Елена Афанасьева: Здравствуйте! Я – Елена Афанасьева. В эфире программа «ЗаДело». И сегодня мы поговорим. И поговорим на очень тревожную тему – рост подростковой преступности. Причем возраст молодеет. Говорят уже о детской преступности. И многие из таких правонарушений совершаются с особой жестокостью. В чем же причина? Что происходит? Где истоки? Именно это мы хотим обсудить сегодня в студии. Почему сейчас преступления совершают ребята все более молодого возраста? Понимают ли они, что они делают, или они еще пока даже не отдают себе отчет, что может быть дальше? Давайте посмотрим сюжет. СЮЖЕТ Саша Курочкин: Убегал из дома. Это еще в детстве, лет в семь. Потом воровать начал потихоньку: велосипеды из магазинов, может, жвачки какие-нибудь, шоколадки, алкоголь, сигареты, всякое такое. Дом сжег, две машины пытался угнать. Связался с плохой компанией. Ну это уже к… это мне одиннадцать… двенадцать лет было. Я связался с плохой компанией. СТО грабил, станции технического обслуживания – там где машины, мотоциклы. Шесть баллончиков с краской украл, потом соседние гаражи раскрасил, машину покрасил. Ко мне пришли хозяева, поговорили со мной. Ну, как сказать – поговорили? Помяли, как машину. Елена Курочкина, мама Саши: Ему объясняли: «Вот если ты будешь там творить что-то – тебя заберут, тебя там закроют». И он не понимал этого. Когда мы переехали сюда, здесь у меня появился мужчина, то есть моя любовь разделилась. Если так получилось, я должна была проговорить с ним ситуацию полностью, что я не стала меньше его любить, что я не перестала быть его другом. Потому что у нас раньше были хорошие отношения, и он всегда со мной во всем делился. А когда переехали сюда, со временем он замкнулся. Ну, ему было очень тяжело. Саша Курочкин: Я и у мамы один раз украл. Я много взял, очень. Ну, наругала меня. Компания была – человек двадцать. Мы все время там на заброшках лазили, везде в магазины ходили. Всех посадили в детские колонии. Кого – в тюрьму, кого – в колонию. Ну, у меня, конечно, статья получше, чем у них. Елена Курочкина: У нас было одно судебное заседание. Ну, я же не ожидала, что его заберут. И он не ожидал. Ребенок не понимал. И когда был озвучен приговор, ну, я рыдала, я ничего не могла сказать. А он сидел, и он не понимал, что происходит. Ну, он и на суде не поверил, что его сейчас заберут, что он не пойдет домой. Он говорит: «Я есть хочу. Мама, пошли домой кушать». Мир рухнул, наверное, в тот момент в его глазах, потому что это были глаза… Он испугался. Для меня это, конечно, было очень тяжело. И до сих пор тяжело. Три года мы находимся не вместе, хотя я… Я не могу говорить. Голос за кадром: Саша Курочкин попал в закрытое учебное заведение в 13 лет, был там три года. А недавно поступил в медицинский колледж, на бюджет. Саша – будущий стоматолог. Елена Афанасьева: Приятно слышать, что судьба этого мальчика повернула на другой путь. Мария, как подростки попадают в плохую компанию? Мария Чередилина: Вы знаете, если мы относимся к тому сюжету, который уже был на экране, и немножко вернемся к вопросу о том, насколько ребенок мог осознавать или не осознавать свои действия, то характерно для этого сюжета, что он начал совершать противоправные действия или действия, которые сигнализировали о его неблагополучии, личном неблагополучии, еще когда он находился в младшем школьном возрасте, ну, фактически на границе даже дошкольного и переход в школу. И затем, если мы говорим о том, как развивалась его девиантная карьера, которая, к счастью, по всей видимости, прервалась, то она развивалась в очень раннем возрасте. И важно понимать, что, конечно, осознанное поведение, оно связано, если говорить о физиологической основе, с развитием лобных долей мозга. И это развитие происходит, как говорят современные ученые, вплоть до 25 лет. Ну, есть примерный возраст, когда этот процесс уже так стабилизируется. Поэтому, конечно, мы имеем здесь в качестве героя ребенка, который не мог осознавать все свои действия, не мог их регулировать в том объеме, как мы хотели бы это видеть от взрослого. Вполне возможно, что в том числе в силу этой причины он не до конца осознавал. По всей видимости, социальные причины здесь играли значительную роль. Это касается и семьи. Это касается тех образовательных организаций, где он находился. Но что важно сказать? Вот мне кажется, что ключ к тому, чтобы работать с ребенком – в том, чтобы начать работать, когда он сигнализирует о собственном неблагополучии. Вот не тогда, когда он уже начал проявлять открытую агрессию, совершать противоправные действия в адрес других людей, а когда ему плохо. Вот он убегал из дома, да? Елена Афанасьева: А что за сигналы? Вот убегал из дома. Мария Чередилина: В данном случае – убегал из дома. Ну, наверное, ситуации разные, истории разные, мы сейчас не можем все как бы увидеть, но… Елена Афанасьева: А кроме побега из дома, как ребенок может сигнализировать о том, что что-то не так? Мария Чередилина: Что-то не так. Ну, это может быть и внешние проявления в виде того, что он какой-то может быть печальный, неактивный, он не проявляет свою познавательную активность. Потому что в норме все-таки ребенок начальной школы… Валерий Майоров: Игровая. Мария Чередилина: Да, игровая, согласна. То есть в норме ребенок все-таки заинтересован в общении с внешним миром и заинтересован в том, чтобы учиться – учиться у разных взрослых, детей, наставников. Это уже даже признак неблагополучия. Плюс агрессия, она же бывает в форме скрытой, в форме аутоагрессии. Поэтому даже если ребенок на себя направляет… Елена Афанасьева: Давайте переведем. Аутоагрессия – это что? Мария Чередилина: Аутоагрессия – это агрессия, направленная на себя. Ее высшая форма проявления – это суицидальное поведение. Ну а до этого могут происходить как осознанные, так и неосознанные попытки причинить себе вред. Валерий Майоров: Самоповреждающее поведение. Мария Чередилина: Да, самоповреждающее поведение. Елена Афанасьева: А что оно включает? Валерий Майоров: Например, это часто бывают (вы можете видеть у детей) покусанные уголки ногтей. Это самая частая, мне кажется, такая история. Она и у взрослых некоторых бывает. Кто-то пробует щипать себя больно, до синяков. Где-то в компаниях… Я знаю подростковые компании, где дети тушат друг об друга спички. Это тоже своего рода самоповреждающее поведение: «А кто дольше претерпит эту боль? Кто круче?» – и так далее. Ну, это по-разному проявляется. Елена Афанасьева: Людмила, а как вам кажется, это… Профессионально вы как можете оценить? Саша таким родился? Людмила Баз: Какие-то предпосылки были, потому что он легко подается влиянию компании. А компания заменила то эмоциональное общение, которое должно быть с мамой. Мама говорит: «У нас было все хорошо с ним». Но при этом ребенок говорит, что он убегал из дома, когда он был маленьким. Значит, не все хорошо было. То есть все его детство было лишено руководящей роли родителей. Да, есть какие-то особые биологические предпосылки к тому, что ребенок будет таким неустойчивым, что он будет поддаваться влиянию окружения, но даже с детьми с особыми возможностями здоровья – допустим, с умственно отсталыми детьми, с какими-то другими вещами – при правильной организации работы можно добиться четкого понимания, что должно делать, а что не должно делать. Елена Афанасьева: А что вы подразумеваете под правильной организацией работы? Людмила Баз: Когда мама беседовала с мальчиком, когда, допустим, он что-то там украл, то это же не проходило просто так. Елена Афанасьева: Мама могла и не знать. Он мог украсть, потратить. Людмила Баз: Но к нему пришли люди и поговорили с ним. И он это помнит. То есть тогда только он понял, что он делал что-то не то. А до этого все было нормально. И мама говорит: «Все у нас хорошо». Елена Афанасьева: То есть мама не объяснила в детстве, что такое хорошо, а что такое плохо? Людмила Баз: Да, совершенно верно, к сожалению. Елена Афанасьева: Как вам кажется, Павел, что становится причиной того, что этих преступлений становится больше, а возраст все молодеет? Валерий Майоров: Есть некая романтизация в общественном поле, особенно в сети интернет, романтизация… я не скажу, преступного, но такого образа жизни, который немножечко по краю, на грани находится. Елена Афанасьева: Любой культовый фильм – «Однажды в Америке», например, который классика кинематографа, – кто-то смотрит как классику, а кто-то увидит романтизацию подростковой преступности. В общем, один видит и в интернете, и в кино одно. А почему какой-то другой ребенок или подросток видит другое? Валерий Майоров: Чтобы не демонизировать интернет… Елена Афанасьева: Да, хотелось бы. Валерий Майоров: Я, вообще-то, не считаю, что интернет – это что-то плохое. Я не буду его демонизировать. Но мне кажется, что раньше мы с вами читали книгу, например, «Республику ШКИД» и, не дочитав ее до конца (я, например подростком), до момента, пока все будет хорошо, где они дружат с пионерией, я обсуждал книгу либо с учительницей, либо с папой с мамой. И параллельно с книгой был взрослый в моей жизни, который… Елена Афанасьева: Опять роль родителей. Опять тот, кто должен… Валерий Майоров: Ну, родитель или учитель школьный – старший взрослый, который мне рассказывал про «Республику ШКИД», про хулиганов и так далее, и так далее. Ну, конечно, позитивный конец, мы все его помним, этот финал. А сегодня кто проводник ребенка в интернете? Это не про плохой интернет. Это про то, кто спутник ребенка в большом информационном пространстве. Елена Афанасьева: Получается, что просто взрослые с нынешним темпом жизни, с увеличением числа информации и, может быть, собственным погружением в интернет стали меньше разговаривать со своими детьми, меньше объяснять? Или другая причина? Людмила Баз: Мне кажется, что взрослый как бы уходит из жизни ребенка. Елена Афанасьева: Это прямо массовое явление? Людмила Баз: Массовое. Ведь раньше, если нет, так скажем, адекватной семьи, если нет взаимодействия с ребенком в семье, всегда был некий идеальный образ взрослого человека – это классный руководитель, учитель какого-то предмета, это тренер. Масса кружков была, в которых дети могли ходить, и достаточно часто. А какой-то кружок – это какая-то группа, референтная группа этого подростка. У этого мальчика была референтная группа, только она была вне школы. Павел Краснобаев: Мне хочется вот Людмилу дополнить – по поводу значимых взрослых в жизни, ну, особенно детей и подростков. Так как в подростковом возрасте, ну, по возрастной психологии, да, по нормам, что фигура родителей и даже учителей порой отходит на второй план в качестве авторитета, а ребенку все равно кто-то нужен из авторитета. То есть, если это, например, спортивный тренер или еще ребенок посещает кружок, он доверяет этому взрослому – ну, это одна история. Если же такого примера нет, то как раз ребенок может попасть под влияние, условно… Елена Афанасьева: Старшего подростка? Павел Краснобаев: …старшего подростка, который, да, будет для него авторитетом, особенно в семье, где, например, нет отца или какой-то мужской значимой фигуры. И тогда, соответственно, влияние этого авторитета будет немного другое – то есть, скажем так, со знаком минус. Потому что, ну, молодым людям, особенно в подростковом возрасте, очень важно на кого-то опираться, чтобы как-то понимать себя. Елена Афанасьева: У нас страна, где живет в разводе огромное количество пар. Я не знаю – сколько, но очень много. И вот есть такая мама, у которой нет сейчас мужа, есть сын подросток. Она не знает, что у него в голове, в компьютере, потому что все запаролено. И что делает такой маме? Как ей не оказаться в ситуации мамы этого подростка? Мария Чередилина: Очень важно понимать, с кем он все-таки общается, и контактироваться. И постараться найти в его жизни те интересы, которые притянут его в позитивное общение со сверстниками и со взрослыми. Это может быть спорт. Это может быть художественная деятельность. Это может быть техническое творчество. Это может быть волонтерство. То есть любые способы проявления себя. Даже если не заладилась с академической успеваемостью, потому что очень часто это характерно для данной категории детей, чтобы все-таки взрослые наставники вот такие появлялись. Ну, конечно, самый простой случай – это привлечение друзей семьи, дружественных семей. Есть такая общая рекомендация: да, в какой-то момент вы потеряете контакт, возможно, со своим подростком, какие вы благополучные бы не были, но очень важно, чтобы, например, этот подросток мог пойти к кому-то из ваших подруг или друзей, потому что они знают его точно так же с детства или буквально с рождения, как и вы, и, возможно, он чем-то поделится с ними, а не с мамой и папой. Елена Афанасьева: Но бывают (и, наверное, в общем-то, это было во все времена) какие-то совершенно неуправляемые подростки, с которыми ни семья, ни школа, ни друзья не могут справиться. Вот давайте посмотрим сюжет про историю одного такого подростка, с которым справиться не мог никто. СЮЖЕТ Алмаз: Ну, я украл шоколадку, газировку. Две машины мы угнали. Голос за кадром: Алмазу 18 лет. Он из благополучной семьи. Мама – успешный предприниматель, и у нее пятеро детей. Диана Егорова, мама Алмаза: Он всегда искал отца, поддержку отца, но отцу он был не нужен почему-то. Он все время пытался до него достучаться, сказать, что ему нужен отец, то есть родной отец. Ему, видимо, психологически было это… Тяжелый разрыв этот был, хотя ему было всего лишь два года. Он был очень добрый, отзывчивый все время. То есть даже если мы идем, допустим, в магазин, он увидит женщину с сумками – подойдет и скажет: «Давайте сюда сумку, я сейчас отнесу». Он возьмет, пойдет, отнесет, хотя маленький, худенький. Ну, так было всегда. Очень добрый. Но начался переходный возраст: не ходил в школу, не ночевал дома, не хотел ночевать дома. То есть ему было интереснее бродяжничать. И весь его круг друзей так вот. То есть они ночевали в заброшенных домах, в садах, то есть могли вообще сутками не спать, где-то бродить. Какой-то свободы ему надо было. Я не знаю, зачем она ему нужна была. Хорошо жили, хорошо питались, хорошо одевались. Закрывала я его – и в комнате закрывала на ключ, и по-всякому. И окошки пытался открывать, спрыгнуть, бежал. Надо было бежать ему куда-то. Уходил, ну, на неделю, даже две недели мог не жить. Первый раз он угнал мою машину. Ну, это был первый раз. Я выхожу в окошко посмотреть – машины нет, его нет, мы закрыты. Алмаз: На меня показывали ориентировку, я разыскивался. Это когда я машину угнал, меня по всей России во всероссийский розыск объявили, 100 дней искали. Я больше всего испытывал адреналин, потому что боялся, что вдруг сейчас придут – и все, и заберут меня. Диана Егорова: Как тогда мне было плохо, как я тогда плакала, как я переживала… Особенно когда мне говорят: «Дайте мне его какую-нибудь рубашку или футболку, чтобы на опознание». Какое опознание?! Я там вообще в обмороке сидела. Я говорю: «Зачем вы вообще такие слова говорите?» Это страшно. То есть я уже хотела, чтобы его уже закрыли и чтобы там он как-то остепенился, было какое-то воспитание, дисциплина была уже. Голос за кадром: Алмаз попал в специальное учебно-воспитательное учреждение закрытого типа в Калининградской области. На перевоспитании там был полтора года и уже вернулся домой. Елена Афанасьева: Валерий, вот случай в этой ситуации, с Алмазом. Кто бы мог помочь парню? Валерий Майоров: Ну, довольно интересно мама говорит: «Он очень хотел свободы». А следующий кадр – она говорит: «Я его закрыла». Это то, про что Мария говорит. Ребенок сигнализировал, и она даже считала сигнал, но дальше мама могла бы с ним пойти. Она говорит: «Он бегал много». Я уж возьму напрямую, да. Она могла бы пойти с ним на спорт, бегать. Могла бы дать ему какую-то дополнительную физическую активность. Но мама, видимо, не считала сигнал и закрыла его дома. Но по-прежнему интенция мальчика к тому, чтобы быть свободным и что-то делать, физически что-то делать, она же сохранилась, никуда не делась. То есть его это поведенческое, особенно подростковое поведенческое не было удовлетворено. Ну и мы видим Алмаза сбегающим, бегающим по всей России, получающим адреналин – что вполне закономерно. Но мне кажется, что, помимо мамы… Нельзя маму во всем обвинять, у нее пятеро, если я правильно помню. Это довольно большая семья. Ну, много внимания… Елена Афанасьева: И отцу он был не нужен. Валерий Майоров: И отцу он был не нужен, да. Но в целом есть рядом с Алмазом помогающие специалисты, которые могли обратить на это внимание в школе. Елена Афанасьева: Кто именно? Валерий Майоров: Школьный психолог, это социальный педагог, это классный руководитель. Это довольно много специалистов, которые наблюдают мальчишку (ну, конкретно Алмаза в данном случае, но вообще ребенка), которого они видят, которые сопровождают его. Ну, у Алмаза точно был в школе классный руководитель. Елена Афанасьева: А кто должен был? Мама должна была к этим специалистам обратиться, сказать: «Я не справляюсь»? Или они? Но у мамы пять детей, а у них – десятки в школе. Как они должны были? Валерий Майоров: Ну, мама… Понимаете, это их работа – работать педагогом. У них такая работа. Поэтому я думаю, что если мама не увидела этого или не разглядела в пятерых детях… Ну, я понимаю маму – довольно сложно, у тебя фокус внимания сильно распыляется. И у нее нет такой прямо работы – быть педагогом. А у них эта работа. Они могли заметить и сигнализировать маме: «Мы мы видим тенденции к тому, что поведение Алмаза такое, такое, такое», – и дать рекомендации, возможно. Елена Афанасьева: То есть вот мальчик сам сказал про адреналин. Соответственно, вот бывают такие адреналинозависимые люди – и взрослые, и дети. То есть, вероятно, в идеале ему должны были подобрать какое-то увлечение, занятие, где бы он мог испытывать… Валерий Майоров: Например, хобби, да. Елена Афанасьева: Безопасными методами получать этот адреналин. Так получается? Валерий Майоров: Да, я предполагаю, что именно так. Павел Краснобаев: У меня как раз есть пример. Ну вот, Мария, вы вначале говорили, что есть дети, которым почти не помочь или нереально помочь. И со своего опыта работы в школе я хочу один пример тоже провести. У нас была прямо небольшая компания трудных детей, которые прямо… Мы с ними очень много ходили по КДН, по полиции. Елена Афанасьева: КДН – это… Перевод. Павел Краснобаев: Комиссия по делам несовершеннолетних. Мария Чередилина: И защите прав, кстати говоря. Павел Краснобаев: Да. Елена Афанасьева: Это очень важно. Павел Краснобаев: То есть ребята, бывало, там угоняли машины и влезали в драки. Ну, с ними очень тяжело было справиться. Их охранник в школе не выпускал курить. Они охранника просто, бывало, там сбивали с ног, выходили. И были единицы, кто смог найти подход, среди взрослых. И, например, они знали, что в мой кабинет, где сидел я и моя руководительница (бывший психолог этой школы), к нам можно было просто прийти и поболтать, попить чаю, пообщаться на перемене. И как-то они сказали, говорят: «Если бы так было можно у всех учителей, ну, у нас даже не было бы желания выходить курить, просто можно было вот так вот посидеть, пообщаться». Елена Афанасьева: То есть не хватает им все равно внимания, да? Это поведение протестное. Павел Краснобаев: И мне очень хочется тоже вот донести, если будут смотреть и учителя, и классные руководители, и родители, что не стоит между самим ребенком и проблемой делать знак равенства, потому что очень часто вешают, условно, клеймо за его проступок, и поэтому… Ну, позиция такая у родителей и педагогов, мол: «Ну что с этим ребенком сделаешь?» Но ребенок не равно вот его проступок. То есть я подхожу с такой установкой: он как человек, ну, как и все люди, хороший, просто сейчас он поступил плохо. И надо объяснить – почему. Елена Афанасьева: Это сейчас советуют так с самыми маленькими детьми – не говорить: «Ты плохой», – а сказать: «Ты очень хороший мальчик, но вот сейчас ты поступил плохо». Людмила, так ли советуют психологи? Людмила Баз: Дело в том, что в подростковом возрасте как бы манифестируют различные психопатологические симптомы. И вот когда дело идет о бродяжничестве – это бывает еще и в более раннем возрасте. Дело иногда достаточно серьезное, и такими педагогическими мерами не всегда удается такого ребенка поставить на путь истинный. Взять за руку, отвести к врачу, к специалисту. Потому что очень часто вот это вот… Елена Афанасьева: А к врачу какому? К неврологу? Людмила Баз: Психиатр. Елена Афанасьева: Психиатр? Людмила Баз: Психиатр занимается нарушением поведения и эмоций. Елена Афанасьева: Но родители больше всего испугаются слова «психиатр»: «Как?! У меня ребенок ненормальный? Вы что?!» Людмила Баз: Ну, какая-то аффективная патология. Он не может быть на одном месте, ему дискомфортно. Какая бы семья ни была хорошая, сколько бы там ни было детей – такой ребенок все равно убегает. Просто тогда ему становится эмоционально легче. Елена Афанасьева: Правильно ли я делаю вывод из ваших слов, что есть подростки, которым достаточно работы, такого общения, а есть те, которым нужно в том числе медикаментозное лечение? Людмила Баз: Медикаментозная помощь. Вот прошло полтора года – он как бы изменился. Но если начать лечение вовремя (достаточно месяца-двух-трех), состояние эмоциональной ребенка меняется, он становится вполне адекватным – таким, как он был раньше. И с ним можно говорить, с ним можно заниматься разными видами активности. Но последствия такие, как уголовные дела, беременность ранняя и прочее – не наступают такие вещи. И поэтому лучше все-таки вовремя понять, что происходит. И если родители не справляются, то идут сначала в школу – к педагогам, к психологам. И если психолог видит, что что-то достаточно серьезное, то рекомендует обратиться уже к специалистам, к врачам. Елена Афанасьева: Ну что, у нас есть очень интересная возможность, мы сейчас можем поговорить с Алмазом и с его мамой. Здравствуйте, да, добрый день. Диана Егорова: Здравствуйте. Елена Афанасьева: Алмаза не видим. Он с вами? Диана Егорова: Да. Елена Афанасьева: Можно нам тоже его увидеть? Где это вы находитесь? Почему такой вид интересный у Алмаза? Диана Егорова: Мы? Я же предприниматель. Занимаемся кондитерскими изделиями, выпечкой как бы. Сегодня я ввела его к себе в цех, вы вместе работаем. Елена Афанасьева: Алмаз, чем занимаешься там? Алмаз: Я пеку печеньки, всякие разные. Елена Афанасьева: Алмаз, в чем главная разница между тобой прошлым и тобой настоящим? Алмаз: Ну, то, что я начал думать головой, взрослеть, думать начал. У меня уже совсем другое мировоззрение. Мама ценю и люблю очень. Елена Афанасьева: Алмаз, вот сейчас, когда прошли те три года, сейчас ты уже старше, как ты думаешь, почему ты все это делал? В чем была причина? Алмаз: Ну, что-то хотелось нового мне. Хотелось адреналина. Елена Афанасьева: А сейчас адреналин где берешь? Алмаз: Я сейчас на работе устаю. Мне негде этот адреналин брать. Елена Афанасьева: А вот что бы ты сейчас сказал тому Алмазу, который еще до учебного заведения? Алмаз: Балбес. То, что он балбес. Не ценил. Не ценил, маму не ценил. Не ценил дом, что там так тепло, так хорошо, то, что все возможности там были. Это не ценил. Елена Афанасьева: А чем для тебя эти три года стали в твоем учебном заведении закрытом? Это ты вспоминаешь как что-то страшное, плохое? Как нормальное? Как неизбежное зло? Алмаз: Ну, неприятные ощущения у меня после этого. Я не хочу это даже вспоминать, потому что мне это больно, потому что столько я с мамой не виделся – чисто только письма. И как бы неохота даже это вспоминать, потому что это больно. Елена Афанасьева: Алмаз, мы тебе желаем счастья. Всего вам хорошего! Спасибо за участие. Алмаз: Спасибо. Елена Афанасьева: Спасибо. Что-то вы можете сейчас добавить – не после сюжета, а после вот этого разговора? Мария Чередилина: Мне кажется, здесь такие важные были моменты. Один связан с тем, что изнутри плохо видно, как это работает. То есть нужно прямо обществу тоже стремиться помогать, быть не в роли осуждающих… Валерий Майоров: Надзирателей. Мария Чередилина: Да, надзирателей. Или прогнозировать, что все равно у этого ребенка все плохо. То есть все-таки… Валерий Майоров: «Мама виновата». Мария Чередилина: Да-да-да. И второй момент был – что ребенок четко понимает, что собственная субъектность тоже имеет значение. Это значит, что то, какая у меня система мотивации, то, как я анализирую ситуацию, то, как я могу измениться, играет роль. И какой-то ребенок в благоприятных условиях пойдет по дороге, которая требует коррекции, а кто-то и в неблагоприятных условиях выстаивает и выходит на хороший путь, светлый путь. Поэтому вот твой собственный стержень, твое желание быть ответственным за свое жизнь, оно тоже очень важно. И его важно поддерживать в таких людях, чтобы они сваливали все на окружение. Людмила Баз: По Алмазу видно, по его эмоциональности, что у него все-таки на биологическом уровне сохранна эмоциональность, он привязан к матери. А мать у него – человек, который всю жизнь трудится, она уделяет внимание своим детям. У нее есть тоже цель жизни. Возможно, Алмаз и в детстве брал с нее пример, только вот это состояние в подростковом возрасте не позволило ему раньше включиться в этот семейный бизнес. А если бы, еще раз говорю, вовремя была бы оказана помощь ему, то, возможно, это бы произошло и раньше. Ведь он с детства видел, что его мать работает, что можно зарабатывать деньги. И это, наверное, прививалось ему. Поэтому в таких экстремальных условиях то, что было в него заложено, оно как бы актуализировалось и способствовало тому, что именно Алмаз-то и нашел вот новый путь. Елена Афанасьева: Давайте посмотрим, какие меры являются эффективными у наставников такого рода заведений. СЮЖЕТ Иван Привалов, заместитель начальника учреждения «ФКУ Ангарская ВК» ГУФСИН России по Иркутской области, подполковник внутренней службы: Без десяти восемь начинается утренняя проверка. Все воспитанники строятся на плацу, сотрудники проверяют их по картотеке – и начинается учеба в школе. Ирина Пескова, директор ФКОУ СОШ ГУФСИН России по Иркутской области: Ну, в целом, это воспитательная колония – учреждение, которое создано для того, чтобы исправлять, воспитывать, наверное, даже. Голос за кадром: Это – Ангарская воспитательная колония для несовершеннолетних. На территории зоны работает средняя общеобразовательная школа. Ирина Пескова – ее директор уже как 17 лет. А пришла работать сюда 37 лет назад учителем русского языка и литературы. Ирина Пескова: Я обычно по школе ввожу с этого уровня года. Это то, чем мы живем. Кто бы ни пришел из детей – ну, вот так, относиться надо так. Корреспондент: А у вас же перемены, да? Как в обычной школе? Ирина Пескова: Ну, конечно, так же. Да, все, как в обычной школе, все по СанПиНу: и перемены, и большая перемена есть. Василиса Минова: Давайте поговорим сначала про гражданские права. Они у нас какие есть? Давайте вспоминать. – На слово. На мнение, точнее. Василиса Минова: Да, право на свое мнение. Голос за кадром: Василиса Минова в школе при колонии восьмой год, она дефектолог. Плюс в нагрузку у нее классное руководство. А со временем она взяла на себя преподавание обществознания и истории. Дети, говорит, поступают к ним разные, но в большинстве своем образовательная база у всех слабая. Василиса Минова, учитель ФКОУ СОШ ГУФСИН России по Иркутской области: Когда ты систематически не посещаешь школу, ну, как ты научишься умножать, складывать, вычитать и строить графики, если ты этого никогда не делал на уроках? Просто тебя не было на уроках. Виталий, 18 лет, совершил преступление в 15 лет, срок 4,5 года: Виталий. Нахожусь здесь почти три года. Мне 18 лет. Отбываю наказание в первом отряде. Осталось отбывать еще полтора года. Я из города Зима, Иркутская область. Я сейчас, получается, учусь в восьмом классе. Получается, когда на воле был, в пятом классе меня оставили на второй год, и я после этого не посещал школу. Ну, в детстве что-то заинтересовывало. Просто такое обстоятельство случилось, что, не знаю, как-то не стал ходить. Корреспондент: А чем занимался? Не ходил в школу. А что делал? Виталий: Ходил по улице, гулял. Голос за кадром: К образовательной пропасти добавляется социальный аспект, – продолжает Василиса Минова. У подростков, которые попали в колонию, было ограниченное общение. Большинство ребят родом из отдаленных даже от районных центров населенных пунктов. Василиса Минова: Это небольшие деревни такие, ну, не крупные населенные пункты. Там очень часто проблемы с работой. У них могут быть какие-то сложности семейные, да. Ну и просто другой жизни не видели. И вот этот сложности и трудности в социальном аспекте, в выстраивании адекватного социального общения, как раз приводят их вот к нам. Ребенок не учился до этого. А тут ему деваться некуда, он больше никуда не может прийти, только в школу. И обязан в этот период поглощать знания. И когда первый раз ребенок получает пятерку, четверку, мы даем ему поучаствовать в какой-то олимпиаде, а потом посылаем «письма счастья» родителям, что у него четверки в четверти есть, что у него грамоты какие-то, где-то поучаствовал – родители не верят, что это их дети. Дети сами не верят: «Я так тоже мог?» И вот эта ситуация успеха, в которую ребенок попадает, она, конечно, очень сильно меняет его отношение вообще к миру. Елена Афанасьева: А что же за люди – эти наставники? Павел, почему получается, например, у этих специалистов и не получалось у тех, к кому водили… у семьи, к кому водили Алмаза до этого? В чем суть? Павел Краснобаев: Наверное, здесь… Как сказала директор самого заведения – про лозунг, с которым она приходит на работу. Елена Афанасьева: Сократ. Павел Краснобаев: Да. Вот здесь, мне кажется, личное отношение каждого специалиста к работе. Плюс, опять же, Валерий говорил, что мы не знаем контекст, какая именно помощь оказывалась, ну, каких специалистов. По моему мнению, мне кажется, очень важно, чтобы у самого специалиста, который работает с конкретным ребенком, с семьей, правда было большое желание помочь. Елена Афанасьева: Валерий, а как вы определили, кто идет в наставники? Что это за люди? Валерий Майоров: Я прямо готов рассказать на примере. Елена Афанасьева: Давайте. Валерий Майоров: У нас был запущен цикл лагерных смен для детей, которые стоят на различных формах учета: на внутришкольном, на внутригородском и так далее. Эти лагерные смены проходят, там на каждый лагерь по 120 человек примерно – мальчишек, только для мальчиков. И в числе прочих, помимо вожатых, в этих лагерных сменах есть наставники – вот те люди, которых мы видим на экране, о которых мы говорим. Здесь наставниками у нас выступили мужчины из отрядов «Вымпел». Это такая военно-патриотическая организация «Вымпел», которая занимается в том числе занятиями с детьми, с ребятами, с мальчишками. И эти мужчины сами высказали желание, они сказали: «Да, мы хотим быть той самой ролевой моделью, тем самым значимым взрослым на время проведения этой лагерной смены, быть рядом с мальчиками, помогать им решать вопросы, решать конфликты через слова, через коммуникацию друг с другом, а не через что-то еще». Их мотивация… Вы говорите: «Кто идет? И какая мотивация?» Их мотивация – сделать так, чтобы мальчишки в дальнейшем не шли по, скажем так, кривой дороге, а шли по дороге созидательной, более созидательной. Кто-то пойдет потом тоже в военно-патриотические какие-то увлечения. Елена Афанасьева: Что все-таки, Людмила, можно сказать родителям подростков, когда подросток становится не таким, как он был ребенком? Где эта грань, когда это просто подростковый бунт, который бывает у всех, а когда это уже надо забить тревогу? Где эта грань? Людмила Баз: Родители все-таки должны взаимодействовать со всякими социальными службами, прежде всего со школой. И в школе все видно – изменилась успеваемость или не изменилась. Сейчас как бы многие родители пренебрегают взаимодействием с педагогами, считают, что ничему их замечательных детей нельзя не научить, ни помочь. А мне кажется, все-таки вот эта связь школы и семьи должна развиваться. Елена Афанасьева: Но «школьные стрелки», кто приходил с оружием в свой класс или в свою школу, они часто были, в общем, не самые плохие по успеваемости, иногда не были заметны в каких-то правонарушениях. Вот здесь как? Почему их не заметили, не отсигнализировали? Валерий Майоров: Ну, часто мы видим, что это были жертвы травли. Те, кто совершают… Елена Афанасьева: Буллинг. Валерий Майоров: Да, жертвы буллинга или травли. Елена Афанасьева: То есть не заметили тех, кто их травил? Валерий Майоров: Да, мы не заметили, что, вообще-то, ребенок подвергается, регулярно и систематически подвергается нападкам, агрессии и копит, закрывает эту агрессию в себе, он копит ее в себе. А дальше, не имея… ну, может быть, имея какие-то физиологические предпосылки к этому, имея какие-то социальные предпосылки, окружение и так далее, и так далее… В общем, я думаю, там много слоев, которые накладываются один на другой. И просто провоцирующим, таким вот спусковым крючком является то, что он становится еще и жертвой травли, жертвой регулярной травли. И это выстреливает таким образом. Павел Краснобаев: Да, я соглашусь с Валерием. Я был в прошлом году в качестве оказания кризисной помощи, когда произошла трагедия в Ижевске, когда был school shooting. И мы потом с коллегами тоже проясняли какие-то моменты там. Ну, тот человек, он же закончил эту школу достаточно давно, то есть было лет за тридцать, по-моему. И здесь про саму совокупность факторов, к чему приводит. Здесь тоже… Ну, то есть это не только может быть буллинг или не только проблемы в семье, или еще что-то – это комплексно. Плюс, когда мы с коллегами выясняли, там по каким-то некоторым маркерам профиль скулшутера немного похож на профиль суицидента: есть какие-то моменты в поведении, которые у них похожие. И институт Сербского, по-моему, исследование выпускал, проводили это исследование: какие могут быть маркеры у школьного стрелка? Елена Афанасьева: А какие маркеры? Ну, чтобы вот общество заметило, и не только специалист этот маркер увидел, а люди, окружающие этого человека, могли заметить. Какие это маркеры? Павел Краснобаев: Очень часто прямо, ну, появляется изменение в отношении к учебе – то есть, например, снижается успеваемость, снижается посещаемость. Елена Афанасьева: А если он и так плохо учился, тогда что? Павел Краснобаев: Могут быть изменения в поведении. То есть, например, был, ну, достаточно контактным, перестал общаться. Или наоборот – был закрытым, стал общаться более. Например, был эмоциональным, стал безэмоциональным. Либо наоборот. То есть какие-то такие изменения в поведении, которые, ну, если человека видишь не один день, а постоянно, могут заметить и преподаватели, и одноклассники, и одногруппники. Елена Афанасьева: Давайте представим ситуацию. Вот мы заметили это. Например, заметил это одноклассник или родители одноклассника. И куда обращаться? Например, у меня есть сын. Я заметила, что одноклассник его вдруг начал эти маркеры проявлять. Что я могу сделать? Куда я могу обратиться? Мария Чередилина: Ну, дело в том, что относительно чужого ребенка обращаться достаточно сложно. Вы знаете, что на все обследования несовершеннолетних должны… Елена Афанасьева: Ну а если это я вдруг вижу, то мне что? Только к специалисту школьному подойти? Мария Чередилина: Да, вы можете пойти к педагогу-психологу в школе, вы можете обратиться в социальные службы. Но вы должны понимать, что там требуется высокий уровень квалификации этих специалистов, которые смогут получить согласие семьи на обследование ребенка, потому что все это только с согласия семья. Елена Афанасьева: Что главное вы бы сказали сейчас родителям подростков, которые, может быть, впервые подумали: «А вдруг с моим ребенком что-то, и он требует особого внимания»? Мария Чередилина: Первый шаг – поговорить с ребенком. Правда, ребята. Вот очень хочется, чтобы мы все-таки дошли до самого подростка и научились с ним разговаривать. Вот если вы близкие взрослые – родители, бабушки, кто проживает с детьми, наставник – очень важно уметь вести дневник педагогических наблюдений. Это прямо основа. Вот откуда берутся книги Макаренко и подобных, ну, Януша Корчака и так далее? Это умение вести педагогический дневник. Все родители ведут дневник, пока у детей режутся зубки, пока они учатся ходить. Продолжайте вести. В два, в три, в пять лет вы увидите, чем интересуется, как общается, что беспокоит. И если вы будете это умение развивать у себя, то, во-первых, вы будете главный эксперт, уважаемые родители, в том, что происходит с вашим ребенком, есть ли эти изменения. Это как бы первое – наращивайте свою экспертность. Второе – читайте литературу. Есть прекрасная книга «Мозг подростка». Там, например, четко указывается взаимосвязь между агрессивным, неконтролируемым поведением и количеством микротравм головы, которые получают, например, спортсмены. Поэтому задумайтесь. Очень часто дети с вот такой как бы физической активности куда идут? На бокс. Да? Елена Афанасьева: Хорошо. Что еще? Мария Чередилина: Поговорите с ребенком, понаблюдайте, почитайте. Потом, возможно, он согласится идти к специалисту. Если ребенок «уйдет в отказ», то это уже будет достаточно сложно. Поэтому поддерживайте контакт, оставайтесь доверенным лицом. Валерий Майоров: Ну, я бы еще сказал: просто очень важно позаботиться о себе родителям. Потому что это правило самолета: сначала маску на себя, а потом – на ребенка. Если вы, как говорят коллеги, «не в ресурсе», если вы сами не можете быть в ресурсном состоянии, если вы не можете отдавать, то диалог с подростком будет тупиковый, вы не сможете с ним его продолжить. Позаботьтесь о себе. Войдите в состояние, в котором вам хорошо и комфортно: чай, кофе, плед, фильмы – там где-то возможно. Павел Краснобаев: И дополню Валерия. Если у вас у самого вызывают страх какие-то темы, страх или сомнения, то сначала я бы рекомендовал самому разобраться, чтобы не бояться с ребенком эти моменты обсуждать, чтобы вам было самим не страшно, не стыдно. И если вы в этой теме себя уверенно чувствуете, то вы сможете и с ребенком эти темы обсуждать. Елена Афанасьева: Спасибо всем за этот очень важный разговор. Пишите нам, предлагайте свои темы. Мы встретимся в этой студии. А в одном из выпусков мы обязательно поговорим о том, что происходит в жизни подростков уже после воспитательной колонии. Я – Елена Афанасьева. Всего доброго, до свидания!