сломал ей руку. Ну, она выпившая была, и его это как-то вывело из себя – и он ей сломал руку. Честно скажу, было желание разорвать его.

Простил ли я свою маму после этого? Не знаю. Конечно, есть где-то, может быть, типа мама, все такое родное и тому подобное, но гордость, наверное, не позволяет этого сделать. То, что я пережил – это тяжело.

Корреспондент: Не жалеешь, что сбежал из дома?

Вадим Макурин: Отчасти это было бесполезное действо. Ну, меня бы в любом случае забрали в приют, в детский дом, все равно попал бы туда.

Что я посоветую ребятам, которые сейчас живут в аналогичной ситуации, которую пережил я? Да ничего. Просто держитесь, ребята, просто держитесь…

* * *

Голос за кадром: История Вадима не уникальная. Из 50 тысяч пропавших детей в год большинство уходят самовольно. В кругу волонтеров-поисковиков их называют «бегунками». Весной и летом пропадают чаще – хорошая погода позволяет им ночевать на улице. Обычно на побег ребенка толкают конфликты с родителями и нездоровая атмосфера в семье.

* * *

Илья Тарасов: А вы из дома убегали?

Анна Неги, психолог: Нет. Я была очень приличной девочкой.

Илья Тарасов: И даже не хотелось?

Анна Неги: Хотелось.

Илья Тарасов: Я не знаю, как сейчас у детей, но у нас в детстве… Вот кто примерно одного возраста со мной, те точно знают, что всегда была мысль: «Сейчас я соберу вещи, убегу из дома, потом меня где-нибудь собьет машина. И все будут так страдать на моих похоронах! А я буду там сидеть, смотреть сверху: вот так и страдайте!»

Анна Неги: Да-да-да. «Вот смотрите, что вы сделали». Когда это 5–7 лет – да. У меня младший сын тоже собрал рюкзачок и ушел от бабушки до калитки. И вернулся. А вот когда это 10–12 и дальше, то это уже более осмысленные вещи. Тут надо смотреть. Бегут от кого-то или чего-то? И куда – к чему-то или кому-то?

Иногда так называемые хорошие девочки, девочки из приличных семей… Им очень нравится та среда, где хулиганы, где какая-нибудь подвальная такая система, потому что кажется, что у них там свобода. Бегут-то к свободе. Это потом, спустя годы, ты понимаешь, что это квазисвобода и они тоже несвободные – эти неблагополучные подростки, шпана, какие-то уличные банды. Иногда это может привлекать, а особенно если ситуация в так называемой благополучной семье зарегламентированная: только хорошие отметки, достижения…

Илья Тарасов: Гиперопека.

Анна Неги: Да, гиперопека. Плавание, английский, рисование, еще какой-нибудь кружок. Часто такая модель поведения у родителей, когда любят не просто безусловно, как у нас говорят в психологии, а за достижения. «Ну докажи мне, что ты достоин любви». А сил может не хватить. «Я надорвался/я надорвалась. Я больше не могу. И я не хочу ходить на плавание. Сказать маме напрямую? – допустим. – У меня нет ресурса, я боюсь ее обидеть». И тогда проще сбежать. Мы же сбегаем вообще из ситуации невозможности, непереносимости чего-то.

Илья Тарасов: То есть побег – это такой крик, это точка невозврата. Если бы не было побега, то что может быть дальше?

Анна Неги: Ну, это крайние меры. Когда ребенок наконец все-таки возвращается при хорошем сценарии, их принять, конечно, надо. Ну, как-то обговорить свои чувства: «Я переживала в это время», – потому что иначе вас могут уже шантажировать и могут сбегать по каждому поводу. Это же такой неконструктивный способ. Просто ребенка не научили выражать свои потребности словами. Это такой стероидный способ: «Вот посмотрите», – как в театре.

А все же можно проговаривать. Просто, возможно, в семье это было не принято. «Мне сейчас трудно. Я злюсь на тебя, когда ты унижаешь меня при моих друзьях, я испытываю стыд». Но ребенок так не обучен. Даже взрослый порой так не умеет. Мы же сразу друг другу ярлыки приклеиваем, мы обзываем, мы говорим: «Ты, – и называем, – недоумок/сволочь». Это вызывает защиту, желание защищаться, сопротивляться, ударить в ответ.

Илья Тарасов: Стандартный диалог, я думаю, в российских семьях еще десять лет назад строился так: «Я убегу». – «Да убегай». – «Ну, я убегу». – «Ну и убегай». Как правильно выстроить диалог в такой ситуации? Вот что родителям на это отвечать и как себя вести?

Анна Неги: Когда тебе говорят: «Я хочу убежать», – ну, первый вопрос: «Что происходит с тобой? В чем твоя боль? В чем проблема?» Это же такой неожиданный вопрос. Потому что ребенок будет ожидать, наверное, какого-то агрессивного ответа на «Я убегу», что скажут: «Что это такое?» или «Я тебя запру», или «Да беги!». А тут вдруг – раз! – на три тона ниже, сесть, глаза в глаза: «А что случилось, родной?» И ребенок расскажет. Может быть, его шантажируют в классе.

Еще бывает такая ситуация, когда родители находятся, например, в предразводной ситуации, конфликт в семье. И это очень болезненно для ребенка. Тогда побег, парасуицидальное поведение – способ не только привлечь к себе внимание, а отвлечь их вдвоем ко мне: «Занимайтесь мной – и тогда вы будете вместе».

Илья Тарасов: Ребенок убежал. Тут бывают две истории, которые делают родители. То есть они знают, что он вернется. И он возвращается. И они делают вид, что не произошло. И вторая история: ребенок, конечно, возвращается – и там сразу прилетает ему по шапке.

Анна Неги: Накостыляли.

Илья Тарасов: Да. Какой из этих двух типов поведения хуже? Или они оба не очень? И как себя вести в этой ситуации?

Анна Неги: Если хочется накостылять, то лучше тогда сказать… Ну, если это не действительно избиение, а просто сказать: «Да что же ты натворил?» Но проще сказать об этом: «Слушай, я столько пережила! Я сейчас поведу себя как неадекватная женщина, но я тебе хочу сказать, что пока тебе не было, со мной происходило то-то и то-то».

Другое вариант – игнорирование, как ни в чем не бывало – это точно ошибка, потому что…

Илья Тарасов: Большинство людей просто считают, что это правильный метод.

Анна Неги: Нет.

Илья Тарасов: То есть они видят только два.

Анна Неги: Вы как бы показываете ребенку, что так с вами можно поступать. А с вами нельзя так поступать, потому что вы пережили боль, страх, ужас, отчаяние и вину.

Илья Тарасов: В основном у нас все замыкается на ребенке. Вот родители плохие, довели до этого, а он сбежал, давайте его жалеть. Вот здесь как правильно относиться к обеим сторонам конфликта?

Анна Неги: Родители, без сомнения, здесь тоже жертвы. Мы не говорим об абьюзерах, об алкоголиках, которые в измененном состоянии сознания – там уже лично деградировала. Может, ему и не все равно, но уже сил нет это воспринимать. А если это обычный родитель, но он не совершенный, то, конечно, это травма. И часто из-за того, что вы говорите, из-за боязни осуждения общества, не сразу еще и сообщают о побеге, стыдно. Или в «ЛизаАлерт», или просто в милицию – не сразу говорят, да? «Ну, сами, не будем сор из избы…» И даже понимая, что ребенок дороже, что все равно эта молва через два дня забудется, а если случится непоправимое, то тут уже не отыграешь.

Тем не менее, допустим, вернулся ребенок, и родители могут испытывать массу чувств: и страх пережитый, и гнев на него («Как же ты так мог?»), и стыд («Это что же, я плохой родитель?»). Как правило, у здоровой семьи все-таки есть ресурсы, чтобы справиться с этим. Ну, все пережили, проговорили друг другу взаимные обиды, простили и как-то договорились о будущем. Если это все-таки какая-то симптоматика, то, наверное… Есть центры помощи семье и детям, есть социальные службы, есть психологические службы. Есть много чего, где помощь, в общем-то, может быть оказана.

Илья Тарасов: А есть хронические «бегунки»?

Анна Неги: Ну есть, но это уже связано, наверное, все-таки с некоторыми проблемами психики, это рядом с психиатрией. Есть такие вещи, когда человека просто тянет… у него нарушена привязанность как таковая к родителям, и его тянет просто на приключения, ему нравится убегать. Это может быть на грани с психопатологией. Такое может быть.

Из детских домов… Я почему знаю? Я много лет работал в школе приемных родителей, этих родителей знаю. И работала в комиссии, где этих «бегунков» из детских домов принимали. Часто убегают просто за свободой. Один раз он убежал, на вокзале поночевал, в каких-то притонах…

Илья Тарасов: Потусил.

Анна Неги: …потусил, околокриминальные люди ему попались. Ну вообще! А детский дом – самый золотой, самый правильный, самый образцовый. Но это уже не свобода, это рамки, это режим.

Илья Тарасов: Золотая клетка.

Анна Неги: Да, золотая клетка.

Илья Тарасов: Что делать, допустим, в этой ситуации? Человек в 14 лет приходит к родителям и говорит: «Слушайте, я хочу уехать и попутешествовать автостопом». И они говорят: «Слушай, ты не поедешь. И в этом плане ты собираешь рюкзак, где-то отложены бабки – и убегаешь!

* * *

КАДРЫ ИЗ Х/Ф «ДВА КАПИТАНА»

– А вообще путешественники – вот люди! Куда захотел – туда и поехал. Например, в Туркестан. Там апельсины растут прямо на улице. Хочешь – рви и ешь, никто и слова не скажет. Поехали, а?

– А батька отпустит?

– Стану я его спрашивать! Там турки живут, все вооружены поголовно, кривые шашки в серебре, нож за пояском, а на груди патроны. Поехали!

* * *

Илья Тарасов: Что это за побег? И как здесь родителям поступать? Ну, сложно меня отговорить от того, что я хочу это попробовать.

Анна Неги: Отговаривать не надо. Это действительно романтический побег, романтичный. Наверное, надо задавать вопросы. Вообще всегда полезно согласиться с человеком, чтобы он услышал «да». Говорят: «Ну ладно, о’кей. А как ты будешь жить? На что? Хорошо, у тебя есть отложенные деньги. А насколько этого хватит? В какую страну ты хочешь? В Бразилию, да? И сколько там проживание стоит? А где ты будешь жить? А ты выбрал хостел, где будет ночлег? А сколько еда? А когда кончатся деньги? А если медицина? А как ты вернешься обратно?» Вот такие проясняющие вопросы.

Илья Тарасов: А если это на два дня, в Питер и обратно, стандартный маршрут для всех?

Анна Неги: Если 14 лет, то отпустить. Но лучше с другом. Ребенку надо дать понять: «Можно вообще все. А ресурс есть? А тебе хватит на это?» И, наверное, если даже такой разговор состоялся, вы понимаете: «А вдруг действительно он так сделает?» – чтобы у него была точка возврата, что его примут любым.

Илья Тарасов: Я как родитель на что могу обратить внимание? Что может дать мне мысль о том, что ребенок думает о том, чтобы сбежать?

Анна Неги: Вот таких стопроцентно четких признаков, может быть, и нет, потому что… Иногда это может быть, например, даже некий эмоциональный шантаж, что-то не купили (компьютер, айфон), куда-то не пустили. «Я хотел на этот концерт, но не сочли возможным, а для меня это было суперважно». То есть это может быть импульс. В таких ситуациях, скорее всего, ребенок быстро вернется сам или далеко не уйдет.

Бывают ситуации любви. Возникают отношения в 14–15 лет, он и она. Ну, чаще всего родители тревожатся. Но если это жесткий запрет, накладывается табу на встречи, то такие побеги, кстати, не редки. Бегут оба. Или он из неблагополучной, а она из благополучной. Она бежит к нему, бегут в другие города.

Иногда это видно, девочка может говорить: «Не будете пускать – все равно сбегу». А иногда это какой-то внутренний процесс и такой последний шаг. Ну, вообще критерий – это внимание к своему ребенку.

* * *

Голос за кадром: Осенью 2010 года в подмосковном Орехово-Зуево пропала четырехлетняя Лиза Фомкина. Девочка вместе со своей тетей, никому не сказав, ушли в лес и заблудились. Встревоженные родители обратились в полицию, но органы внутренних дел отреагировали не сразу. К поискам приступили лишь через пять дней. Помогла наводка очевидца, который вспомнил, что видел женщину с ребенком, идущих в лес. Сотни добровольцев вызвались искать девочку, но… было уже поздно. Сначала в буреломе нашли тело тети, а потом и саму Лизу – обе погибли от переохлаждения.

Волонтеры, которые участвовали в поисках, были шокированы трагедией и решили объединиться, чтобы больше не допустить такого. Так появился поисково-спасательный отряд, который назвали «ЛизаАлерт» – в честь погибшей Лизы Фомкиной.

* * *

Голос за кадром: Режиссер и сценарист Ольга Арлаускас сняла интерактивный сериал «Найден_Жив» о работе «ЛизаАлерт». В сюжете рассказывается о поисках маленького мальчика, который из-за невнимательности родителей потерялся в лесу. Его сыграл сын Ольга Марк. Этот сериал – своего рода видеоигра, где зрители предлагается принимать решения вместе с поисковиками. Какой выбрать радиус поиска? Как выстроить логистику? Что из одежды взять с собой?

Ольга Арлаускас, автор сценария и режиссер сериала «Найден_Жив»: Когда я написала сценарий, первый драфт, конечно, я его показала консультанту от «ЛизаАлерт». И потом я еще его показывала разным цехам внутри отряда, потому кто-то инфорг, кто-то координатор поиска, кто-то пилотирует вертолет, кто-то занимается дронами, кто-то кинолог. И у каждого есть своя специфика поиска. Поэтому сценарий максимально похож на реальность. Можно сказать, что это игровое кино, которое очень похоже на документальное.

У меня есть такая статистика, что, действительно, после выхода первого сезона количество волонтеров возросло. Мы это знаем. У нас есть отдельный цех, который занимается статистикой, который подсчитывает, мониторит количество новых волонтеров и изменения в обществе.

Голос за кадром: Сейчас Ольга готовит второй сезон. Он обещает быть не менее интересным. В главных ролях – знаменитые актеры Артур Смолянинов и Андрей Смоляков. В новых сериях добровольцы отряда «ЛизаАлерт» ищут подростков, которые сбежали из дома от конфликта с родителями в поисках мечты и свободы. Одного из «бегунков» играет дочь Ольги Анна. В съемках задействованы и настоящие поисковики «ЛизаАлерт» – они играют самих себя.

Никита Тихонов-Рау, генеральный продюсер сериала «Найден_Жив»: Мы не высасываем из пальца эти сюжеты, мы опираемся на реальную жизнь, на реальные кейсы «ЛизаАлерт», чтобы это было правдиво, чтобы это было так, как это реально происходит в жизни. Это первое.

Второе. Во время того, как происходят съемки, конечно, часто мы запускаем камеру, начинаем играть какую-то сцену, и в какой-то момент нас останавливают сами ребята-волонтеры из «ЛизаАлерт», которые говорят: «Нет, ребята, давайте здесь немножко скорректируем. Давайте немножко по-другому скажем, чуть-чуть другая формулировка».

Есть определенная специальная терминология у «ЛизаАлерт», которую знают только они. И, конечно, мы ее используем в сериале, чтобы это было трушно, чтобы это не был, знаете, такой ходульный искусственный текст. Поэтому все, что звучит в нашем проекте по тексту со стороны «ЛизаАлерт» – это все то, как это реально происходит в жизни.

Голос за кадром: Сериал доступен на сайте найден-жив.рф и в социальных сетях «ЛизаАлерт». Попробуйте себя в роли поисковика и координатора, проверьте свои навыки и знания.

* * *

Голос за кадром: Дмитрий Второв создал первую в России волонтерскую организацию по поиску пропавших детей. Ее история началась в мае 2009-го, когда пропала четырнадцатилетняя москвичка Аня Муренкова. Тело девочки нашли в подмосковной лесополосе, она была задушена. Позже выяснилось, что убийца Ани – ее дядя.

Сейчас поиск пропавших детей – это целая ассоциация добровольческих отрядов.

* * *

Илья Тарасов: Вы сколько раз в жизни убегали из дома?

Дмитрий Второв, президент фонда «Поиск пропавших детей»: Кто? Я?

Илья Тарасов: Да.

Дмитрий Второв: Ни разу.

Илья Тарасов: А хотелось?

Дмитрий Второв: Да, такие мысли посещали мою голову.

Илья Тарасов: Ну, они всех посещают, сто процентов.

Дмитрий Второв: Моя дочь в свое время, когда училась еще в школе, она провела в своей школе социсследование. Это порядка 100 детей, которых она опросила, в возрасте от пятого класса до одиннадцатого класса. И эти дети отвечали на вопрос: «Хотели ли они уйти? И почему они не ушли?» В основе своей, почему дети не уходили из дома, они писали практически одно и то же – семья. «Я думал о бабушке/о дедушке/о маме/о папе», – и так далее.

То есть у них есть некий якорь, который как раз мешает тому, чтобы ребенок ушел из дома куда-то на улице, покинул отчий дом. Когда этот якорь разбивается, когда нет значимого взрослого, когда размываются границы, то вот тогда у нас дети начинают уходить.

Каждая пропажа ребенка – это рулетка. Всегда история начинается очень просто: ребенок ушел и пропал. А дальше она может развиваться как угодно. Он ушел самостоятельно, поругавшись с родителями. Он ушел, поругавшись, но при этом с ним случился несчастный случай. Например, он провалился в люк, и ему требуется помощь, потому что не может выбраться оттуда. Или же это может быть преступление, связанное с похищением ребенка.

Что конкретно «выстрелит» – мы никогда не знаем. И даже по статистике эта история всегда плавающая: на этой неделе может быть 100% найденных и живых, а какая-то неделя может быть достаточно черной, потому что дети погибают.

Илья Тарасов: Как сейчас работает поиск?

Дмитрий Второв: В первую очередь это заявление на пропавшего, которое к нам приходит. Заявление приходит либо через полицию, либо через непосредственно родственников. Собираем опросник, собираем приметы, собираем другую информацию, которая может быть полезна для установления местонахождения. И совместно, координируя деятельность с Министерством внутренних дел либо со Следственным комитетом (в зависимости от порядка), занимаемся поиском. В принципе, наша работа всегда, так как и работа оперативных служб, от свидетеля, безусловно.

ВИДЕО

Марьяна Шевцова, координатор: Специальных мест, где бы можно было развешивать ориентировки, нет, поэтому приходится развешивать в тех местах, где более или менее можно. Не знаю, например, вот здесь повесить аккуратно на скотч. Но в торговом центре нам запретили размещать на входе, хотя огромное количество людей проходит мимо, и они могли бы увидеть. А потом аккуратно со скотча отлепить, когда девочка найдется.

* * *

Илья Тарасов: В зависимости от сценариев, какие они бывают?

Дмитрий Второв: Криминальные и (назовем это так) неизвестные. Криминальные – это там, где ярко выраженный характер совершенного преступления в отношении ребенка. Ну, например, видели…

Илья Тарасов: Вещи какие-то, кровь…

Дмитрий Второв: Да, брошенные вещи, совершенно верно, какие-то биологические следы. Либо есть кадры, где ребенка похищают, например, утаскивают. Свидетельские показания, которые дают основания предполагать, что в отношении ребенка было совершено насилие.

А вторая история, как правило, неизвестна. Почему? Потому что… Пример классический могу рассказать, у нас история была зимой. Девятилетний мальчик поссорился с отцом. Папа дал ему…

Илья Тарасов: …леща.

Дмитрий Второв: …да, затрещину, подзатыльник. Он схватил куртку и убежал. В результате он убежал, побежал за дом. И относительно недалеко от дома (где-то 150 метров) был припорошен снегом люк. Лежала картонка, на картон нападал снег. Не видно, естественно, что там люк. Ребенок наступил – провалился, упал туда. Это канализационная система была, гладкие стены, выбраться невозможно. И ребенок там задыхался уже, умирал. Вот он мог бы не вернуться, если бы не сотрудник, оперуполномоченный. Он решил сам поискать. Он увидел следы, решил по ним пройтись. Увидел люк, заглянул, увидел ребенка. Туда залез, достал ребенка, вытащил, привел его в чувство, вызвал «скорую». Ребенка спасла.

Поэтому, собственно говоря, мы и ищем каждого пропавшего ребенка, как будто с ним потенциально уже могло что-то случиться. У нас один мальчик уходил 26 раз. Убежал в очередной раз (тоже было дело зимой) и залез в котельную погреться. Задохнулся угарным газом. Все считали, что он в очередной раз побегает и вернется. В результате – смерть ребенка. Это говорит о том, что к любой трагедии, связанной с ребенком, к любому несчастью, которое может случиться с ребенком, нужно быть внимательным. И нельзя ни в коем случае относиться спустя рукава.

* * *

Денис Павлов, старший координатор: Сейчас мы осматриваем чердак на предмет возможного вскрытия, каких-то дыр, где, соответственно, может просочиться маленький ребенок и непосредственно здесь спрятаться от людей. Бывает, что дети так делают, особенно если это их личный подъезд.

Есть такой психологический момент – теория последнего шага, когда ребенок уже готов вернуться, но не хватает, скажем так, смелости непосредственно сделать этот последний шаг и вернуться, нажать на звонок. Для него это новая ситуация. Он не знает, какая будет реакция родителей. Он не знает, что будет потом.

* * *

Дмитрий Второв: У нас есть целая программа – Школа безопасности «Багира». Мы бесплатно ходим по школам, по детским учреждениям, нас приглашают. И мы бесплатно рассказываем детям, в зависимости от их возраста, от их уровня восприятия, разные истории, разные вещи, которые могут быть им полезны, для того чтобы не оказаться в неприятной ситуации.

Сейчас занимаемся съемками одного фильма, который посвящен пропаже детей, которым уже много-много лет. То есть это дети, которые пропали еще даже в 90-х годах. Первая пилотная история у нас – это рассказ про двух пропавших девочек, которые пропали в 94-м году, в октябре, и до сих пор не найдены. То есть получается…

Илья Тарасов: Сколько им было лет?

Дмитрий Второв: Им было по 15 лет. Они сели в автомобиль на метро «Щелковская», доехали до Поселка Биокомбината. Их довез туда водитель. Там якобы, со слов водителя, он их высадил. И после этого они пропадают. И до сих пор их местонахождение не известно.

История с этими двумя девочками еще осложнялась тем, что спустя годы эта трагедия настолько повлияла на родителей, что одна из мам фактически сошла с ума из-за этой истории. Это говорит о том, насколько люди переживают за своих детей и насколько эта история тяжела для восприятия. Не все родители даже могут справиться с этим психически. Родители все равно всегда ждут своих детей. И они ждут своих детей вечно, сколько бы лет не прошло.

Очень долгие годы мы общались с одной мамой, у которой пропала девочка в городе Сарове. И невзирая на то, что прошли тоже десятилетия, мама продолжает ее искать и ее ждать.

Мы знаем маму, которая спустя десятилетия записывает послания и сообщения на странице дочери, к своей дочери обращаясь: «Вот тебе исполнилось уже 16 лет. Я продолжаю тебя ждать. Мы ждем, что ты к нам вернешься».

Это очень тяжелая история для родителей. Конечно, возвращать их вновь и переживать это очень сложно. Мы понимаем, насколько это сложно. И не всегда родители соглашаются давать интервью, не всегда соглашаются что-то рассказать. Но существует тот период времени, когда мы надеемся, что еще одна огласка, еще одно внимание, пристальное внимание к этому может изменить ситуацию и может либо вернуть детей, либо прояснить судьбу, что с ними произошло.

Открылись некоторые обстоятельства, которые могут позволить пролить свет на эту судьбу. Сейчас в этом направлении работают сотрудники непосредственно Следственного комитета.

Илья Тарасов: Это трагичная история?

Дмитрий Второв: Мы, к сожалению, склоняемся к тому, что, скорее всего, да. Но, конечно, это всегда надежда. Никогда нельзя терять надежду. И мы живем с этой надеждой. Историй таких, к сожалению, достаточно много. Всего сейчас поднято порядка 50 дел по Москве. Большая работа проводится в этом направлении, потому что прошло очень много лет. Там, конечно, есть дела и нулевых годов, и 2010-го, и 2012 года, которым 5–8 лет. Но есть и такие старые дела, которые были еще в 94-м году начаты. И до сих пор, к сожалению, судьба детей не установлена.

Мы надеемся на то, что благодаря съемкам этого кино, этого документального фильма мы сможем снова привлечь внимание и, может быть, найти какие-то свидетельства, что могло произойти с этими детьми.

Илья Тарасов: А были истории, что спустя такое время люди находились?

Дмитрий Второв: Такие истории были. Их, конечно, очень мало, то есть это буквально единичные истории.

Была история с ребенком, который был похищен и вывезен вообще в другую страну СНГ. Потом эта девочка… Она знала о том, что она не родная. Она вернулась в Россию. И потом было установлено, что она была ранее похищена, установлена ее личность, будем говорить так.

Был случай ребенка, который точно так пропал и по какой-то неизвестной причине был подкинут в совершенно другом городе другим людям. Он был впоследствии усыновлен, тоже рос. И тоже была установлена его личность. То есть такие случаи иногда бывают.

Илья Тарасов: А по детям срока давности не существует, насколько я понимаю?

Дмитрий Второв: Многие годы эти дела просто пылились и держались, собственно говоря, на полках в архивах. По ним не было никакого движения, ничего не делали.

Илья Тарасов: Ну, они просто там лежали.

Дмитрий Второв: Совершенно верно. Для каждого волонтера, для тех ребят, которые у нас работают по линии поиска пропавших детей в наших регионах, это крайне тяжелый труд, очень тяжелая работа. Внезапно, неизвестно какого числа, в любое время, в любой момент у вас раздается телефонный звонок: «Пропал ребенок». Вы выезжаете и начинаете его искать. Знакомитесь с его родителями, общаетесь с его родными, с тетями, с бабушками, опрашиваете.

Илья Тарасов: Он уже как родной.

Дмитрий Второв: Конечно. Вы видите фотографии. Вам показывают его детские фотографии, а не только те, когда он пропал. Вы общаетесь, узнаете многое о ребенке. Так проходит неделя, полторы… А на вторую неделю вдруг оказывается, что он замерз и где-то погиб. И эта трагедия и боль становится трагедией и болью не только семьи. Эта становится трагедией и болью каждого человека, который был сопричастен и искал. А особенно тяжело тем, кто управляет процессом, потому что возникает всегда вопрос, внутренний очень тяжелый вопрос каждого координатора поиска: «Все ли ты сделал для того, чтобы найти его и спасти?»

Мы никогда не были обязаны это делать. Это не наша работа, мы не получаем за это деньги, это не наш труд. Это просто тот крест, который гражданин, человек взял на себя.

Есть такая замечательная притча, я ее всегда привожу в пример. По берегу моря после шторма идет женщина, бабушка, подбирает после шторма морских звезд и бросает их обратно в море. Мальчик за этим наблюдает, подходит и спрашивает: «Мать, ты же не сможешь спасти всех. Посмотри, какой длинный берег». Она говорит: «Всех не смогу, но конкретно эту – да».

Вот мы, все волонтерские организации – и «ЛизаАлерт», и наша организация, и все остальные, – мы спасаем конкретных морских звезд, конкретных людей. Не всех, но – конкретных.

* * *

Голос за кадром: Спасти пропавшего малыша или подростка может каждый взрослый, если будет внимателен к тому, что происходит на улице, и не пройдет мимо напуганного ребенка.

* * *

Голос за кадром: Положенную от государства квартиру Вадим ждал три года после выпуска из детского дома. Получил ее в декабре 2020-го. До этого жил у друзей.

Вадим Макурин: Я каждый вечер, когда сюда заехал, сидел на этом подоконнике с газированной водой либо с молоком с хлебом и наблюдал, как работают люди. Это же самое приятное – наблюдать, когда другие работают.

Вот здесь я сплю. Вот на этом месте, где сейчас стоит велосипед, был надувной двухместный матрас, который через час после того, как его накачаешь, он спущенный просто был. Приходилось либо его сминать вот так пополам, либо подкладывать еще одеяло, в итоге спать без какого-либо комфорта.

Уже подключил газ, купил стол. Кровать временную себе поставил в комнате. Экономим электроэнергию, выключаем из розетки.

Работаю я на подработках, иногда могу… В основном я занимаюсь велосипедами. Велосипеды, стройка, техника иногда даже. Мобильные телефоны, ноутбуки я редко делаю, потому что боюсь ответственности, так скажем.

Корреспондент: Какие у тебя планы на будущее?

Вадим Макурин: На будущее? Наверное, жениться, завести семью, не повторить судьбу моих родителей.

Голос за кадром: Вадим поделился с нами своей мечтой – получить права на вождение автомобиля и устроиться на постоянную работу. И мы решили ее осуществить. На просьбу команды «ЗаДело!» откликнулась Ирина Братикина, директор Всероссийского сообщества автомобилистов в Смоленске.

Ирина Братикина, директор автошколы СОО ОО «ВОА»: Вы читали об обучении? Нет, ну правда?

Вадим Макурин: Честно? Бредил каждый день.

Ирина Братикина: Вы счастливый обладатель подарочного сертификата на обучение. Пусть это будет таким успешным стартом. Паспорт. Все в конверте, видите? Надеюсь, вам понравился сюрприз.

Вадим Макурин: Не то чтобы понравился, я просто…

Ирина Братикина: Мечты должны исполняться.

Вадим Макурин: Я не могу ничего сказать уже. На грани слез, так скажем.

Ирина Братикина: Ну что же, я рада очень. Хорошие мечты должны исполняться.

Голос за кадром: Наша коллега из Смоленска Наталья Петухова, которая помогла нам снять этот сюжет, так прониклась историей Вадима, что устроила его на работу к своему знакомому в автосервис.

В кругу волонтёров-поисковиков самовольно ушедших из семьи ребят называют «бегунками»...