Задача любого фонда, помогающего детям-сиротам, - сделать так, чтобы каждый из нашел свою семью. Благотворительный фонд "Волонтеры в помощь детям- сиротам" старается решать эту проблему сразу по всем фронтам: поддерживают отказников в больницах, работают с проблемой социального сиротства, открывают приюты для женщин в кризисных ситуациях, находят родителей детям с самыми разными особенностями. Меняют саму систему детских воспитательных учреждений. Почему все дети должны жить в семье? Чем жизнь в реальном социуме лучше идеального "домика" для детей, оставшихся без попечения родителей? Почему детей с особыми потребностями необходимо устраивать в обычные семьи? Как поддерживать родителей, оказавшиеся на грани социального сиротства? А также истории подопечных фонда.  Полина Внукова: Дили-дили, трали-вали. Это мы не проходили, это нам не задавали. Парам-пам-пам. Голос за кадром: Поиграть, рассказать сказку или спеть вместе "Антошку". Доброволец фонда "Волонтеры в помощь детям-сиротам" Полина Внукова может все. Вообще, Полина – кредитный менеджер, но желание быть полезной привело ее в программу "Дети в беде", чему она очень рада. Полина Внукова: Я с детьми общаюсь, пишу о них статьи, то есть чтобы приемные родители почитали, узнали больше. То есть через свое мнение я о ребенке показываю, что он из себя представляет. Голос за кадром: Гриша, Костя, Ксюша и Даня приехали в реабилитационный центр "Вдохновение" из разных детских домов страны. В это место попадает большинство участников программы "Дети в беде". Живут здесь столько, сколько необходимо. Полина Внукова: Кто-то приезжает между операциями отдохнуть, а кто-то на реабилитацию, кто-то на обследование. Детские учреждения, которые заинтересованы в хорошем лечении, обследовании, реабилитации – да, обращаются в фонд, и тогда уже проект берет детей в работу. Голос за кадром: Несколько спален, санузлов, и одна большая кухня-гостиная – этот дом максимально приближен к уюту семейного очага. Рядом няни, специалисты разного профиля, и, конечно же, волонтеры фонда. Их задача – не создать условия, близкие к семейным, а помочь эту семью найти. Юному автогонщику 7 лет. Даня приехал из Тверской области. В фонд обратились сотрудники детского дома, где живет мальчик, попросили помочь с обследованием. Полина Внукова: Много было специалистов. Там какие-то моменты выяснили, почему то или иное, съездили к стоматологу, все проблемы решили, которые казались такими глобальными, а оказалось, что это все в порядке. Даниил: Я здесь живу в своей кровати. - А где твоя кровать? Залезешь туда на кровать? Покажи, как? Даниил: Вот смотрите. Полина Внукова: Очень мальчик способный. Ну, добрый, общительный, внимательный. Ну, иногда хулиганит, как все, конечно, дети, иногда не хочет заниматься, у него есть такое, а иногда делает просто выше нормы. Даниил: Где ты, солнце, в самом деле? Мы совсем окоченели! Без тебя вода замерзла, без тебя земля замерзла. Голос за кадром: Даня быстро включается в любое предложенное занятие, выполняет его с большим интересом, и сам не прочь предложить занимательную активность. - Расскажешь, что здесь на карточках? А что здесь нарисовано? Даниил: Здесь туфли. - Туфли это, да? Даниил: Да. А здесь цифра. - А какая цифра? Даниил: 4. - Ну, почти. Какая цифра? Три. Даниил: 3. - Молодец. А здесь что изображено? Даниил: Здесь яблоки. - А сколько их? Можешь посчитать? Даниил: 1, 2, 3, 4. - Молодец. Даниил: О, давай рисовать. - Обязательно, давай будем рисовать. А что будем рисовать? Даниил: Рисовать? Я буду небо рисовать. Голос за кадром: У юного художника уже и портфолио собралось, где расписаны им тарелки и картины, определенно с глубоким смыслом. Даниил: Это море. А здесь небо. - Так, а еще что здесь изображено? Даниил: Здесь такие же звездочки, которые… - Звездочки. А еще что? Даниил: А здесь месяц. А здесь кораблик. Голос за кадром: После активных игр обед. Заставлять есть Даню не надо. От дневного сна тоже не откажется. Знает – надо отдохнуть, а после долгожданная прогулка. Мальчик любит гулять в любую погоду, особенно сейчас, когда много снега. Даниил: Люда! Люда! Люда, дайте мне руку. Голос за кадром: Центр "Вдохновение" находится в Русском районе Подмосковья. Чистый воздух, глубокие сугробы и собственная ферма. От нее дети в восторге. Популярностью пользуются кролики. Даня – не исключение, фанат ушастых. Даниил: Ты мой хороший! Ты хочешь? Я тебя люблю. Голос за кадром: Обследование Даниного состояния здоровья займет еще несколько месяцев. Волонтеры надеются, что из этого центра добрый мальчуган вернется не обратно в детский дом, а уедет в семью, которая должна появиться у такого послушного непоседы. Илья Тарасов: Здравствуйте. Я Илья Тарасов. Елизавета Татарникова: Я Елизавета Татарникова, и это программа "За дело!", ваш личный навигатор по добрым делам проектам и происшествиям. Илья Тарасов: Уважаемые телезрители, если, посмотрев сюжет, у вас дрогнуло сердце, и вы решили взять в свою семью еще одного человека, то наши гости вам в этом помогут. Правда? Елена Альшанская: Постараемся. Алена Синкевич: Постараемся, да. Илья Тарасов: Знакомьтесь. Руководители благотворительного фонда "Волонтеры в помощь детям-сиротам" Елена Альшанская, и координатор программы "Близкие люди" Алена Синкевич. Елизавета Татарникова: Вы один из крупных фондов, который занимается проблемой сиротства, профилактикой, профилактикой социального сиротства, всеми возможными. Илья Тарасов: Всем сиротством. Елизавета Татарникова: Да, всем сиротством, какое только есть, вы занимаетесь активно уже много лет, и во многом, мне кажется, благодаря вашей деятельности мы видим какие-то подвижки и в законодательстве, и общественная точка зрения меняется. С чего вы начали, что было, и к чему сейчас пришли, какие сейчас есть основные проблемы? Елена Альшанская: Действительно, когда я начинаю анализировать, с чего мы начали, я тогда как раз таки понимаю, что ситуация действительно меняется, и меняется она на глазах, потому что начинали мы в 2004 году, когда еще не активизировалось ни семейное устройство, ни идея о профилактики необходимой социального сиротства, ни о том, что по-другому должны выглядеть детские дома. То есть все было очень, на самом деле, печально. И мы начинали с детей, которые находятся в больницах. Такой был период между тем, как ребенок уходит из семьи и попадает в детский дом. А до этого он проходил обследование в условиях больничных палат. Иногда дети там задерживались не только месяцами, но и годами. То есть мы видели детей, которые по 2-3 года без каких-либо показаний к этому живут в больничных палатах. Поэтому, конечно, сейчас ситуация действительно меняется, и меняется она не только благодаря нашему фонду, но благодаря активному росту и участию некоммерческого сектора, общественных организаций в этих изменениях. Мне радостно думать о том, что многие ужасные вещи, которые я видела, теперь уже никто не будет видеть такими же, когда 30 детей, младенцев с кровавыми опрелостями, которых кормят разбавленной манной кашей, потому что нет финансов на детское питание. Но ситуация принципиальная не потому что теперь детей не кормят манной кашей, а потому что изменилось представление о том, как это должно быть. Елизавета Татарникова: Слава богу, действительно, сейчас уже дети должны быть в семье, поняли это все, и уже чуть больше года прошло с того момента, как детские дома начали потихонечку реорганизовывать по семейному типу. Есть ли какие-то уже заметные сдвиги в этой сфере, начала ли эта система работать с точки зрения сотрудников, которые там работают? Что немножечко меняется? Елена Альшанская: Да. Во-первых, чтобы было понятно для зрителей, потому что не все в курсе, что у нас идет такая глобальная реформа всех организаций для детей-сирот, впервые за многие-многие десятилетия меняется целеполагание их работы. Они теперь должны быть временными, работать на то, чтобы ребенок как можно скорее ушел в семью. При этом на первом месте все-таки в свою родную семью, а на втором уже в новую, и условия внутри должны быть приближены к семейным, чтобы он не просто жил где-то, пока это все происходит, а чтобы там он не выпадал из общего мира. Учился в обычной школе, ходил в обычную поликлинику, имел какое-то свое жизненное пространство, а не то, что койко-место, и отбывание срока. Илья Тарасов: Тапочки под номером. Елена Альшанская: Да. Тем не менее, год – это мало. И сдвиги такие еще очень медленные, что мы видим. Но мы ездили с мониторингом с первого дня вступления в силу постановления, и до сих пор, по разным регионам. И очень разная ситуация, когда мы начинали. Мы приезжали, в организациях даже не знали, что у них изменилось законодательство. Илья Тарасов: "А, у нас семейный тип?", да? Елена Альшанская: Да. Типа: "Ой, да? Ну, надо же. А мы думали, это не про нас". Например, особенно это касалось организаций в сфере здравоохранения, домов ребенка, или тех же ДДИ, которые в соцзащите. Минобр как-то до своих довел, остальные ведомства не очень, вначале. Сейчас уже, когда мы ездим сейчас, нет ни одной организации, где не знают, где не начинают что-то пытаться делать. Либо мы уже видим попытку как-то изнутри выстроить систему, либо мы видим мучительное желание найти способ, как это обойти. Но, по крайней мере, людей, которые не знают, что они должны жить по другим правилам, мы уже не встречаем. Вы сказали: "Поменялось ли отношение сотрудников?". Это очень зависит, на самом деле, от региона, от в первую очередь директора, насколько он понимает, насколько он замотивирован. Во вторую очередь – хотя здесь спорный вопрос, что первое, а что второе – от руководителя того ведомства, которое управляет типом этой организации: здравоохранение, образование. Илья Тарасов: От сотрудников тоже, потому что, когда я ездил, человек, который проработал 30 лет в детском доме, ему вдруг говорят, что, оказывается, надо по-другому, он это принимает, начинает работать, но до конца в это не верит все равно. "Как-то раньше было удобнее, а сейчас… Ну, кто его знает". То есть такое. Елена Альшанская: Это однозначно. Вы правы, мотивация должна идти в первую очередь из знаний. То есть почему они работали 38 лет по-другому, и все поменялось? Потому что там есть огромное количество исследований, доказывающих, что, к сожалению, эффективность этих 38 лет грустная. Дети выходят в никуда. Илья Тарасов: И человеку самому грустно. Он 38 лет работал, а тут ему говорят, что его работа не очень, мягко говоря. Алена Синкевич: Так вообще со многими случается. Елизавета Татарникова: Алена, вопрос к вам как к человеку, который работает с семьями, которые приняли в свою семью детей, и не просто детей из детского дома, но детей с особыми потребностями. Мне кажется, многие люди думают, что сейчас переформировали мы систему, мы на пути прогресса, у нас теперь организованы детские дома, они теперь похожи на семьях, сотрудники теперь к ним иначе относятся, мы все понимаем, что дети там временно находятся. Так, может быть, и ничего, может быть, пусть там они и живут, тем более сложные дети. Расскажите, почему ребенка нужно оттуда забирать вне зависимости от диагноза? Алена Синкевич: Все дело в том, что весь наш мир живет в семейных структурах, и поэтому, когда ребенок, который прожил всю жизнь или в детском доме семейного типа, или в обычном детском доме, когда он выходит в большой мир, оказывается, что он совершенно неподготовлен к нашей жизни, потому что он об этом реальном мире знает довольно мало. Более того, на стадии формирования личности ребенка очень важно, чтобы у ребенка был значимый взрослый, и в идеале, если этот значимый взрослый – это мама, папа и люди самого ближнего окружения. И у ребенка даже в детском доме семейного типа не формируется таких близких отношений со значимым взрослым, потому что все-таки люди туда приходят на работу, они могут уволиться оттуда, потому что это не их кровные дети, и это не их личная жизнь. Илья Тарасов: И контракт они на 50 лет не подписывают. Алена Синкевич: Не подписывают, да. Поэтому эта ситуация стабильности немножко зыбкая и иллюзорная во много. Илья Тарасов: Сегодня один взрослый, завтра другой, послезавтра третий. Грубо говоря. Алена Синкевич: В детских домах семейного типа это постарались учесть, и там действительно количество взрослых, которые принимают участие в воспитании ребенка, сильно меньше, чем в обычном детском доме. То есть ситуация более благополучная, чем в обычном детском доме, но все-таки значительно менее нормальная, чем в семье, потому что, выйдя из такой структуры, ребенок, опять-таки, не понимает, как живет все общество, когда ребенок берет на себя очень высокую ответственность за принятие собственных решений и так далее, потому что даже в детском доме семейного типа за него все-таки решает какой-то начальник, грубо говоря, который в этой ситуации: воспитатель или директор, кто-то. Поэтому ребенок не готов нести личную ответственность, и не знает многого про то, как устроена жизнь общества за пределами этого учреждения. У него есть определенные нарушения развития, связанные с нарушением привязанности, с нарушением сенсорной интеграции впоследствии его сиротского опыта, просто отставание в развитии в связи с тем, что он жил в условиях, где стимулы были недостаточные, и поэтому ребенок выходит, конечно, как гражданин взрослый гораздо более слабой социальной и психологической позиции. Елизавета Татарникова: Но многим просто кажется, что детям-инвалидам лучше жить в доме инвалидов, потому что там для них все сделано. А в семье – это лишняя проблема. Алена Синкевич: Когда мы говорим о детях с особыми потребностями, то там очень серьезные проблемы, связанные именно с неравномерностью развития системы здравоохранения в нашей стране. У нас в проекте, например, есть семьи, которые из дальних регионов переехали жить в Подмосковье или в Москву, чтобы быть поближе к московским врачам. Приблизительно та же ситуация в Петербурге. У нас в проекте сейчас несколько таких семей, которые все бросили в своем регионе, переехали жить поближе, потому что они просто не могут получить медицинскую помощь. Или, еще хуже, они получают медицинскую помощь, но она неквалифицированная и неправильная. И при этом люди действительно думают, что они ее получили, и что больше сделать ничего нельзя. То есть они даже не понимают, что вообще-то можно. Елена Альшанская: Я тоже добавлю к тому, о чем вы с самого начала спрашивали – почему возникает иллюзия, что для таких детей лучше оставаться в детском доме. Ровно из-за того, что там вроде как собрана в одном месте какая-то система реабилитации. Но мы вернемся к тому, что, во-первых, любой человек, предполагается, что он живет в мире, а не в системе реабилитации. Если мы его изолируем от обычной социальной жизни, и он живет в больнице, грубо говоря, то когда ему исполняется 18, что происходит дальше, куда он двигается? В такую же больницу, но для взрослых. То есть мы полностью людей отрезали от социума, потому что у них есть какие-то особые потребности. Для государства, честно, дешевле запихнуть всех людей в одну больницу, и не строить никакого… Человек с коляской, пусть он сидит в своем доме и не выходит, и пандусов не надо. Елизавета Татарникова: Инфраструктура зачем ему? Да. Елена Альшанская: Если он не будет выходить, то пандусов не надо. Но как только мы говорим о том, что, на самом деле, кто-то из них хочет жить в мире, он будет выходить, то у нас задача уже другая – не создать внутри закрытого домика идеальную реабилитационную структуру, а создать ее везде, чтобы человек мог жить в мире. А дальше та же самая история. Если ребенок должен жить в мире, в семье, и дальше строить какую-то свою жизнь, он должен с самого детства учиться в этой структуре жизни, и никакое коллективное учреждение эту структуру не дает. Илья Тарасов: Как выглядит судьба на сегодняшний день особого ребенка в сиротском учреждении, если его не забрали домой? Алена Синкевич: Обычно после 4 лет ребенок с особыми потребностями, если это визуальные грубые особые потребности, он попадет сперва в ДДИ – это детский дом-интернат для детей с инвалидностью, грубо говоря. И если его не забрали в семью, то, вероятнее всего, может быть, 20% из них смогут после ДДИ жить самостоятельно (это самые оптимистичные ожидания), и они там получат свое жилье, и будут жить отдельно. Хорошо или плохо – мы сейчас не обсуждаем. А 80% пойдет в ПНИ, это психоневрологический интернат для взрослых людей, и продолжат жизнь в той же самой структуре. Елена Альшанская: Я оговорюсь, что речь идет о детях с умственной отсталостью, с интеллектуальными нарушениями, потому что дети с физическими нарушениями – это другое. У них есть, опять же, 8 разных типов коррекционных учреждений, куда они пойдут. Но вопрос в том, что будет после выхода, он очень подвешенный для них тоже: какой они получат навык, как они будут жить дальше среди людей, которые, например, видят, если они 18 лет жили среди невидящих. И в результате эта максимальная сегрегация и непонятное будущее. Еще важный, мне кажется, момент, когда ребенок с особыми потребностями, вот он маленький, и вообще задача развития, она сложная. Мы смотрим какие-нибудь документальные фильмы "BBC" про то, как развивается младенец, и сколько усилий он тратит на какие-то простые вещи. Научиться ходить – насколько это сложная задача. Научиться понимать язык, которого ты еще не понимаешь. А если у ребенка еще какие-то нарушения, то у него эта задача удесятеряется, ему намного сложнее. А там как ребенок развивается? Должен быть взрослый, который ему помогает все это решить. Поэтому для такого ребенка этот заботящийся взрослый, он просто ключевая фигура. У нас были ситуации, когда мы выявляли в детских домах таких детей с особенностями в очень запущенном состоянии, просто с тяжелыми какими-то. Иногда, извините, ребенок просто болеет далеко не первый день, даже не первую неделю, и этого никто не заметил, потому что он не может сказать, у него, например, нарушена речь, он не говорящий ребенок. А так как меняются все время взрослые, они не видят его в анамнезе. Каждый следующий пришел, он видит его текущее состояние. Он не знает, что он вчера был другой, и поэтому он не видит, что там что-то в поведении ребенка изменилось, и, так как ребенок не разговаривает, нужно подумать, что, может быть, это симптомы, что с ним что-то не то. В итоге все вместе это пропустили, никто не заметил. Такие простые вещи говорят о том, что ровно таким детям в первую очередь нужен личный индивидуальный мама, папа, который будет именно о нем болеть, а не еще о 10 таких же в группе, и который будет наблюдать внимательно его состояние, фиксировать его изменения. Елизавета Татарникова: Вы активно занимаетесь поддержкой таких семей. Как в идеале должна выглядеть такая поддержка? Что сегодня ваш фонд делает? Алена Синкевич: На мой взгляд, самое важное семье, которая взяла особого ребенка – это когда они этого ребенка получили, составить себе представление о том, как они дальше будут с этим ребенком жить. Задач всегда стоит очень много. Многие задачи по лечению, но одновременно стоит задача по адаптации, задача по поиску каких-то образовательных возможностей. И семья первым делом просто теряется и пугается, они не знают, с чего начинать, что делать первым приоритетом. Если нет специалистов, а тут нужен междисциплинарный подход, должна быть группа специалистов, которые могут одновременно на все это посмотреть и построить, то семья теряется. И особенно это еще связано с тем, что, действительно, медицина развита неравномерно. Если они придут в свою районную поликлинику, то им или скажут, что они не знают, что с этим делать, или, не дай бог, скажут, что знают, и скажут неправильно. Илья Тарасов: Классные перспективы, да? Алена Синкевич: Да, им очень непросто именно потому, что перед ними стоят очень разнообразные многочисленные задачи, которые надо решать сейчас. При этом они испытывают постоянный гнет со стороны опеки. Я прошу прощения за это слово. Но у нас есть, например, в проекте две семьи, которые приходят к нам на медицинский прием с ребенком раз в год для того, чтобы получить новую бумагу о том, что, не оперируя ребенка, они не нарушают его интересы. Раз в год мама приходит, чтобы получить такую бумагу, потому что опека ее все время спрашивает: "Он с вами уже три года, а вы еще ничего не сделали. Вы плохая мать". И ей нужно себя защищать. И это их реальность, потому что, например, им говорят: "Ложитесь срочно в эту больницу, есть квота". Они с вытаращенными глазами к нам прибегают, говорят: "Есть квота. Нам нужно ложиться или нет?", мы говорим: "Не нужно". Не мы говорим, а врачи говорят: "Не нужно вам это сейчас делать". Они должны прийти в опеку и сказать: "Мы не будем пользоваться этой квотой". Илья Тарасов: Потому что вот бумажка. Алена Синкевич: Да. Елизавета Татарникова: То есть это и консультативная помощь постоянно идет, не только моральная? Алена Синкевич: Тут такая тонкая грань, потому что, в принципе, если мы говорим, что наша цель – помощь семье, значит, мы должны думать и о том, что чувствуют родители тоже. И даже если им, например, год назад сказали, что "Не делайте ничего до 6 лет", а они через год прибежали с вытаращенными глазами, то, на наш взгляд, мы должны побеспокоиться о том, чтобы мама успокоилась, хотя мы понимаем, что медицинская реальность не изменилась. Но это важно, как ощущает себя мама, и насколько она находится в фокусе репрессий опеки, это важная история. Елизавета Татарникова: У нас как раз есть сюжет о ваших новеньких подопечных, которым вы помогаете, поддерживаете и следите за состоянием их здоровья. Давайте посмотрим. Голос за кадром: Это Леша Шаев, добрый и очень чуткий мальчик с другой планеты. Родители отказались от него сразу после рождения. У Леши очень редкое генетическое заболевание, большие проблемы со здоровьем и особая внешность. В казенных стенах Леша прожил 12 лет, и никто, в самом деле никто не мог поверить, что однажды его заберут домой в большую и дружную семью. Но судьба послала ему Надю, или, как говорит она сама, это судьба послала ей Лешу. Надежда Ярихметова: Я смотрела подростка какого-то, и желательно с братишкой или сестренкой, чтобы с Катей и с Васей примерно одного возраста были. И в итоге наткнулась на Алексея. Когда увидела, конечно, возмущений не было предела. А потом каждый раз все равно открывала, открывала, потихоньку просматривая фотографии привыкала. С дочкой узнали, где он находится, в каком центре семейного воспитания. Поехали туда на день открытых дверей. Голос за кадром: Познакомиться с Лешей удалось не сразу. Мальчик лежал в больнице. Надежда Ярихметова: Увидели его в больнице. Это, конечно… это такой маленький старичок был согнутый. Но, однако, он рад нам был. Захотелось что-то. Не то, что взять его – вообще тогда даже мысли не было, – а кто что-то сделать. Когда время пришло прощаться, что мы с дочкой Яной: "Леша, ну, все. Нам пора. Но мы к тебе еще придем". Это мы в машине потом сидели, рыдали. И она плачет: "Мама, он же там один, как наша Катя лежит одна в больницах. Ты представляешь, к нему никто не подходит", и все такое. Голос за кадром: После второй встречи Надежда решила, что нужно знакомиться ближе. Так Леша впервые поехал на море. Надежда Ярихметова: Тогда я сказала, что я хочу с ним поближе познакомиться, но, взяв его на гостевой, не домой, а мы как раз собирались уезжать по соцпутевкам на море. И он, услышав только слово "море", причем они рисовали там на асфальте все… И Алена как раз говорит: "Тогда, если нужны будут документы, я вам постараюсь помочь". Все, он соскакивает, мелки эти бросает, типа: "Все, давай, иди документы делай, и я с ним поплыву". Голос за кадром: На море случился настоящий шторм. Мальчик устраивал истерику за истерикой. То ли привыкал к семье, то ли не хотел возвращаться назад. Приехав в Москву, каждый отправился восвояси: Надя с детьми домой, Леша в интернат. Но разлука была недолгой. Дети скучали по Леше, ждали, когда он приедет домой. Надежда Ярихметова: На самом деле, такой реакции от своих детей я не ожидала. Я поняла, что у меня дети милосердные и сострадательные. Голос за кадром: Взвесив все "за" и "против", Надя решила, что Леша должен жить в ее семье. За полгода жизни дома Леша освоился. Играет с родными, и даже освоил фортепиано. Екатерина Ярихметова: Приехал, сразу все обрадовались. Он такой забавненький. Играем иногда на пианино. Евгений Ярихметов: Мне было скучно, сейчас стало веселее. Теперь есть с кем поиграть, не только с Катей и Васей, и еще с постарше, ну, с Лешей. Он же почти мой ровесник, он меня старше на год. Есть теперь с кем поиграть. Все вместе: и деремся, и дружим, и миримся, и любим друг друга. Яна Ярихметова: Я была "за" изначально, но когда она показала мне его фотографию, я сказала: "Мама, все, забудь, и даже не показывай мне больше. Никогда не хочу его видеть, ни слышать, ничего. И забудь про эту бредовую идею". Но, блин, а потом я сама уже без мамы начала искать его новые фотографии. Он такой был маленький. Это сейчас он такой уже кабанчик с нами стал. Такой маленький был, так хотелось его уже сразу забрать. Я ему благодарна за то, что он мне открыл глаза на противоположность всего этого мира. Наше мировоззрение в доме поменялось на 360 градусов. Алена Синкевич: Алексей попал в семью только в конце мая, и провел со своей новой семьей все лето, и сейчас осень. И, конечно, сейчас идет период активной адаптации ребенка в семье, семьи адаптации к ребенку, и стоит много задач и много вопросов, которые надо решить, потому что у него сложное состояние здоровья, это комплексный генетический синдром, и нужно принять много медицинских решений, и много решений по реабилитации. И мы начали помогать уже и с лечением ребенка, и он проходит сейчас реабилитацию в логопедическом центре, потому что от рождения в Алеше человек, который не может разговаривать. Он понимает обращенную речь, но он не вербализует. И сейчас он занимается в центре, который учит его что-то произносить, и альтернативным способом коммуникации при помощи карточек и при помощи печатания на компьютере. И попутно надо все время думать, до какого момента мы лечим, а в какой момент мы должны сказать: "Стоп, он уже такой, какой он есть, и теперь нам нужно, чтобы он такой научился жить, потому что сделать из него человека совершенно такого, как мы с вами, будет невозможно. Но он никому не должен быть таким, как мы с вами. Елизавета Татарникова: И семья к этому готова. Алена Синкевич: И семья к этому готова, да. Илья Тарасов: К каждой семье подход индивидуальный, то есть разрабатывается программа, правильно? Алена Синкевич: Да. Это тот подход, на основе которого работает проект – работает на основе так называемого подхода "Работа со случаем", когда в каждом отдельном случае решается, как помочь этой семье наиболее эффективно. Иногда очень похожие вводные требуют разные решения в зависимости от нюансов. Илья Тарасов: Вопрос сроков работы с семьей как-то определяется? "То есть вот с этой семьей мы планируем работать в течение 10 лет, а с этой 15 лет, а с этой 1 год". И есть ли какой-то лимит по времени? Алена Синкевич: По правилам работы, по тому, как должна строиться такая работа, такой лимит должен быть. Но мы заметили, что семья, которая знает, что у них впереди лимит, начинает ужасно нервничать, и поэтому они теряют адекватность поведения, и начинают придумывать какие-то проблемы для того, чтобы остаться в проекте. Илья Тарасов: Которые могут когда-то возникнуть, чтобы заранее все это. Алена Синкевич: Что семьям гораздо спокойнее знать, что есть служба сопровождения, которая их сопровождает сегодня, завтра и послезавтра. И, к сожалению, когда ребенку стукнет 18 лет, это прекратится. Так что пока происходит так, что мы расстаемся с семьями, если они сами хотят уйти с проекта, что случается очень редко. Елизавета Татарникова: Сейчас, к счастью, больше людей стало принимать в свои семьи детей. Елена Альшанская: Да, и поэтому намного больше у нас теперь тех, кто обращается к нам за помощью. Елизавета Татарникова: Да, соответственно, и у вас работы прибавилось. Многие эксперты связывают это с запретом на иностранное усыновление. Работает ли эта история? Елена Альшанская: Я думаю, что, да, безусловно, это связано с запретом на иностранное усыновление. Каким образом? СМИ начали говорить о теме особых детей, сидящих в интернатах, потому что до этого заставить, договориться с каким-то каналом, чтобы про это рассказали, чтобы сняли какой-то сюжет, чтобы кто-то эту тему озвучил, было практически невозможно. Она страшная, она неинтересная, этих детей отказывались показывать. То есть тема запрета на иностранное усыновление одновременно подняла в массовом сознании тему детей с особенностями, которые нуждаются в устройстве. Вокруг нее какие-то дискуссии очень сильно завертелись, что эти дети не могут теперь уехать. И я считаю, что это однозначно сработало на то, что люди вообще задумались о том, что есть такие дети в учреждениях. Илья Тарасов: А, оказывается, есть. Елена Альшанская: Да, конечно. Оказывается, есть. Оказывается, их кто-то берет в семьи. А мы чем хуже? Елизавета Татарникова: Нет худа без добра все-таки. Елена Альшанская: В этом смысле это история про СМИ, что они не понимают даже, на что они сработали. Они на это сработали очень сильно, на самом деле. Елизавета Татарникова: Сколько заявок сейчас вы получаете? Каждый день вам звонят и говорят: "Нам нужна помощь. Помогите". Алена Синкевич: Про каждый день не скажу, но я думаю, что, в принципе, 5-6 новых семей в месяц у нас появляется. Елизавета Татарникова: Это тяжело? Сколько объемно это? Алена Синкевич: 90 семей приблизительно в проекте, и это тяжело. Но, к счастью, из-за того, что становится их все больше и больше, у нас начинается типизация случаев. Много детей со спинномозговыми грыжами, достаточно много детей с артрогрипозом, какое-то число детей с генетическими заболеваниями, и они очень разнообразные, но мы тоже начинаем уже лучше понимать, как с этим работать. То есть в каком-то смысле мы начинаем работать как эрготерапевтическая организация, хотя мы ей не являемся. Илья Тарасов: Снимая множество сюжетов про семьи с особыми детьми, каждый раз я слышал одно и то же: "С этим ребенком мы живем, но нам всегда предлагали от него отказаться". Елена Альшанская: К сожалению, да, это история, которая, хочется, чтобы ушла в прошлое, но она еще происходит. Это связано, мне кажется, в первую очередь с недостаточно развитой нормальной инфраструктурой, что социальной медицинской. Ее всегда было очень мало, и государству казалось экономичнее и логичнее вместо того, чтобы везде строить пандусы и нормальные школы, которые готовы принять нормального ребенка, мы построим один детский дом и всех туда запихнем, чем сэкономим себе на всей этой инфраструктуре. Эта позиция осталась в головах очень многих специалистов, которым искренне кажется, что семье будет сложно справиться. Так и есть, ей будет сложно справиться, даже объективно. Ей будет сложно, сложно искать медицину, сложно выйти из дома, сложно устроить ребенка на образование. И я часто вижу, что абсолютно не потому что они такие злодеи, не любящие семьи с детьми-инвалидами, а потому что им кажется, что это сложная задача, семья может с ней не справиться, а вот есть учреждение, которое под это заточено. Елизавета Татарникова: Наверное, самое разумное, что было бы хорошо делать – создавать те условия, ту поддержку давать семьям, которые на грани отказа от ребенка с неважно какими потребностями, особыми или типичными. И, поддержав семью небольшими, наверное, материальными средствами, можно решить сразу очень много проблем, и сэкономить государству, наверное, миллионы. Елена Альшанская: Я абсолютно с вами соглашусь, что если бы государство планировало не сиюминутно, а смотрело с перспективой хотя бы лет на 10, а то и больше, то было бы понятно, что если этим семьям вовремя оказать помощь, то вся эта дорогостоящая система детских домов, еще с историей с этими квартирами, которые стоят огромные деньги, могла бы не состояться. То есть для государства это… Илья Тарасов: Дешевле. Елена Альшанская: …не просто вопрос про интересы людей, что "Для нас важнее", но государство смотрит же не с этой позиции, оно деньги считает. Для него это еще и дешевле. Когда уже оно до этого дозреет, я не знаю, но тут нужно понимать, что это не решается только деньгами. Это такое же сопровождение, в котором нуждаются приемные семьи. Бывает, что, действительно, только деньги. У людей временный кризис, потеряли работу. Дай ты им сейчас ту адекватную сумму, на которую они протянут год, пока они в своем кризисе находятся, и все, никаких проблем не будет. Илья Тарасов: И не с процентами в 20%. Елена Альшанская: И не с процентами. Но чаще всего речь не об этом. Если мы говорим про тот же алкоголизм, про выпускников детских домов, которые не умеют быть родителями, про людей с умственной отсталостью, с какими-то поведенческими нарушениями, которые не могут справиться со своими семейными ситуациями сами, там нужно профессиональное сопровождение, то есть не всегда дать деньги, хотя дать деньги во многих ситуациях реально. Когда у нас мама одна с ребенком остается, и, например, до этого она не работала. Например, она сразу же после вуза родила ребенка, осталась одна студенткой. У нее нет декретных денег, и у нас есть регионы, где пособие будет 500 руб. в месяц. И, пожалуйста, живи на эти деньги с ребенком. Елизавета Татарникова: У вас есть тоже программа по поддержке кровных семей, которые воспитывают детей, и однажды были на грани отказа. И у нас есть сюжет про одну подопечную семью. Давайте посмотрим. - Нарисуй сначала дом, а потом разукрасим. Полина, ты взяла такой цвет дым, да? - Да. Голос за кадром: Полине сейчас 9 лет, она учится в одной из коррекционных школ подмосковного Дмитрова. Занимается музыкой, танцами, очень любит рисовать и общаться с детьми. Одним словом, живет полноценной жизнью. Хотя при рождении врачи пророчили девочке совсем иную судьбу. Марина: Когда я ее родила, ко мне подошла заведующая, говорит: "Вы видите, какой ребенок. Синдром Дауна. Вам нужно от нее отказаться, потому что это крест ваш. Откажись от нее". И она ходила ко мне три дня подряд, и просто не то, что уговаривала, а как чуть ли не требовала: "Откажись". Голос за кадром: В этот момент многие ломаются, но Марина от дочери не отказалась. Вопреки прогнозам врача, Полина сейчас прекрасно социализируется. У нее есть старший брат, курсант кадетского корпуса. С мужем Марине пришлось расстаться. Семейная жизнь оказалась еще одним тяжелым испытанием. Марина: Муж у меня оказался садист в прямом смысле слова. Чаша терпения закончилась, когда он вылил на меня электрический чайник кипятка, прямо полностью на меня вылил, и не давал обратиться за медицинской помощью. Мы просто, не имея ни средств вообще никаких, просто вышли на улицу. Дошли до администрации, сказала, что домой мы больше не вернемся, уже сил просто нет терпеть это все издевательство. Голос за кадром: Как выжить, не имея ничего, Марина не знала. Но даже в этой чудовищно сложной ситуации твердо решила: в детский дом сына и дочь не отдаст. Справиться с трудностями помогли незнакомые люди. Несколько месяцев семья жила в Дмитровском кризисном центре, где им помогли оформить документы, получить пенсию и снять жилье. Там же познакомились с фондом "Волонтеры в помощь детям-сиротам". Марина: Звонят, спрашивают: "Что вам нужно? Допустим, одеяло, подушку?". Что нам нужно было, все помогли приобрести. Голос за кадром: Каждый день, несмотря на практически полное отсутствие зрения, Марина отправляется с Полиной на прогулку. Марина: Она такая большая помощница. Она знает, что я ничего не вижу. Она мне на улице помогает, показывает, где ямочка, где лед застыл. Все-все мне показывает. Машина где едет. Она у меня уже знает, светофор когда загорается. Я даже иногда специально ей говорю: "Красный свет. Пошли". Она мне говорит: "Нет, стой". "Зеленый" не может сказать. "Стой". Цвета знает. Мы стоим. То есть я иногда ее провоцирую, но неправильно, чтобы посмотреть, она пойдет или нет. Она, нет, знает. Голос за кадром: Сказать, что сегодня семье легко, язык не повернется. Дохода у семьи практически нет. Марининой пенсии едва хватает на еду и оплату квартиры. Устроиться на работу мешают проблемы со зрением, требуется несколько операций. Но все это временные трудности, никак не влияющие на гармонию, любовь и счастье внутри семьи. Марина: Мы сейчас очень счастливы в плане того, что мы втроем, у нас все нормально. Отчаяние – это пропасть, ни к чему хорошему не приведет. Да, я сама стараюсь не унывать, и детей также учу. Елизавета Татарникова: Елена, какое-то время назад вас активно выдвигали на роль детского омбудсмена. Давайте представим себе ситуацию, что так и произошло. Что бы вы сделали в первую очередь, что бы вы изменили, как бы вы начали реформировать эту систему, чтобы когда-нибудь в далеком, а может быть и в ближайшем будущем… Илья Тарасов: Сейчас посмотрят и назначат. Елена Альшанская: Нет, эта должность – совершенно, к сожалению, не та точка, с которой можно что-то реформировать. У нее рекомендательный характер, она, скорее, такой общественный наблюдатель. То есть у нее нет совершенно никаких полномочий. Поэтому давайте лучше пофантазируем так: меня назначили не детским омбудсменом… Илья Тарасов: А просто президентом. Елена Альшанская: Президент не занимается только социальными вопросами. А просто сказали: советник по социальным вопросам. Как-то так. Елизавета Татарникова: "Фантазируйте", – вам сказали, Лена. Елена Альшанская: У нас параллельно огромное количество задач. Необходимо изменить достаточно принципиально законодательство, связанное вообще с поддержкой семьи и детства, и выстроить очень простую систему. То есть на первом этапе должна быть доступна для людей, у которых есть ребенок, возможность его вырастить самостоятельно. Это значит, что нет ситуации, когда нет детских садов, а есть какие-то очереди. Нет ситуации, когда ребенка с особыми потребностями должен увозиться за 500 км в интернат, потому что ни одно ближайшее дошкольное и школьное учреждение не готово его взять, и там нет подготовленных специалистов, которые умеют работать. Что если родитель вдруг остался один, то меры материальные в первую очередь на этом этапе – еще никакого другого кризиса нет, кроме того, что человек один с ребенком, мама он или папа, – меры финансовой поддержки давали возможность ему этого ребенка вырастить, не работая, потому что одинокий родитель с маленьким ребенком не может параллельно работать. То есть эти меры должны дать возможность семьям просто самостоятельно жить и развиваться. А дальше вторая история про кризисы. У нас есть несколько ключевых историй, которые не решены, начиная с реабилитации зависимых. У нас проблема зависимости, мы часто говорим: "Вот, в детских домах столько родителей-алкоголиков". Мы про это любим говорить. Но мы не говорим про то, что у нас на земле нормальных программ реабилитации, ресоциализации нет, что у нас проблемы территории, где нет перспектив, нет работы, нет досуга для молодежи, кроме как алкогольного, никак не решаются. То есть задача государства – создать такую инфраструктуру и систему обычной работы обычных институтов, чтобы человек не попадал в ситуацию кризиса, по возможности максимально долго. А если он сюда попал, то включается второй уровень – это те механизмы реабилитации, ресоциализации, нормально работающих профессиональных современных социальных услуг, и современные институты поддержки, связанные, прежде всего, с чем? С простой технологией работы со случаем, когда мы разбираемся с каждым. Мы индивидуально понимаем, какие у него проблемы, какие у нас есть профессиональные возможности их решить. И профессиональные – это значит, что система образования должна быть заточена на эту помогающую профессию. Вот и все. Илья Тарасов: Неплохая программа, мне кажется. Елизавета Татарникова: Для выдвижения. Илья Тарасов: Через четыре года она может сработать, и, если есть желание, то мы поддержим. Елизавета Татарникова: Да. Говорят, что мысли имеют способность материализовываться. Поэтому нам всем нужно думать и мыслить в этом направлении. А я напоминаю, что у нас в гостях были Елена Альшанская и Алена Синкевич. Творите добрые дела вместе с ними, а главное, делайте это с умом и удовольствием. Илья Тарасов: Это была программа "За дело!". Увидимся ровно через неделю. Пока.