Илья Тарасов: Здравствуйте, меня зовут Илья Тарасов. Это программа «ЗаДело». Сегодняшний выпуск будет о наркотиках. Но мы не будем рассказывать о современных системах производства, сбыта и распространения. Мы также практически не будем говорить о реабилитацию и лечение. Мы затронем, на мой взгляд, более важную тему. За последние 10 лет рынок потребления в России сильно изменился. Сейчас лидирующие позиции по продажам занимают катиноны, или так называемые «соли». Самые распространенные из них — мефедрон и альфа-пвп. Из-за того что большинство потребителей принимает эти наркотики не внутривенно, а просто курят их или нюхают, отношение к ним не очень серьезное. И это огромная ошибка. В этом выпуске мы постарались разобраться и выяснить, насколько токсичны современные катиноны, насколько сильную зависимость они вызывают, какие последствия для организма влечет их употребление, и даже сравнили их по этим параметрам с героином и метадоном. И результат нас сильно напугал. - Я врач анестезиолог-реаниматолог. Мне 36 лет. Илья Тарасов: Сколько ты мефедрон употреблял? - Я употреблял около 2 лет. Сначала его нюхал, курил, впоследствии перешел на внутривенное употребление. И за год, грубо говоря, внутривенной наркомании мефедроном он разрушил меня полностью. Илья Тарасов: Что употребляла в последнее время? - В последнее время — соль. В больших количествах очень сильно. Илья Тарасов: Альфа-пвп который? - Да. Сначала нюхала. Потом, короче, я его курила. Но поняла, что он уже прет не так. Мало. Сначала начала колоть сразу же в вену. Илья Тарасов: Сколько тебе лет? - 29. Илья Тарасов: И со скольки лет ты употребляешь? - В общем я с 16 лет кололась. Я употребляла героин очень долгое время. Илья Тарасов: Что такое катиноны, что такое мефедрон, что такое альфа-пвп? Азат Асадуллин: Вы знаете, катиноны – это вообще такая довольно обширная группа, которая объединяет в себя очень много новых соединений, которые брендируются под маркой «дизайнерские наркотики» или «новые психоактивные субстанции». Вообще катиноны имеют очень давнюю историю. И одно из первых биологических описаний… Потом в процессе развития химии в начале прошлого века было выделено два вещества – это… и катин. Это натуральные соединения-алкалоиды, которые выделяются из куста Catha edulis. Соответственно, уже с развитием химии на фоне катинона были созданы новые вещества. Синтез был довольно-таки дешев. И самая главная причина – что они вызывали очень сильные и довольно быстрые изменения в лимбической системе мозга, что приводило к зависимости. Из-за этого катиноны попали на рынок. Альфа-пвп – это один из первых и самых мощнейших катинонов, которые есть на рынке. Илья Тарасов: Разница между мефедроном и альфа-пвп какая? Азат Асадуллин: Если говорить технически, то она довольно-таки небольшая. Если мы говорим про мироощущение пациента после приема зависимого или потребителя наркотических соединений, то они отмечают, что альфа-пвп – все-таки более жесткое соединение. Илья Тарасов: У большинства людей представления о людях, которые употребляют, о наркоманах – это какие-то маргинальные слои. Вот ты человек с высшим образованием, врач. И как ты вообще оказался в проблеме? - Началось все с алкоголя. Это еще в школьном возрасте. Потом это был амфетамин, экстази, травка. То есть это все было несерьезно, розовый период, все такое. А впоследствии это опиаты. То есть в первую очередь героин, метадон… с кокаином. Потом появился мефедрон. Он оказался панацеея просто. Потому что он обладал всеми положительными качествами опиатов и не обладал отрицательными качествами. То есть не могло быть передозировки, то есть остановки дыхания, не было этих кумаров опиатных. То есть он казался вообще великолепным. Но в итоге оказалось, что все эти производные амфетамина, будь то альфа-пвп, мефедрон или метамфетамин – они, безусловно, очень сильно влияют, дают очень хорошую сильную и такую радостную эйфорию. Но при этом разрушают мозг подчистую. Потому что они действуют на средний мозг, действуют именно на структуру, которая вырабатывает серотонин, норадреналин, дофамин. И из-за этого человек в течение года, двух лет превращается в овоща просто. На опиатах можно 10 и 15 лет употреблять. Тут же просто разрушается сама личность. То есть мозг разрушается. И человек прекращает быть человеком. - У солей есть такая, знаете (сленговое слово), засада. То есть они так легко употребляются. Просто вдохнул – и всё. Вероника Готлиб: Есть понятие наркогенности у наркотика. То есть один наркотик, мы знаем, что он довольно быстро приводит к формированию зависимости. И у него тяжелые последствия. Современная вся продукция синтетическая относится к очень высоконаркогенным веществам. Вячеслав Дубынин: Катиноны – это группа, которая похожа на эфедрины. И это норадреналиновая группа. То есть у нас есть в мозге нейромедиатор, который называется норадреналин. И это одна из древнейших систем положительного подкрепления, связанного с безопасностью, преодолением опасности, победы, эйфории, «я крутой», «я молодец», «я все смогу». Вообще наиболее опасные наркотики влияют на мозг так же, как нейромедиаторы, связанные с положительными эмоциями. То есть у нас есть целый ряд таких нейромедиаторов. Основные из них – это дофамин, эндорфины и норадреналин. Соответственно, амфетамины и кокаин похожи на дофамин, героин и морфин похожи на эндорфины, а вот эфедрин и катиноны похожи на норадреналин. И у нас в мозге есть зона, где находятся нейроны, которые, собственно, делают норадреналин. И их отростки расходятся по всей центральной нервной системе. То есть эта зона оказывает очень тотальное действие на самые разные функции – от коры больших полушарий до спинного мозга. Повышает уровень активности, снижает болевую чувствовать, повышает подвижность, улучшает запоминание. Вообще коварство вот этих систем еще и в том, что они же все связаны с обучением. То есть в норме, когда вы что-то хорошее делаете и преодолеваете опасность, ваш мозг запоминает, как это здорово и как вообще это все нужно реализовать. А если вы вместо реального поведения ввели наркотик, мозг тут же запоминает: «О, как ему нужно делать, чтобы было хорошо». К сожалению, наши нейросети в коре больших полушарий мгновенно формируют то, что потом называют психологической зависимостью. То есть достаточно одного укола – и в вашу память уже будет впечатано последствие этого укола, да? Как вспыхнула положительная эмоция. Дальше с этой памятью вы будете жить. И вам с ней уже будет нелегко справиться. Особенную опасность представляют именно те наркотики, которые так или иначе дотягиваются до сферы положительных эмоций. - Они действуют на средний мозг. Они ­действуют на гипоталамо-гипофизарную систему. А это основание мозга. То есть это та часть органической части мозга, грубо говоря, которая отвечает за сознание, за личность человека. И личность начинает быстро разрушаться. При этом, опять же, все вот эти эйфорические стимуляторы в первую очередь действуют на уровень серотонина. То есть сначала у нас выбрасывается серотонин в огромных количествах. Поэтому у нас было счастье, предположим, на единичку, а стало счастье на 2.5. То есть такого счастья в нормальной жизни человеку не испытать никогда. А тут счастье! И вместе с этим, когда серотонин прекращает вырабатываться, потому что его очень ограниченное количество, человек не может постоянно быть счастливым, у нас остается высокий уровень норадреналина и дофамина. Дофамин – это, грубо говоря, медиатор ярости, а норадреналин – медиатор страха. То есть у человека остается либо ярость, либо страх. В любых его комбинациях. То есть это может быть гнев, волнение, обида, паранойя – все, что угодно. Любые оттенки страха и злости могут в человеке быть. Вероника Готлиб: Впоследствии часто мы наблюдаем не связанные, скажем, с передозировкой и с… Бывают и комы, и летальные исходы. Очень часто люди в интоксикации переживают тяжелые такие психические состояния. Поэтому нередко бывает, что люди выходят из окна. - Возникают всевозможные паранойи. То есть где-то на неделю употребления, если человек не прерывает употребление, у него появляются галлюцинации (слуховые, зрительные, более яркие, менее яркие). Вместе с этим, когда нету вещества, возникает императивный позыв употребить. Это чувство, которое меня испугало, когда я начал употреблять мефедрон системно уже, потому что я его не употребляю, я прекратил его употреблять, я не хочу больше его употреблять, но очень хочется постоянно это вещество. Я хожу, я моюсь, я чищу зубы, я иду в магазин – и у меня постоянная мысль: «Хочу, хочу, хочу, хочу, хочу». Для любого зависимого вот это тяговое состояние, то есть непреодолимое наваждение употребить наркотик, непреодолимое желание употребить наркотик – оно характерно. Но вот с мефедроном это ощущение очень сильное. И ради этого ощущения человек может пойти на любые поступки. Азат Асадуллин: На самом деле очень жесткие изменения, прежде всего в лимбической системе, в ретикулярной формации. Это именно те зоны, отвечающие за эмоции, за восприятие мира, за поисковое поведение, за удовольствие прежде всего. И там возникают грубейшие и прежде всего структурные даже изменения. Не только соотношение, скажем так, нейромедиаторов, но и органические повреждения, называем их так. Из-за того, что чрезмерно работают некоторые клетки и структуры мозга, они быстрей и погибают от истощения. Соответственно, образуется пустое пространство, которое на МРТ визуализируется как некое серое… Как рубец на руке, вот, когда порежешь палец, образуется рубец вместо кожи. - Последнее время, когда я употребляла соль, я вообще не знала, зачем я это делаю, потому что я уже не ловила тоже кайф. Из меня просто лезли черви. Мне казалось, что с меня какие-то опарыши сыплются. Ночью, замотавшись в какой-нибудь плед, я ехала в скорую помощь, просили, чтоб из меня срочно их повытаскивали. Илья Тарасов: А тебе в скорой что говорили? - Что я дура. Что я покурила. Спросили, что я употребила. Сразу же сказали: «Ты под солью. Мы сейчас вызовем психушку». Илья Тарасов: И ты уезжала? - Да. Илья Тарасов: Ты сейчас волнуешься? Нормально все? - Ну немножко волнуюсь. Потому что я вспоминаю этот момент. Потому что я даже приехав… Да что говорить? Я даже сейчас до сих пор думаю, что они правда во мне были. Илья Тарасов: А это насколько реальные ощущения? - Это реальные. Я прям с ушей… Я снимала на камеру. Я ставила телефон. Потому что мне никто не верил. И мне казалось, что я только употреблю – видимо, в организме срабатывает какая-то реакция. И что они начинают по мне вот так ползать. И мне казалось, что они с потолка на меня сыплются. Я заходила в ванну, чтоб не мешать своему… Ставила телефон. И перед зеркалом я прям с ушей вытаскивала… Сначала мне казалось, что это какие-то глисты. Потом мне начало казаться, что это какие-то клопы, потому что мне казалось, что они с меня вылетают. В последний момент мне казалось, что это какие-то тарантулы. Потому что я прям четко видела… Вот так вот… Ой, я не могу. Мне страшно прям. Илья Тарасов: А ты когда видос на телефоне просматривала… - Я их видела, да. Я тут же отправляла сестре. Она говорит: «Нету ничего». Илья Тарасов: Я знаю взрослых людей, которые употребляли много чего в своей жизни, в том числе опиаты, кокаин и так далее. И эти люди, когда попробовали мефедрон несколько раз, они сказали, что «если честно, мне будут предлагать кокаин и мефедрон – я буду выбирать мефедрон». Даже люди с большим опытом говорят о том, что уровень зависимости от этих наркотиков очень высок. И это говорят люди, которым за 30 лет. Вероника Готлиб: Мне кажется, обобщать нельзя. Здесь же вопрос доступности, дешевизны тоже немаловажную роль играет. Ну, кокаин дорогой. Кокаин не для всех. А мефедрон вполне себе демократичен. Все-таки только Москва сидит так широко на кокаине. А регионы – нет. Поэтому это все-таки не самый такое распространенное вещество. А мефедрон – да, ну вот везде. Вся страна, да. И, конечно, это эпидемия, наверное. Потому что даже если все-таки говорить о том, что там в 1990-е годы появился героин и страну захлестнуло, но все-таки это было немножко другое время. И, опять же, если смотреть по детям, все-таки на детях героин не так отозвался. А сейчас здесь все возрасты покорны. Сейчас в 12-13 лет пробы мефедрона не скажу, что это норма, боже упаси, но во всяком случае это довольно часто встречающееся. - Сейчас на первом месте стоит употребление, особенно у молодых. Потому что дешевый наркотик. Но он дает эйфорию на первых 2-3 раза. Потом такой эйфории ты не получаешь. Почему всегда люди хотят еще, еще и еще? Они хотят получить такой же эффект, как в первый раз. Но такого не получится. Его уже не будет. Я прежде чем приехать сюда, записаться на детокс, я очень много читала про соль. Там так и пишут, что человек хочет поймать вот эту же первоначальную эйфорию, поэтому делает, делает, делает, никак не может успокоиться. Если ты героином поправился, ты часов 5-6 можешь выдержать, спокойно поехать, пока еще взять. А здесь нет. Здесь буквально полчаса-час – и надо еще, надо еще. Илья Тарасов: Если мы говорили о кокаине, героине, он же делается на основе растительных производных. Но современные катиноны не используют никаких растительных производных. Это химия в чистом виде. Нет ли здесь какой-то опасности для организма более серьезной? Вячеслав Дубынин: Когда драгдизайнеры создают очередной наркотик, то именно наркозависимые выступают в роли этих белых кроликов. И известно же несколько историй, когда небольшая модификация приводила к появлению смертельно опасных токсинов, а вовсе не наркотиков. Вероника Готлиб: Ну что такое мефедрон? Это тоже, в общем, химически понятное вещество, но где гарантия, что под видом мефедрона не появляется что-то другое? Потому что вот эти все безумные совершенно химические названия, состоящие из букв, цифр и так далее – ну кто будет в этом разбираться? Мефедрон и мефедрон, и все. Старый добрый. А на самом деле неизвестно, что это такое. Это раз. То есть мы не знаем, как это действует. Вернее, как новое вещество может подействовать. Со старым уже более-менее познакомились. Илья Тарасов: По факту ты не знаешь, что берешь. - Да, ты вообще не знаешь, потому что он всегда разный. Илья Тарасов: И даже по ощущениям. - Даже по ощущениям, да. И то, что говорят – от соли не бывает передозировки. Тоже бывает. Потому что у меня лично было такое, что мы взяли у нового продавца. И мне просто… Я просыпаюсь от того, что мне уже разбили голову, чуть ли уже не вытаскивают язык. И мне просто мой супотреб сказал, что я просто задергалась, как эпилептическим этим, и упала набок, и все, меня начало так дергать. И вот он меня очухал. А я даже не поняла, я это упустила. Илья Тарасов: Как вообще шел процесс изучения? То есть само вещество вы не изучали? Вы изучали зависимых людей, правильно? Азат Асадуллин: Да, мы изучали зависимых людей. К сожалению, в России изучить действие вещества на живых моделях, даже на мышиных моделях довольно-таки проблемно. Хотя мы и хотели. Но очень быстро отказались, из-за того что было тяжело получить вещество для исследования. Илья Тарасов: У нас в этом плане такая небольшая ремарка для зрителя. В России невозможно проводить исследование. Брать вещество и работать с ним, потому что у нас есть определенные бюрократические сложности. Поэтому для того чтобы изучить влияние какого-то вещества, его нужно взять и протестировать на лабораторных мышах и крысах. Но это сделать невозможно по разным причинам. Поэтому, наверное, в этом плане у нас и какая-то история, связанная с медикаментозным лечением, она утыкается в стену и в невозможность просто исследовать то самое вещество. Вероника Готлиб: Мы имеем очень много фактов именно о такой супертоксичности этих веществ. То есть это мы видим. Когда я работала в стационаре и к нам попадали одни и те же подростки после довольно нестойкой ремиссии и с возвращением к употреблению. И мы проводили региональные наблюдения (патопсихологические исследования, исследования памяти, внимания, когнитивных функций, познавательной деятельности), то в 100% с разницей в несколько месяцев мы отмечали снижение всех функций. Илья Тарасов: Полностью. Вероника Готлиб: Полностью. Элина Третяк: Вот у нас сейчас проходит реабилитацию девушка. Ну, молодая женщина, скажем так. Она уже мама. И она впервые употребила соль в возрасте после 30 лет уже. До 30 лет она употребляла алкоголь, и после 30 лет она впервые употребила соль. И последствия крайне разрушительные. У нее очень серьезные проблемы с иммунной системой, с эмоционально-поведенческим фоном. И исходя из того, как она рассказывает… Исходя из той истории, которую она о себе рассказывает, что она в прошлом была достаточно успешным бухгалтером, на сегодняшний день, конечно, по моим наблюдениям и по тому, как она справляется с заданиями, крайне сложно представить, что перед нами достаточно успешный бухгалтер. Крайне сложно представить. То есть человеку достаточно сложно посчитать какие-то элементарные вещи. Количество тарелок, чистых или грязных. Ей сложно это сосчитать. Илья Тарасов: И сколько она употребляла? Элина Третяк: Она употребляла около полутора лет. Илья Тарасов: Ваши пациенты – что с ними происходит Азат Асадуллин: Очень низкий процент ремиссий пациентов. И ввиду того, что возникают глубокие органические нарушения мозга, необходимо тоже менять концепцию терапии. И когда мы делали классические алгоритмы, которые применяли для зависимости, не знаю, той же самой опиоидной зависимости, алкогольной зависимости, то они просто не срабатывают. Илья Тарасов: Как самочувствие? - Хорошее. Отличное. Илья Тарасов: Ты мне сказала, что можешь не понять некоторые вопросы. Почему? - Потому что наркотики сделали свое дело. И немножко мозговая отсталость получается. Илья Тарасов: Что у тебя с памятью? - С памятью у меня вообще очень плохо. То бишь сейчас начинает уже… Все равно 1.5 месяца. И программы помогают, что мы постоянно что-то читаем. А так я вообще… ну, вот, например, позавчера я не вспомню, что за темы были на наших собраниях, например. Я даже не вспомню, что я делала позавчера. Мало говорить о том, что было когда-то давно. Ноги. Я трясусь. Ноги постоянно у меня дергаются. Руки до сих пор у меня еще трясутся. Можно заметить. И говорю быстро. Волнуюсь. Постоянно волнуюсь. Губы синеют. Илья Тарасов: Но волнение у тебя не от того, что мы сейчас с тобой… - Нет. Это просто… тараторить я начинаю. Хочу быстрее как бы сказать, чтоб меня больше никто не трогал. И это вообще минимально, что со мной могло статься. Вероника Готлиб: Центральная нервная система прям страдает сразу. Когда начинаешь разговаривать с подростком и выявлять – «а есть проблемы?» - «Нету у меня проблем. У меня родители… У них проблемы». И все равно всегда можно получить от него подтверждение. «Ну да, что-то с памятью стало не очень. Паранойя какая-то. Ну да, спать не могу». С этим и самому человеку тяжело. Потому что он проваливается, конечно, в депрессию. Тяжелые очень переживания, когда не хочется жить, когда в принципе мир вообще становится таким серым, мокрым, мутным. И жить в этом состоянии очень тяжело. Мы рассматриваем психический дефект от употребления солей, схожий с шизофренией. - Я как зависимый не могу нормально контактировать с внешним миром. Любые мелкие неприятности у меня вызывают чрезмерную реакцию, при этом какие-то большие неприятности (смерть близких, потеря работы) не вызывают у меня никаких эмоций. Ко мне подходит жена, говорит: «Если не бросишь употреблять, я тебя брошу». А я думаю: «Да и пофиг». Иду и употребляю. Во-первых, это неправильное восприятие мира. Оно у меня было абсолютно таким. Это смещение морального фокуса. Абсолютно аморальное поведение. Я мог искать закладки возле детского садика, мог употреблять с ребенком, который находится в соседней комнате, мог, скажем так, забить на работу, не ходить на работу, ругаться с женой, с которой я до этого никогда не ругался, обматерить и выставить на улицу родителей. То есть это полное моральное разложение. То есть, опять же, это в момент, когда я хочу употребить или употребляю. После употребления накатывает огромное… В чем проблема зависимого вообще? В том, что зависимый в момент вот этого наваждения, то есть непреодолимого желания употребить, способен на все. Он всю свою волю, всю свою силу, все свои желания направляет именно на объект употребления: выпить, уколоться, нюхнуть, покурить. Но когда он добьется этого, это наваждение спадает. И наваливается невероятное чувство стыда за себя. «Я монстр». То есть это не так, что я просыпаюсь и думаю: «Хм. Какую бы сферу жизни мне сегодня разрушить? Кому бы сегодня нанести ущерб?» Об этом не думаю. Наоборот, я просыпаюсь и думаю: «Что же я вчера творил? Я этого не хочу делать. И сегодня я точно не буду употреблять». И после обеда я иду употреблять. Вечером я употреблю, но с утра я просыпаюсь в том же разрушенном состоянии. Я любил своих родственников. Я не хотел им ущерб приносить. Но это наваждение, навязчивое желание употребить разрушило мою семью. Я в принципе разрушил свой брак. Илья Тарасов: Настолько у тебя серьезные последствия, что тебе кажется, что черви, пауки. И в то же время ты продолжаешь употреблять. - Да. Меня даже не прет уже. Мне просто кажется, что с меня лезут черви, я слышу голоса, везде все вижу. И зачем я употребляла, я не знаю. Не могла остановиться. Илья Тарасов: То есть… - Не бросишь. Это нереально остановиться. Даже когда я сюда уже попала, я вообще думала, что… Я до сих пор… Буквально на днях… Я пробыла здесь уже 1.5 месяца. Мне на днях еще до сих пор было плохо. Илья Тарасов: Как плохо? - Физически. Хотя говорят, что от соли нету ломок, это все неправда. От нее ужасные ломки. Мало того, что физические (выворачивает все тело)… Это хорошо, я сейчас еще просто на небольших таблетках, на корректорах, которые мне помогают в принципе сейчас двигаться. Это даже не сравнить с героиновой ломкой. Героиновая ломка вообще отдыхает. Анатолий Козлов: В последнее время в основном соли. Альфа-пвп и мефедрон. И алкоголики никуда не делись. Героинщиков сегодня не найдешь днем с огнем. Это единицы. И, может быть, это звучит странно, но в профессиональном сообществе все давно знают, что героиновые пациенты на сегодняшний день – это самый удобный пациент, потому что проходит месяц, человек стабилизируется, у него мышление сохранно, память сохранна. То есть как только она начинает спать более-менее нормально, у него восстанавливается все. С ним можно работать. У него очень высокий реабилитационный потенциал. Илья Тарасов: В отличие от солевых. Анатолий Козлов: В отличие от солевых. Илья Тарасов: Когда люди употребляли героин, крокодил и все остальное, у них это было все суперярко выражено, то есть это гниение, это частые смерти от передозировки, и это было на виду, и люди видели это. Человек достаточно пугливый. Если что-то видит, что ему неприятно, он старается от этого держаться подальше. Поэтому, наверное, в этом плане героин сделал себе такую антирекламу и большое количество людей отсеял. Здесь ярко выраженного того же дна нет. Это постоянное падение вниз, которое остальными воспринимается как норма в большей степени. И здесь разговор идет не о том, что рука отказала и ходить… Или нога отказала. Или глаз теперь хуже видит. А разговор идет о том, что человек себя чувствует по-другому. А объяснить это тяжело. У нас в стране до сих пор 99% людей, когда ты им говоришь слово «депрессия», они думают: «Он дурачок просто. В смысле? Иди займись делом». И в этом, наверное, опасность. Потому что все влияние идет на настолько глубинном тонком уровне, который и рассказать, и объяснить тяжело, а лечить, я думаю, в принципе очень непростая задача. И лечить это, на мой взгляд, вообще невозможно пока. Вероника Готлиб: Да, я согласна с вами, что это не так все зрелищно. Потому что раньше, знаете, бывали такие запросы. Мама звонит и говорит: «Я к вам приведу. Посмотрите. Покажу ребенка своего». Илья Тарасов: Вот притон, пожалуйста. Здесь все заблевано, все некрасиво. Можно прийти, понюхать. Это пахнет все. Вероника Готлиб: Да. Я, конечно, против таких воспитательных мер, но, тем не менее, это зрелищно. И, наверное, кто-то испугается. Хотя страх не очень большой такой сдерживающий фактор, но для кого-то и он. А здесь нет. Да, вы правы. Вот все вроде бы, опять же, красиво. Чего-то такого ужасающего… Ну, вышел в окно. С кем не бывает? Илья Тарасов: На твой взгляд. Ты употреблял все. Что на сегодняшний день представляет большую опасность: опиоиды или мефедрон? – Все наркотики одинаково опасны, но наиболее быстро, наиболее сильно разрушают личность, разрушают мозг – это сейчас мефедрон и альфа-пвп. Это наиболее жуткие наркотики, с моей точки зрения. Илья Тарасов: У вас наркология, она на сколько процентов заполнена людьми, которые зависимы от солей? Азат Асадуллин: Я – главный врач клиники, у меня на сегодня 130 коек. И вот я с утра получил сводку, смотрел, около 16 пациентов солевой так называемой стимуляторной зависимости. Илья Тарасов: А остальные? Азат Асадуллин: Остальные – алкоголезависимые. Илья Тарасов: Ну и, эта статистика, я думаю, что она не сильно работает, потому что очень мало людей вообще обращаются в государственную наркологию. У нас же не соблюдается анонимность, правильно? Азат Асадуллин: К сожалению, вы совершенно правы. Это одна из тех бед, которые мы, врачи-наркологи, наверное, бьемся. Это тот самый, пресловутый, наркоучет, который дискредитировал вообще саму идею лечения, к сожалению. Да, я, наверное, говорю, и потом, возможно, за это немножко и получу. Но вот этот наркоучет, я думаю, мое мнение, что он в данном случае, он играет против нас, потому что человек сохранный, человек, который имеет определенные жизненные еще способности, он не пойдет за лечением, понимая, что обратившись туда, он получает определенную, так называемую черную метку в дальнейшем. Илья Тарасов: Я пытаюсь понять, реально ли современные наркотики, соли и мефедрон, альфа-пвп страшнее, чем героин, метадон и т.п. Элина Третяк: В разы страшнее, потому что это враг, с которым мы незнакомы, мы не знаем его в лицо. Если последствия героинового употребления изучены, то последствия вот этих вот современных так называемых наркотиков, в основании которых исключительно синтетические препараты, да, исключительно синтетические компоненты, мы не знаем их в лицо даже не сегодняшний день, потому что компоненты этих веществ постоянно меняются. Илья Тарасов: Ты героин начала в 16 лет употреблять? – Да. Илья Тарасов: Если бы ты в 16 лет вместо героина начала употреблять соль? – Я бы сдохла уже давно. Ну, это во-первых. Если бы я вообще героина не знала, я не знаю, я бы сдохла уже давно. То бишь я не знаю, дожила бы я до 20 лет или нет. Илья Тарасов: Больше всего еще в этой ситуации пугает то, что люди, которые находятся в зависимости, неважно, алкогольной, наркотической, они всегда рассчитывают на реабилитацию. Они говорят: «В крайнем случае я пройду реабилитацию, и все будет нормально». Но я часто с такими людьми общаюсь, и я говорю: «Слушайте, но это ничего не значит. Пройти реабилитацию – это не значит избавиться от зависимости. Это ваша надежда, которую вы оставляете себе в самом конце, типа, если что, я все брошу и пройду, это настолько иллюзорная история. Точно также, как и контролируемое употребление наркотиков». 6, 7, 10% людей, которые прошли реабилитацию, находятся в долгой ремиссии больше 10-15 лет. А остальные возвращаются, так или иначе, к употреблению. То есть, это фактически не лечится. Вероника Готлиб: Реабилитация – это не панацея. Илья Тарасов: Но люди думают, что это панацея. Вероника Готлиб: Да-да, но потому что у нас вообще такое магическое мышление. И вот в данной ситуации человек дает себе такую как бы: «Хорошо, я поупотребляю сейчас, а потом... Я пойду, буду героем, пойду там куда-то в рехаб, там я значит...» Илья Тарасов: А потом тебе еще говорят, что: «А в рехабе надо не два месяца, а полгода хотя бы». «Нет, это долго». Вероника Готлиб: И у них вот вера, знаете, в то, что вот мне ничего делать не надо, то есть у них эта вера. «Вот у меня проблема, зачем я буду эту проблему как-то там, рвать себя на части, да, когда вот у меня есть дорога к светлому будущему. А вот когда мне будет плохо, вот тогда у меня есть другой вариант светлого будущего – я пойду в реабилитацию. И там каким-то чудесным образом, точно также как вот наркотик мне помогает, там мне тоже как-то чудесно помогут. А я, я как бы объект, мне нужно, я наполняюсь. Сейчас я наполняюсь наркотиком, потом я наполнюсь реабилитацией, да». И, конечно, это нулевой результат, потому что это тяжелая серьезная работа. А вот если я прихожу в реабилитацию, и я понимаю, что мне нужно пройти вот это все, вот это все в себе перелопатить и заново себя простроить для того, чтобы я мог жить дальше, вот тогда и результат есть. То есть, человек может вернуться к жизни, но для этого ему следует многое, очень многое в себе изменить. Насколько наркотик тяжелый оставляет личность – это большой вопрос, то есть, он разрушает личность, и очень сложно работать с потребителями солей, потому что очень сильно разрушается личность. – Зависимость – это употребление всего, это наполнение внешним. Внутри у меня... В сообществе есть такая фраза «пустота размером с Бога». У зависимого, у меня, у меня внутри была пустота размером с Бога. И этого Бога я нашел в наркотиках. Но это оказался не Бог, это оказался дьявол, им я заполнил себя. Но, заполняя себя наркотиками, мне хотелось все больше-больше-больше... Я не мог насытиться этим. И, кроме этого, я насыщался всем остальным внешним, потому что я не умел наполниться внутренним, потому что я разрушил себя духовно, социально, психологически, семейно. Я не мог больше ничем наполниться, кроме как веществом и какими-то внешними факторами. Илья Тарасов: Людям-то что делать? Подросткам, родителям. Потому что, ок, ты взрослый человек, у тебя проблемы, у тебя есть с десяток таких же взрослых людей, с которыми ты можешь посоветоваться, зная, что они на тебя косо смотреть не будут. Где-то ты можешь что-то на личном опыте почитать, куда-то обратиться, и то, скорее всего, в 99% случаев ты не пойдешь в государственную клинику, потому что это клеймо. А подросток, куда ему обращаться? Вероника Готлиб: Да, это такой вопрос-то серьезный, куда идти. Есть психологи, которые могут помочь, но, опять же, это все вопрос еще и финансовый. Илья Тарасов: Никуда то есть. Ну вот, я пацан... Вероника Готлиб: Есть психологическая служба, если мы говорим про какие-то анонимные бесплатные формы помощи. Илья Тарасов: Пример, да. Я – одиннадцатиклассник из Барнаула. Вот что мне делать? Вероника Готлиб: Ну, опять же, я не знаю, что в Барнауле происходит. Илья Тарасов: То же самое, что и везде. Вероника Готлиб: Думаю, что есть какие-то проекты там горячей линии, как минимум. Ну, не знаю, есть сообщества анонимных наркоманов. Это, конечно, сложно ребенку туда пойти, но, тем не менее. В Москве, предположим, есть действительно много достаточно телефонов психологической помощи. Но так вот, чтобы какую-то эффективную помощь они предлагали... То есть, они могут помочь в момент какого-то душевного состояния, но, в общем, дальше все равно это нужно куда-то идти. Илья Тарасов: То есть, государственная система у нас в этом плане отсутствует, ее нет. Вероника Готлиб: Нет, я думаю, государственная система, она существует. Илья Тарасов: Для галочки, но у нее, туда звонить... Вероника Готлиб: Ну, не все хотят, действительно, обозначать свою проблему таким образом, потому что боятся, и, наверное, небезосновательно, что это каким-то образом повлияет... Илья Тарасов: Повлияет на их будущее. Но по факту, то есть, некуда. Вероника Готлиб: Вот, например, я могу сказать про наш центр. То есть, у нас если ребенок обращается сам, подросток, хотя мы коммерческая организация, у нас бесплатная консультация. Илья Тарасов: В завершение программы я скажу категоричную и страшную вещь. Так как современным наркотикам порядка 15 лет, то на сегодняшний день в России нет ни одного человека, который употреблял соли, бросил их и находится в долгой ремиссии. А это значит, что с научной медицинской точки зрения говорить о том, что зависимость от солей лечится, нельзя. Это была программа «ЗаДело», увидимся ровно через неделю, пока!